Иван Тургенев - Гамлет и Дон-Кихот Страница 6

В январе 1858 г. Тургенев вновь вернулся к статье. Он пишет Панаеву 1(13) января из Рима, что надеется приехать в мае в Россию "вместе с нескончаемым "Гамлетом и ДК"", а Некрасову 18(30) января обещает, что еще до возвращения вышлет ""Гамлета", который уже давным-давно родился и просится на свет божий".

21 мая (2 июня) 1858 г. Тургенев писал из Парижа в Лондон Боткину, прося его "нимало не медля" переслать забытую там черновую тетрадь с планом "Гамлета и Дон-Кихота", необходимым ему для работы. О том, что он принялся за "статью о Гамлете и ДКихоте", он сообщил 10(22) декабря М. Н. Каткову, обещая отдать се в "Русский вестник", если на то согласятся редакторы "Современника". Однако этого согласия Тургенев, видимо, не получил.

Окончена статья была только через год, 28 декабря 1859 г. (9 января 1860 г.), и напечатана в январском номере "Современника" за 1860 г. 10(22) января Тургенев прочел ее на публичном чтении, организованном Обществом для вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым (Литературным фондом) в Петербурге в зале Пассажа. На следующий день он сообщал дочери, что чтение "прошло с необычайным успехом. Твоему отцу неистово аплодировали, что заставило его с глупейшим видом бормотать, не помню уж какие, слова благодарности". Е. А. Штакеншнейдер записала в дневнике вечером 10(22) января под свежим впечатлением речи: "... что было, когда вступил на эстраду Тургенев, и описать нельзя. Уста, руки, ноги гремели во славу его Такой же взрыв рукоплесканий, как при встрече, и проводил его" (Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1854-1886). М.; Л., 1934, с. 246). А. Д. Галахов вспоминал впоследствии о выступлении Тургенева: "Надобно было присутствовать, чтобы понять впечатление, произведенное его выходом. Он долго не мог начать чтение, встреченный шумными, громкими рукоплесканиями, и даже несколько смутился от такого приема, доказавшего, что он был в то время каш излюбленный беллетрист" (Галахов А. Д. Сороковые годы. - ИВ, 1892, т. XLVII, э 1, с. 141). 25 января (6 февраля) 1860 г. Тургенев прочел свою речь вторично на чтениях, организованных Литературным фондом в Москве.

Впоследствии статья была переведена на французский язык. Рукопись перевода сохранилась в парижском архиве писателя, находящемся в настоящее время в Национальной библиотеке в Париже.

Впечатления от революции 1848 года были лишь исходным моментом с возникновении замысла статьи. Писалась статья в период подготовки в России общественных реформ, а завершена была в годы революционной ситуации. Одним из наиболее актуальных вопросов в это время был вопрос о типе общественных деятелей, способных осуществить необходимые преобразования в стране, на что прямо указывали революционные демократы {См.: Огарев И. П. Избранные социально-политические и философские произведения. [М.]: Госполитиздат, 1952. Т. I, с. 422-423; Добролюбов, т. II, с. 211.}. Тургенев также считал, что нужны "сознательно-героические натуры", и эта мысль была им положена в основу романа "Накануне" (см. письмо И. С. Аксакову от 13(25) ноября 1859 г.). В статье "Гамлет и Дон-Кихот" он также противопоставлял людей дела и людей рефлексии, утверждая насущную необходимость первых - энергичных, бесстрашных, беззаветно преданных идее и связанных с народом - и осуждая вторых с их эгоизмом, скепсисом, бездеятельностью. Эти идеи были осложнены литературными реминисценциями, облечены в образы Дон-Кихота и Гамлета. Но хотя в своей статье Тургенев опирался на содержание, а иногда и на текст соответствующих произведений Шекспира и Сервантеса, он допускал и значительные отступления от них, когда этого требовало логическое развитие его интерпретации этих литературных типов {Большая часть этих отступлений указана в кн.: Львов А. Гамлет и Дон-Кихот и мнение о них И. С. Тургенева. СПб., 1862.}. Гамлет и Дон-Кихот рассматривались вне эпохи их создания, как извечно существующие типы, "две коренные, противоположные особенности человеческой природы" {Представлению Тургенева о двойственности человеческой природы посвящена книга: Kagan-Кans Eva. Hamlet and Don Quihote: Turgenev's Ambivalent Vision. The Hague; Paris: Mouton, 1975.}. Для правильного понимания смысла, вкладываемого Тургеневым в образы Гамлета и Дон-Кихота, важнее уяснить отношение статьи не к произведениям Шекспира и Сервантеса, но к традиции истолкования этих образов, с которой писатель был хорошо знаком.

Большое значение для Тургенева, по-видимому, имела европейская традиция гамлетизма, когда образ датского принца, его страдания, соответственно осмысленные, проецировались на духовную жизнь некоего поколения, общественной группировки, а иногда даже целой нации, переживавшей кризисное состояние своей истории. Концепция гамлетизма закономерно возникла в политически раздробленной, феодально отсталой Германии, мыслители которой ощущали жалкое существование своей страны и невозможность каких-либо преобразований, ибо. не было реальной силы, способной совершить переворот. Немецкие интерпретаторы Гамлета в первой половине XIX в. придавали образу злободневное политическом истолкование, рассматривая его как своего рода пророческий символ немецкого народа, неспособного к решительной борьбе за спое освобождение. Еще Людвиг Берне считал Гамлета копией немцев ("Hamlet. von Shakespeare", 1829). В дальнейшем эту мысль подхватил Ф. Фрейлиграт, пустивший в оборот выражение: "Гамлет - это Германия" ("Hamlet", 1844).

У Берне уже наметилось истолкование Гамлета как эгоиста. "Как фихтеанец, - писал критик о датском принце, - он только и думает о том, что я есть я, и только и делает, что сует везде свое Я. Он живет словами, и, как историограф своей собственной жизни, он постоянно ходит с записною книжкою в кармане" (Borne Ludwig. Gesammelte Schriften 3. Ausg. Stuttgart, 1840. Tl. I, S. 385).

Еще более определенно об эгоизме Гамлета и подобных ому современных общественных деятелей писал Гернииус: "...непомерный эгоизм, обычный плод исключительно духовной жизни, заставляет их все относить к самим себе, как будто каждый из них в отдельности был представителем целого мира, и со всем том этот эгоизм не дает им удовлетворить никакому требованию. А когда они начинают сами сознавать такую свою слабость, они обращают свое презрение против самих себя, и Гамлет осмеивает самого себя за то, что такие людишки, как он, осуждены ползти себе между небом и землею" (Gervinus G. G. Shakespeare. Leipzig, 1849. Bd. III, S. 289).

В России гамлетизм как форма общественного сознания возит; в мрачную эпоху николаевского царствования, отражая трагическое противоречие между духовными запросами и стремлениями передовой части общества и ее политическим бесправием {Подробнее об этом см.: Левин Ю.Д. Русский гамлетизм. - В кн.: От романтизма к реализму. Л.: Наука, 1978, с.189-236.}. Одним из первых здесь отметил актуальное значение "Гамлета" Н. А. Полевой, который перевел трагедию в 1836 г. В своей речи, предварявшей читку перевода актерам Московского театра, он связывал ее с современностью, говорил, что "Гамлет по своему миросозерцанию человек нашего времени"; "мы плачем вместе с Гамлетом и плачем о самих себе" (Театральная газета, 1877, э 81, 5 сент., с. 255; э 84, 8 сент., с. 266). Опираясь на суждение Гете о слабости Гамлета (ср. Wilhelm Meisters Lehrjahre, Buch IV, Кар. 13), считая "краеугольным камнем" трагедии "мысль - слабость воли против долга". Полевой уподоблял датского принца героям своего времени, пережившим разгром декабризма, политически пассивным, бессильным перед лицом наступившей реакции и терзающимся своим бессилием; такое толкование отразилось на переводе, обусловило его злободневность и необычайный успех на русской сцене. При всей своей слабости Гамлет у Полевого оставался положительным героем, ибо в России 1830-х годов не было другой общественной силы, способной противостоять деспотизму самодержавия.

В. Г. Белинский в статье ""Гамлет". Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета" (1838), написанной в связи с постановкой Московского театра, утверждал: "Гамлет!.. это вы, это я, это каждый из нас, более или менее, в высоком или смешном, но всегда в жалком и грустном смысле..." (Белинский, т. 2, с. 254). Белинский отошел от концепции Гете и считал, что "идея Гамлета: слабость воли, но только вследствие распадения, а не по его природе. От природы Гамлет человек сильный..." (там же. с. 293). Но этот взгляд был связан с усвоенной Белинским гегелевской философией и "примирением с действительностью" 1838-1840 гг. {См.: Фридлендер Г. М. Белинский и Шекспир. - В кн.: Белинский. Статьи и материалы. Л., 1949, т. 165; Лаврецкий А. Эстетика Белинского. М., 1959, с. 232-236; Шекспир и русская культура. М.; Л.: Наука, 1965, с. 329-331.} После перелома в его мировоззрении критик определил Гамлета как "поэтический апотеоз рефлексии" (1840; Белинский, т. 4, с. 253; при этом Белинский цитировал то же место трагедии, что и Тургенев, когда последний писал о разъединении мысли и воли; а его трагическую коллизию - как результат столкновения "двух враждебных сил долга, повелевающего мстить за смерть отца, и личной неспособности к мщению..." (1841; там же, т. 5, с. 20). Белинский объявил "позорной" нерешительность Гамлета, который "робеет предстоящего подвига, бледнеет страшного вызова, колеблется и только говорит вместо того, чтоб делать..." (1844; там же, т. 7, с. 313). В Гамлете для Белинского олицетворялась трагедия его поколения - людей сороковых годов. Осуждение датского принца было самокритичным. В нем звучала скорбь революционного мыслителя и борца, не видевшего реальной возможности вступить в "открытый и отчаянный бой" с "неправедной властью". Поэтому, признавая величие и чистоту души Гамлета, Белинский не видел оправдания слабости его воли и считал справедливым его презрение к самому себе. И в то же время он но мог противопоставить Гамлету иного героя - одновременно и деятельного и возвышающегося над ним нравственно, - ибо такого героя не было в действительности.