И Минин - Сто верст до города (Главы из повести) Страница 6

Вспомнилось ему, как и сам когда-то наяривал на баяне, в такие же лунные вечера веселил лобановских девчат, подолгу не давал спать старым людям. Когда это было? Давно вроде, да ничего. Вот подойдет Степанко к веселящимся девчатам, возьмет в руки их гармошку да и поиграет, как оно раньше бывало. Сегодня семик. После скучных поминок молодежь выходит на околицу. Можно будет поиграть.

Степанко перебрался за канаву, недалеко от сосны распряг Сырчика, стреножил. Хорошо, что трава под ногами, - пусть пасется. И тужить тут совсем нечего. Вот придет он к девчатам и рявкнет: "Здорово живем-можем, ягодиночки!" Так Степанко и скажет без всяких там предисловий. Правда, стеснительный он человек, не умеет в чужих людях много разговаривать. Ну, да попытаться-то можно. По лбу обухом не хватят. Заложив руки за спину, покачиваясь, как и положено беззаботному гуляке, знающему себе цену, Степанко не спеша зашагал к сосне. Народу тут было немало, кажется, вся деревня вышла. На толстой колодине, под самой сосной, сидят парнишки-недоростки, нахохлились пожилые бабы. Сидит тут и мужичок с давно не бритыми впалыми щеками. Одна его нога обута в огромный лапоть, а на месте другой - деревяшка. На краешке колодины сидела круглолицая девушка в сарафане и вышитой кофточке, держала на коленях гармонь. Она первая заметила Степанка, сразу же оборвала игру.

- Ох, девоньки, глядите-кось: еще один кавалер!

- Чур мо-ой, мой!

Степанко чуть было не повернул назад. Кровь так и ударила в щеки. Но выдержал характер, не побежал. Конечно, не так ухарски получилось, как думал, но смог и поздороваться. Девчата, будто отродясь не видели парней, бесцеремонно оглядели его, и, как это принято у них, зашушукались. А мужичок с деревяшкой тоже смерил Степанка взглядом, отодвинулся, освобождая ему место.

- Садись, милок, садись. Откуда и куда путь держишь? - спросил он. Как тебя звать-величать? Не свататься ли к кому?

Степанко рассказал, как он очутился здесь, сообщил под конец:

- Упрямится мерин, не идет в гору, хоть убей.

- На заморенной лошадке, пожалуй, не осилить нашу гору, не-ет, согласился мужичок. - Насквозь уже проклята-распроклята наша гора, до каждой песчинки ругана-переругана. Перед войной, когда еще машины бегали, шоферы перевертывались, аварии случались частенько. А сейчас ямщики последние жилы у лошадок рвут. Дикая гора. Так и в стихах написано.

Мужичок, по-видимому, сегодня тоже побывал на семике, тяпнул там пивка или бражки мореной. Хотя Степанко и не спросил, он сообщил охотно:

- А я здесь председатель. Сергеем Платоновичем кличут. А раньше проще звали - Сергеем Безногим. Сегодня вот праздничек себе устроили. Всю зиму и весну без роздыху трудились: то в лесу, то на станцию хлеб возили. А тут и сев. Опять ни днем ни ночью спокою нет. Но слава богу, отсеялись с горем пополам, сегодня посадили последнюю картошку. И порешили немного отдохнуть. Выдали людям муки из старых запасов, теленочка закололи. Повеселиться тоже надо.

Степанко против ничего не имел. Он задумался о своем. Умолк и председатель. Гармошка опять начала "пилить дрова".

- Да-а, живем! - поморщился вдруг председатель. - Праздник организовали. А гармониста-то нет. Слышишь, как она играет? Недаром сказано: без гармониста и свадьба не свадьба.

- Без гармошки какое веселье, - согласился Степанко. Не без задней мысли добавил: - Я вот всю дорогу жалею, почему свой баян с собой не прихватил. Когда сидишь на телеге да играешь на баяне, тогда и перезаморенная кляча приплясывая идет.

Эти слова Степанко произнес не свои - так говаривал когда-то отец, тоже неплохой гармонист. Не свои слова произнес Степанко, а попал в самую точку. Сергей Платонович так и встрепенулся:

- Так ты гармонист?! Ах ты каналья! Так чего ж ты, в самом деле? Да ты же... Маруська, эй, Маруська, Маруська, говорю! Перестань пилить бестолковщину. Подай-ка сюда инструмент!

Низкорослая и худенькая девчонка подала гармошку председателю, улыбнулась Степанку.

- Ты умеешь играть? - спросила тихо.

Парнишка не успел ничего ответить: председатель совал уже в его руки инструмент.

- Давай, парень, играй! Играй, играй, весели девчат!

Этого-то и добивался Степанко. Сейчас надо действовать умно, не продешевить. И Степанко сказал:

- Сыграть-то можно было бы, да не до веселья мне. В беду попал. Лошадка того...

- Играй, дьявол, и никаких! - рявкнул председатель. - Ты чего еще, это самое? "Лошадка, лошадка". Чья она, лошадка-то? Колхозная. Кому хлеб везешь? Солдатам. Нешто не поможем? Поможем! Ты только играй. Шпарь так, чтобы эхо прямиком в уши самому Гитлеру летело. Пусть, сатана, знает, как мы веселимся. Он, паршивая псина, наверняка думает, что смял нас. Дудочки! Играй - и никаких! Весели девчат. Они потом злее работают. Чуешь?

- Ладно уж. Чего не чуять?!

Степанко взял гармошку. Проверил басы, склонив голову над мехом, прошелся по всем голосам. Гармонь была старая-престарая, и не было у нее, видно, постоянного хозяина: истрепана, мех исшоркан, но голоса чудом не разладились, играть можно.

Председатель, бабы, все парнишки и девчата не спускали глаз с быстрых Степанкиных пальцев, и только после того, как полилась чудесная, такая знакомая мелодия, все облегченно вздохнули. Степанку стало весело, и он заиграл шуточную песенку:

Вы куда шагаете,

Почто нас оставляете?

Как мы будем жить-страдать,

Дни и ночи коротать?

И не только девчата, но и пожилые бабы вдруг непроизвольно приосанились, повели плечами, выше подняли головы и заулыбались. Они дружно подхватили песню, председатель одной рукой похлопывал Степанка по плечу, другой безжалостно бил по своему колену, при этом не забывал на все лады хвалить гармониста:

- От сатана! От дьявол! Ну играй, парень, играй!

И Степанко играл. Девчата пели, а та, Маруся, восхищенно глядела Степанку в лицо. От ее взгляда почему-то было неловко, и Степанко еще ниже склонил голову над гармонью, закрыл глаза. А пальцы прыгали все бойчее и бойчее, вся деревня наполнилась переливчатыми звуками. Где-то скрипнули ворота, у кого-то хлопнула дверь. Из домишек выходили старики и старушки, шли к сосне.

Опираясь на длинную палку, приковыляла древняя сухая старуха, с ходу раздвинула толпу, спросила торопливо:

- Кто это играет, кто? О господи, не внучек ли мой, покойный Иванушко, вернулся? Он, сердешный, только один мог так играть-то! Не он? Господи, господи... Неужто ошиблась я, старая?

- Ошиблась, бабушка, ошиблась, - растолковал ей председатель. - Это лобановский зимогор в ямщину едет. Степанком кличут.

Старушка, вот уж совсем некстати, широко осенила свой лоб, затем благословила Степанка, стала слушать музыку.

Степанко снова, наклонив голову, закрыл глаза и начал новую мелодию.

Расцветали яблони и груши.

Поплыли туманы над рекой...

И почему-то многие тяжело вздохнули, у иных блеснули на глазах слезы. Кто знает, может, при этой песне девчатам вспомнилось, как они выходили когда-то с парнями на высокий берег. Где сейчас эти парни, как им живется-можется? Живы ли?

Кто знает, о чем взгрустнулось девчатам? Кто знает, как оно все было?

А Степанко все играл да играл. Он давно не брал в руки гармошку, сильно стосковался по ней и сейчас играл без устали. Когда песня была спета до конца, Степанко, подняв голову, вдруг увидел, что Маруся смотрит на него какими-то странно светящимися глазами. Сразу же, как Степанко заметил это, девчонка смущенно опустила взгляд. Степанко так и вспыхнул, заиграл снова. И только начал, как опять почувствовал, что Маруся смотрит ему в лицо. Такими глазами на Степанка смотрели впервые, и ему стало не по себе.

До самой полуночи играл на гармошке Степанко, до самой полуночи веселились озорные косогорские девчата. Над лесом и лугами плыли песни. Волнами ходило эхо. И только когда в деревне закричали горластые петухи, председатель сказал:

- Шабаш! Повеселились - и хватит. Завтра на работу.

Девчата растерялись на минуту, а затем, перебивая друг друга, заканючили:

- Сергей Платонович! Да что же такое?

- Да мы же еще не поплясали...

Председатель задумался на минуту. Действительно, не поплясали девчата. А ведь известно, во всех пермяцких деревнях девчата вечерами сначала поют песни, а под конец пляшут. Не нарушать же установившийся обычай. И он махнул рукой:

- А, лешак с вами! Пляшите хоть до утра, мелите бесову муку. Мне до вас дела нету. Степанко, играй!

- Степанко, сыграй, - попросила и Маруська. - Что-нибудь такое, легкое.

"Ну, если ты просишь, то придется сыграть, - мысленно ответил ей Степанко. - Только что бы такое? Где взять такое легкое?"

Жил когда-то в Лобане мужик, мастер на все руки. В будни он день и ночь сапожничал, шил людям шубы, дубил овчины и выделывал кожи. Работал мужик справно, а в канун каждого праздника напивался, выходил на улицу и распевал всегда одну и ту же песенку:

Лешачина ты, прожженный мужик,