Мирза Ибрагимов - Наступит день Страница 6

- Извините, сударь, извините! Все это считается вместе с рабочим скотом. И земля - один пай! Нельзя так издеваться над крестьянами. Они тоже люди!

- Да чего это ты лезешь со своими выдумками, парень? А ну, привяжите его к дереву! Сто ударов!

Жандармы двинулись на Фридуна. Тот не дался им в руки и сбил одного из них с ног. Но тут подоспели приказчик и старший жандарм. Они схватили Фридуна, скрутили ему руки за спину и поволокли к дереву.

Один из прибывших с Хикматом Исфагани, человек с орлиным взглядом, все время молча наблюдавший за происходящим, выступил вперед и обратился к помещику.

От речей этого парня несет политикой, - проговорил он сурово, кивнув на Фридуна. - Я осмеливаюсь просить вас не подвергать его побоям. Он подлежит более тяжелому наказанию!

- Вы правы, господин Курд Ахмед, - ответил Хикмат Исфагани после минутного раздумья. - Я понимаю вас. Это наверняка большевик! - И помещик повернулся к старшему жандарму Али. - Он - эмигрант! Из Баку, не так ли?

Ему ответили Мамед и старший жандарм почти одновременно:

- Нет, господин! Он из Тебриза. А кто он, неизвестно.

- Кем он еще может быть! Большевик! Мой друг мистер Гарольд недаром говорит, что надо сжигать землю, на которую пало большевистское семя. Клянусь аллахом, он прав! - Затем он обратился к американцу: - Вы знаете, мистер Гарольд, этот Азербайджан - подлинное бедствие для нас. Здесь находят, благодатную почву все, какие только есть на свете дурные семена: революция, конституция, Советы, большевизм...

- Ничего удивительного, мистер Исфагани! - с подчеркнутым спокойствием ответил мистер Гарольд. - От такого соседства - и он указал рукой на север, - ничего хорошего ждать нельзя. У нас на Востоке есть хорошая поговорка: поставь двух коней рядом, они масти своей не изменят, но нрав друг у друга непременно позаимствуют. Пока существуют Советы, много будет нам хлопот в Азербайджане, Гиляне, Мазандеране...

- Клянусь создателем, будь власть в моих руках, я обнес бы северные границы стальной стеной, да такой, чтобы основание ее покоилось на дне моря, а вершина упиралась в седьмое небо! - воскликнул Хикмат Исфагани.

- Не спасет вас эта стена! Народ снесет все ваши преграды - не удержался Фридун.

- Да это настоящее большевистское семя! Какой ветер занес его к нам с того берега? Немедленно взять этого большевика! - завопил Хикмат Исфагани.

- Слушаюсь! - И старший жандарм что-то сказал другим жандармам.

Фридуна увели.

- Четыре части из пяти - мне, а одна вам, - сказал Хикмат Исфагани, обращаясь к крестьянам. - И больше никаких разговоров. Оставляю здесь господина Курд Ахмеда. Это мой поверенный.

Курд Ахмед окинул крестьян мрачным взглядом.

Крестьяне смотрели на него недоверчиво и упрямо.

Муса и Сария сидели под скирдой на краю гумна. Возле них, прислонившись к скирде, стояла Гюльназ и задумчиво смотрела вдаль. Рядом, держась за подол ее платья, стоял Нияз. Алмас лежала на голой земле, положив голову на колено матери, и дремала. Лишь старший мальчик Аяз возился на гумне - просеивал обмолоченный хлеб, ковырял вилами в соломе.

Вся семья была погружена в печальные думы, навеянные событиями дня. В стороне на скатерти валялись куски хлеба, стояла миска с остывшим мясным наваром.

Муса и Сария считали себя виновниками ареста Фридуна, хотя не говорили об этом прямо.

Пшеница, сложенная в скирды и разбросанная по гумну, казалась старикам добром, отданным на поток и разграбление. От радостных надежд, которые еще вчера возбуждал в них обильный урожай, не осталось и следа.

- Не будь этих детей, клянусь аллахом, этой же ночью поджег бы все и ушел куда глаза глядят. Вот кто меня связывает, - сказал Муса, кивнув на ребят.

- Лучше подумаем о судьбе нашего Фридуна, - проговорила Сария. - Ведь если завтра увезут в город, ему уже не видать белого света.

Не отвечая жене, Муса поднялся и, дымя трубкой, прошел за скирду, а оттуда на соседнее гумно.

Сария видела, как он подошел к односельчанам. Вскоре он вернулся.

- Жена, - сказал он глухо, - завяжи в узел хлеба да миску супа, пусть Аяз отнесет Фридуну.

Сария хотела снять с колена голову мирно спавшей девочки, но Гюльназ опередила мать. Она сложила лепешки, накрыла ими миску с супом, завернула в скатерку и аккуратно завязала узлом.

Муса позвал Аяза:

- Возьми, сынок. Фридуна заперли в хлеву старика Гусейна. Знаешь? Около свалки...

- Знаю, отец! - быстро ответил мальчик.

- Скажи жандарму, что принес ужин арестованному. Если не допустит, проси, моли, половину отдай ему, но добейся своего, повидай Фридуна. Спроси Фридуна, что он советует, как нам быть?

Понял!

- Понял, отец!

Взяв узелок, Аяз пустился в путь, и старик Муса долго провожал его глазами, пока мальчик не исчез в сгустившейся вечерней мгле. Тогда Муса снова раскурил трубку и обратился к дочери:

- Гюльназ, детка, погляди вокруг. Если увидишь кого, предупреди, - а сам присел на корточки рядом с женой.

Гюльназ поняла, что отец собирается поговорить с матерью наедине, и ушла за скирду.

- Стеречь Фридуна поручили жандарму Кериму, - начал шепотом Муса. - А тот за деньги отца родного продаст. Что мы можем ему дать?

Сария задумалась.

- Не продать ли корову? - предложила она.

- В такое время кому ты ее продашь? И потом это сразу вызовет подозрение, нас обвинят. Пожертвуй чем-нибудь другим... Полегче, да поценнее... Ну-ка!

Лишь теперь Сария поняла, что имел в виду муж.

- Ну что ж! И браслет, и ожерелье, и кольцо не жаль отдать за Фридуна, - проговорила она и отвела глаза, которые сразу наполнились слезами.

Муса положил руку ей на плечо.

- Будем живы, заработаю, куплю тебе получше этих вещиц! Не горюй, жена! - сказал он и поднялся.

Муса понимал, на какую жертву шла жена, отдавая последние ценности, которые достались ей от матери, а той - от ее матери. Сария берегла эти золотые украшения как приданое Гюльназ. По семейной традиции эти ценности переходили из поколения в поколение. И самое тяжелое для Сарии было то, что эта традиция обрывалась на ней. Но она добровольно шла на эту жертву.

Сопровождаемый враждебными взглядами, Курд Ахмед обходил гумна. Из-за скирд доносились до него приглушенные голоса хлеборобов, выражавших свой гнев и возмущение. Но все это мало действовало на поверенного Хикмата Исфагани. Он часто задерживал шаги, прислушиваясь к речам, вступал в разговор то с одним, то с другим крестьянином и даже шутил.

Поведение Курд Ахмеда еще больше раздражало крестьян. Они видели в нем представителя помещика, а значит, своего врага и притеснителя.

- Собачье племя! - то и дело слышалось по его адресу. - Еще издевается над нами!

Курд Ахмед слышал эту брань, но сохранял полное спокойствие и, казалось, был равнодушен ко всему, что происходило вокруг. На самом же деле он был взволнован не менее крестьян. Его ненависть к старым порядкам была, быть может, даже сильнее и глубже.

Курд Ахмед родился и вырос в курдской семье на берегу Урмийского озера. В родной Урмии, одном из наиболее крупных и древних городов Южного Азербайджана, он с юношеских лет имел возможность наблюдать жизнь и быт не только курдов, но и азербайджанцев и армян. Он был свидетелем всевозможных интриг, с помощью которых пытались посеять рознь между этими народами платные агенты разных иноземных государств, вроде Турции, Англии, Германии, Америки. Ему не было еще и десяти, когда отец его, просвещенный человек и всеми уважаемый школьный учитель, начал посвящать его в козни империалистических стран. Мальчику нередко приходилось слышать от отца жалобы на тяжелую участь курдского народа, на его отсталость и невежество, на силу суеверий, предрассудков и давно отживших обычаев родового быта.

- Империалисты не дают нам освободиться от феодальных порядков, не дают объединиться, - говорил отец. - Им усердно помогают их слуги в Турции, Ираке и Иране, угнетая наш бедный народ, раздробленный на части!

В 1920 году, когда по всему Азербайджану под руководством Шейх-Мухаммеда Хиябани широко развернулось демократическое движение, отец Курд Ахмеда принимал в нем активное участие. Подлинные демократы Ирана уже в те годы говорили об Октябрьской революции в России, как о новой заре человечества, а Ленина считали его солнцем. С такой же верой относился к социалистической революции, к Советскому государству и отец Курд Ахмеда. Выступая на митингах, он ставил большевиков в пример всем, кто борется за свободу и прогресс родного народа, и одновременно изобличал подлые интриги английских, американских и турецких агентов в Урмии.

Для разъяснения целей демократического движения отец Курд Ахмеда был направлен руководством демократической партии к курдам в Ушну.

В те самые дни, когда отец его отправился в Ушну, один из вождей местного племени курдов Зеро-бек, известный своими связями с англичанами, находился в Урмии и, побывав у английского консула, спешно вернулся к себе. Не прошло после этого и пяти дней, как отец Курд Ахмеда был привезен домой в бессознательном состоянии: люди Зеро-бека привязали его к дереву и, жестоко избив, бросили на дороге, где и подобрали его сердобольные путники.