Григорий Ряжский - Четыре Любови Страница 6

Первая хлопота с Любой Маленькой возникла, когда ей исполнилось тринадцать. Сама хлопота была даже не с ней самой, а, скорее, с Лёвой. Дело было утром, в воскресенье. Девочка торчала в ванной уже час, рассматривая начинающуюся красоту, когда Люба включила телевизор и крикнула в направлении дочери:

- Клуб кинопутеше-е-е-стви-и-и-й, Маленькая-я-я!

Лёва в это время сидел за письменным столом в отцовском кабинете и определялся с персонажами. Персонажи не определялись, и тогда он задумчиво вертанулся на кресле. Пронося взор мимо распахнутой кабинетной двери, его глаз засек неожиданно промелькнувшую в долю секунды женщину. Женщина была абсолютно голой, с упругими молодыми формами. За ней махровым шлейфом тянулся ненадетый халат. Лёва вздрогнул - это была Люба Маленькая. Он вдруг с ужасом понял, что это она. Его Маленькая. Его падчерица - Генькина дочка. Он вернул кресло в исходное состояние.

"Чего это я? - подумал Лёва. - Зачем это?"

Отношения Лёвы и Маленькой Любы на фоне имевшегося дисбаланса сторон всегда отличались наибольшей безоблачностью. Это обстоятельство искренне радовало Любу, но частенько напрягало Любовь Львовну, и порой она не умела скрыть своего неудовольствия, видя, как сыновья нежность по отношению к падчерице переходит все допустимые границы. В такие минуты, не находя нужных слов для прояснения своего отношения к происходящему на ее глазах непотребству, она просто поднималась с места и, круто разворачиваясь, выходила вон. Пару раз, из чувства сострадания к ее ревнивому материнству, Люба обрывала разыгравшуюся с мужем дочь и отправляла ее делать уроки.

- Вот именно! - восклицала согласная с этим свекровь. - Это получше будет, чем дурачиться!

Чувства благодарности она к Любе не испытывала все равно - слишком много та должна была ей за сына.

Лев Ильич отодвинул сценарий, дав персонажам паузу, и побрел в гостиную. Там, закутавшись в безразмерный Лёвин банный халат и уставившись в телевизор, в кресле полулежала, задрав голые ноги, Любочка, Люба Маленькая. Лёва растерянно остановился, не понимая, зачем пришел.

- Смотри, Лёв, - обратилась она к отчиму, - про Грецию рассказывают. Про древнюю, - и, хитро улыбнувшись, кивнула в направлении через стенку - туда, где находилась бабкина спальня. - Про родину млекопитающих грецких орехов показывать будут.

- Ну, со мной этот фокус не пройдет, - мягко возразил Лев Ильич. - Я-то в отличие от тебя знаю, что родина грецких орехов - Кордильеры-Анды. А из млекопитающих в Греции только позвоночнокрылые. Из отряда перепончатых.

Люба Маленькая засмеялась. Лёва понравился ей с самого первого знакомства, и с того же дня они сразу стали на "ты". Ей было четыре года, когда они с мамой столкнулись с ним в метро, на станции "Площадь Революции". Они тогда шли на пересадку, чтобы доехать до "Варшавской", а оттуда уже - к себе, в Бирюлево. Перед ними в задумчивости шел Лёва, мучаясь очередным сюжетом. Тогда обе Любы, мать и дочь, не знали еще, что это Лёва. Они думали, что это просто пассажир. Внезапно пассажир остановился у колонны, перед бронзовой статуей пограничника с собакой, протянул вперед руку и погладил пистолет пограничника. Тогда они не знали еще, что у железного пограничника не пистолет был, а маузер. Об этом позже, когда они уже подружились, но еще не поженились с мамой, Лёва рассказал Маленькой по секрету. Но в этот раз она тоже хотела погладить рукой по желтой вытертой тысячью ладоней железяке. Но не по пистолетной, а по собачьей. Пассажир стоял к ним спиной и не пропускал. Сзади напирали. И тогда Люба Маленькая протащила руку через дырку между пассажировой рукой и его пальто и все равно погладила холодный овчарочий нос. Пассажир медленно развернулся, внимательно посмотрел на Маленькую, затем перевел взгляд на Любу, весело улыбнулся и сказал:

- Умница! - он тоже протянул руку и почесал собаку за ухом. - Потому что это железное, - он кивнул на бронзовый маузер и постучал костяшкой пальца по стволу. - А это... - он слегка пригнулся, сделал полшага вперед и потерся своим носом о собачий, - это живое...

Люба Маленькая открыла от удивления рот, встала на цыпочки и тоже попробовала дотянуться до бронзового носа. Ей не хватило ровно полметра. Тогда Лёва приподнял ее и, держа в воздухе, спросил разрешения у матери:

- Не возражаете?

Люба не возражала. Она уже знала обо всем, что произойдет дальше. Все это дальше и произошло. По Любиному сценарию и Лёвиному сюжету...

...Он присел на соседнее кресло и всмотрелся. Действительно, рассказывали что-то про культуру Древней Греции, и ему стало интересно.

- Про ваших там, - кивнула на телевизор Маленькая, - и про богов любви еще.

"Афродита будит в сердцах богов и смертных любовь, - вещал с экрана дикторский голос. - Благодаря этому она царит над миром... Никто не может избежать ее власти, власти прекраснейшей из богинь... - картинка сменилась. После паузы тот же голос продолжил: - Прекрасная Афродита силой любви правит миром... И у нее есть посланник, Эрот, через него выполняет она свою волю. Его стрелы несут с собой радость и счастье, но часто с ними приходят страдания, муки любви и даже гибель..."

- Лёв, Эрот этот, от эротики происходит, - неожиданно, продолжая качать голой ногой спросила отчима Маленькая, - или эротика от него?

Тогда в первый раз Лёва удивился и задумался. Разнообразных совпадений было слишком много, и без подготовки к ним как-то трудно было привыкнуть...

- От Афродиты он происходит, - ответил Лёва, стараясь придать растерянному лицу серьезный вид. - Сын он ей. Все происходит от любви...

- Я знаю, - так же серьезно парировала падчерица, - Мишка Раков так и сказал...

Ночью объявился Глотов. Сначала он пристроил протез, а уж потом присел к Лёве на кровать. Лев Ильич в страхе посмотрел на мирно спящую рядом жену. Грек успокоительно махнул рукой:

- Не бойся, Лёвушка. Она не проснется. Ей еще рано...

- Долго вас не было, - тихо сказал Лёва. - Я уж не знал, что и думать...

- Про Грецию смотрел? - вопросом на вопрос отреагировал Глотов, пропустив мимо ушей Лёвино замечание. - Там про нас вчера показывали.

- Про кого про нас? - с интересом спросил Лёва и пристально посмотрел в глотовские глаза. - Про нас с кем?

- Про любовь, - ничуть не удивившись вопросу, ответил грек. - Про нас с тобой. И про тебя с ней... Про всех про нас, в общем.

- Я-а-а-а-а... Я не очень понимаю, куда вы клоните, я просто-о-о... настороженно протянул Лёва и на всякий случай посмотрел на Любу - та продолжала спать.

- Не идиотничай, пожалуйста, - точно так, как сказала бы Любовь Львовна, оборвал его Глотов. - Не затем я тебя на классическое отделение отправлял, чтобы ты здесь одиссейскую верность разыгрывал. Аргонавта из тебя ни по-какому не получится, не дуркуй. Раздел, где любовь, лучше как следует проштудируй. По-гречески только.

Лёва поразился совершенно непривычному для него образу ночного гостя. И вместе с тем он был абсолютно уверен, что оба они говорят сейчас об одном и том же. Вернее, одно и то же оба не договаривают. Этот грек был другой. Такой же небритый, как первый Глотов и последующие, но совсем иной. Разговор начинал приобретать неприятный оборот, и на всякий случай Лев Ильич решил сменить тему:

- Я вас давно хотел спросить кое о чем, - тема возникла сама по себе, без подготовительного перехода. - Вы не знакомы случайно с человеком по фамилии Глотов?

- Два их, - не задумываясь ответил гость. - Один, который был, и один, который остался. Был еще, правда, третий. Недолго был. Полетал там у нас, над Ладогой, но передумал и вернулся. В первого, по-моему. Тебе нужен только один, не мучайся, потому что еще и другие будут.

- Какой? - быстро спросил Лёва, желая перехватить инициативу и воспользоваться замешательством грека. - Какой остался?

- А такой, - ничуть не смутившись, спокойно ответил грек. - Тот, который тебе нужнее.

- Для чего нужнее? - Лёва чувствовал, что еще немного - и все наконец прояснится, все вернется к тому, с чего это началось, вся эта странная глупость и метаморфоза с визитом незнакомца, лицом похожего на одноногого рыбного начальника из соседских гостей с самоваром, у них там, в Валентиновке, через забор от Казарновских-Дурново.

Сердце Лёвино внезапно стукнуло, громко так и глухо, ровно один раз. Звук отозвался в мозгу и перекатился эхом в ноги. Кровать дрогнула, и греков костыль грохнулся на паркет. Люба шевельнулась и открыла глаза. Лёва продолжал сидеть на краю матраца и молчал, уставившись в одну точку.

- Для того, чего ты хочешь, нужнее! - членораздельно произнес грек, подобрал костыль и растворился в воздухе.

- Приснилось чего, Лёва? - Люба дотронулась до мужа и нежно привлекла его к себе. - Что с тобой?

- Приснилось, - твердо ответил он, - черт те что снится. Пойду взгляну, может, с мамой чего?

Первый раз Геник пришел к Казарновским на "Аэропорт" в восемьдесят шестом, на день рождения к Маленькой. Подарки он не покупал никому и никогда. Ему это было не нужно. Подарки он изготавливал при помощи рисовальных инструментов и подручных материалов. Менялась только технология. В этом году в моде были аэрографы, и Геник в соответствии с этой модой налил на лист бумаги разноцветных красок и ужасно талантливо раздул их воздушным потоком, превратив все это в дочкин портрет. Маленькая была в восторге и повисла на шее у отца. Такого замечательного повода, чтобы напиться, Геньке было более чем достаточно. Бабаня, как обычно по дням рождения неродных людей, лежала с головной болью и к гостям не вышла. Через час, набравшись до нормы свободы, Геник потерял к дочке интерес и отправился в путешествие по квартире классика, покойного мужа вдовы Дурново. Любовь Львовна в такие принципиально напряженные для нее даты, оставаясь в комнате одна, занималась единственно успокаивающей ее оздоровительной процедурой. Она проверяла секретные бумажки в потайных местах для того, чтобы перейти к главной и мучительно-счастливой процедуре перекладыванию драгоценной коробочки на вновь изобретенное место...