Александр Грановский - Двойник полуночника Страница 6

В палате была всего одна койка, стул и тумбочка с телефоном. Седьмой подошел к двери и потрогал ручку - заперто. Выглянул в окно. Зарешеченное узорными прутьями, оно выходило в глубокий колодец двора. Осторожно поднял трубку телефона. "Вас слушают", - ответил строгий мужской голос, и Седьмой, он же Евсей, он же Беляев Вадим Петрович, так же осторожно опустил трубку.

9.

Тропа упиралась в ступеньки, которые вели наверх. Больше всего ему сейчас хотелось сбросить пальто, тяжелое, как панцирь, сковывающее каждый шаг. Собрав с поручней немного снега, приложил ко лбу, секунду-другую утихомиривал в себе жар, затем начал медленно подниматься, как на эшафот. Платформа была пуста. Маленький домик с навесом, две скамейки, телефон. Зачем-то зашел в пропахшую мочой телефонную будку, снял прикованную цепью трубку и, лишь услышав длинный гудок, понял, что сделает в следующий момент. После нескольких попыток наконец набрал несколько заветных цифр. Это была аварийная связь.

Только сейчас начинал осознавать, какая выстраивалась игра. Его ждали везде и когда уже, казалось, потеряли след, он тут как тут - на "Ближней даче" в Кунцево. Пока разберутся... Еще одна отсрочка времени, еще одна попытка вырваться за пределы возможного... И невозможного. А значит, победить.

С этой минуты его уже нет. В действие вступают безликие цифры. Семь, пять, шесть, два - и где-то на том конце провода исполнится приказ. Таинственный код, который знают двое - он, Coco, и его двойник Седьмой. Пять - срочно. Шесть - "Ближняя дача". Два - Берия. Из сообщения следовало, что двойнику Седьмому необходимо срочно быть в Кунцево по делу, связанному с Берией.

Несколько смутных теней в дальнем конце платформы, не торопясь, двинулись в его сторону, а он, словно окаменел в телефонной будке... Мелькнула даже мысль (которую так никто никогда не узнает - "последняя мысль Великого Диктатора"): как просто и буднично все произойдет... может произойти в темноте ночной... Неужели он искал такую смерть!.. Или это смерть искала Его?.. И странное облегчение от ясности конца, который успел увидеть за секунду до...

Когда из-за поворота огромной косой полоснул свет, задрожала земля, словно из леса вырвался железный зверь, который с грохотом спешил ему на помощь и сейчас, сверкая огнями и тяжело дыша, остановился совсем рядом. Двери электрички распахнулись... Несколько нахохлившихся пассажиров сидели в кислом тепле трясущегося вагона, летящего в ночь. Пассажиров от усталости сморил сон, они даже не подозревали, что ночь на самом деле и есть жизнь. Но рано или поздно в несущийся вагон бесцеремонно ввалятся другие, десятируко потянутся к притихшему в углу пальто... Словно с каждым ударом, капля по капле, выдавливали из себя застарелую боль приказа. Но он уже давно дух, которому все равно. И это ни с чем не сравнимое чувство полета в никуда, пока с головокружительной высоты ("Большое видится на расстоянии") не покажется сперва огонек, который по мере приближения будет превращаться в огромную, составленную из множества огней, а потому сияющую - звезду самого главного города Земли...

Потом что-то заставило его прийти в себя. Электричка уже давно стояла у платформы. В вагоне было пусто. За окном большими красными буквами (словно предупреждение) светилось и подмигивало: "Москва".

10.

В вокзал заходить было нельзя. Что-то подсказывало, что нельзя, но для него этого слова уже давно не существовало. Там, за заветными желтыми окнами - свет, тепло...

Когда-то в его жизни было много таких вокзалов, но из всех почему-то больше всего запомнился этот, последний. Даже не столько вокзал, сколько ресторан - маленький, уютный, с развесистой в кадушке пальмой, за которой, еще не остывшие, Они - четверо молодых людей с гулко стучащими сердцами, молодое вино и их горящие в отблесках свеч глаза...

Полчаса назад Они совершили очередной "экс" или, попросту говоря, грабанули банк - партийной кассе срочно понадобились деньги. Этих четверых уже искали по всем дорогам от Тифлиса до Баку. В то время как Они с вызывающей дерзостью кутили на виду почтенной провинциальной публики, подкупленные филеры старательно охраняли их покой. Вот, что значит деньги, много денег! На деньги можно купить все - любого человека со всеми его принципами, самую прекрасную из женщин, самого неподкупного судью, самого хитрого политика - пусть только назовут цену. Деньги дают власть, предел которой ограничен количеством самих денег. Но еще большую власть дает тайная организация - партия, своего рода орден, пронизывающий все и вся, эдакое государство в государстве, цель которого... весь мир.

На вокзале легко затеряться. Он как слепок самой страны с ее неистребимым хаосом свободы, где сотни и тысячи людей разных национальностей и вер каким-то образом умудряются сосуществовать... Даже передернуло от неудобоваримости гнусного словца, запушенного в обиход новыми космополитами (со старыми он покончил еще в тридцатых годах, но как любил говаривать Ленин: "Болезнь любви неизлечима"), которым снова тесно в этой стране. Снова спят и видят возрождение своего интернационала, а там недалеко и до мировой революции с ее "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Сегодня лучший товар - власть, которая оправдывает все средства. Но почему-то в "капитале" их учителя Маркса об этом товаре ни слова.

В сущности, как ни верти, а миром уже давно правят Они. Они везде - в культуре, в политике, в финансах, в науке, и если раньше еще стремились к власти напрямую, то в последнее время коренным образом изменили тактику. Научились торговать этой властью оптом и в розницу. В какой-то момент им понадобился Гитлер, который был лишь пешкой в большой игре, теперь на очереди он, Coco. Просто кожей чувствует, как сомкнулось невидимое кольцо и затягивает свою удавку. Сперва вокруг страны, а сейчас уже вокруг Москвы... Кремля и его кабинета.

11.

Высокие дубовые двери то и дело выхлопывали клубы пара, в который, как в парную, ныряли люди. По перрону, поблескивая инструментами, протопали музыканты - целый духовой оркестр. Встречать какого-нибудь припухшего со сна вождя. Значит, скоро литерный, вокзал, как всегда, оцеплен, и каждого подозрительного... От самой этой мысли разволновался чрезвычайно, а от волнения до глупости один шаг. Во что бы то ни стало хотелось оглянуться, проверить след... и сразу посадить себе на хвост "наружника", который только и ждет любой зацепки, чтобы вцепиться мертвой хваткой. Но устоял, сдержался - главное, не терять над собой контроль. По опыту знал: нужно побыстрее войти в какую-нибудь роль. У каждого человека своя роль. Этот солдат, этот колхозник, а вот инженер... Обращают внимание лишь на несоответствие. В таком случае он - учитель, старый сутулый учитель истории, который сам эту историю и делал столько лет - и вот сейчас на пенсии, но мог бы многое порассказать, как было все на самом деле и в Брест-Литовске, или, например, в Польше. Когда-нибудь он напишет настоящую историю побед, ту самую сокровенную правду, которая всегда неправдоподобна.

Где-то далеко минорно всхлипнул духовой оркестр - музыканты привычно настраивали инструменты. От мороза пальцы казались бесчувственными, и звуки получались с привизгом. Ему даже на какой-то миг показалось, что тут собираются встречать Его, только побежали не к тем дверям, и когда Он появится перед ними во всем своем величии, сразу забудут и про мороз, и про липнущие к металлу пальцы - заиграют, как никогда (лучшее вдохновение страх) возвышенно и неповторимо, словно последний раз.

Огромный брюхатый вокзал спал-дышал, ворочался, всхрапывал, под бдительным оком огромной колхозницы со снопом, которая взирала за всем этим великим переселением народов с потолка. Иногда в ее по-женски всепонимающих глазах проступали недоумение и тоска, словно начинала догадываться, что это не кошмарный сон разума, а ее собственные дети, которые все едут и едут, зачастую сами не зная куда и зачем, но металлический голос диктора то и дело напоминал колхознице ее место, и она снова окаменевала на своем посту.

Через забитый до предела зал ожидания направился к большим буквам "кассы". От тяжелого духа толпы он почувствовал, что задыхается. Сразу вспомнил Царицын и тысячи людей - вот так же брошенных на произвол судьбы, но тогда была все-таки гражданская война, с ее накалом необузданных страстей, а сейчас мир, порядок, люди сами строят свое будущее. Откуда же в нем взялось это щемящее чувство вины?

Даже почему-то навернулись слезы. Впрочем, подобная чувствительность отличала всех великих - от его кумира Ивана Грозного до пресловутого Гитлера. И перед каждым из них вставала великая задача - из гнетущего хаоса родить танцующую звезду. Но лишь он один, Сталин, смог из мусора войны и революций построить целый мир (со своими звездами), чтобы все увидели и онемели. И восхитились. И поняли его величие сегодня. Ибо сегодня - это и есть завтра.

Честно говоря, он и сам не ожидал, что такое получится детище, которое кто-то по чиновничьи метко назовет "Системой". Но все большое видится на расстоянии, и еще долго Его Системе не будет равных. Что ж, он всегда был великим практиком.