Василий Дворцов - Аз буки ведал Страница 6

С охами и ахами обувшись, он, прихрамывая на обе ноги, поплелся вниз по жесткой, короткой, ярко-зеленой траве, еще сырой от недавно вознесшегося тумана, выглядывая что-нибудь съедобное. Увы, как печально, что дети и внуки Лота после потопа перестали быть травоядными, хотя так и не переродились окончательно в хищников. Так, ни то ни се, это даже бурундуку известно. Вот теперь и думай, как быть: у елей кончики веток уже несъедобны - не весна, а тот наглый цокало убежал. Впрочем, в нем мяса-то было грамм десять.

Ложбинка, по которой он шел, столкнулась с двумя такими же, или чуть-чуть меньшими, и, образовав с ними круглый цирк, кончилась ничем. Пришлось опять лезть на вершину по очень крутому, с крупнокаменистыми осыпями, подъему. В разноцветных лишайниках и жирных катушках заячьей капусты, облеплявших крапчатые скальные обнажения, сидели краснокрылые кузнечики, которые всегда неожиданно выпрыгивали из-под под рук и ног и самодовольными красивыми дугами отлетали далеко в стороны... Когда до вершины оставался десяток самых невозможных по своей крутизне метров, прямо на голову Глебу посыпались мелкие камешки. Он поднял глаза: сверху выставилась противная козлиная морда. Коза мотнула бородой и опять затопала передней ногой, осыпая мелочь. "Ах ты, мерзкая! Вот я тебя на шашлык! Или нет, шашлык из баранины. А тебя на... лагман, что ли?" Домашняя коза внушала надежду. Ну, пусть она ушла от дома на пять километров, ну, пусть на семь. Семь, пожалуй, многовато, пять лучше. Но в дороге она должна не только есть, но еще и пить. Иначе молока не даст. А если она мясная? Или пуховая? Все равно пить-то должна! Здесь, наверху, немного обдувало, но и солнце припекало покрепче. Надев пиджак на голову и укрепив его связанными сзади рукавами, Глеб очень не спеша выбирал направление дальнейшего маршрута. Даже пять козлиных километров в горах не так-то просто одолеть, это он вчера сгоряча отмотал столько, а сегодня уже такого стимула не было. Пока не было. И пускай лучше бы не появлялось.

Через три часа он был точно на такой же, но гораздо более прокаленной зенитным солнцем вершине. Еще через два он увидел в пологой ложбине возле небольших сосен грязное темное пятно, покрытое множеством белых бабочек. Если бы это не было родничком, он тогда окончательно бы засох и умер, и легкий ветерок потом долго бы гонял по камням его невесомую, потрескавшуюся шкурку со следами стоически пережитых мук на месте бывшего лица. Но родничок все же был. Прямо промеж не сумевших погрузиться в камень корней двух сосенок образовалась естественная чаша, заполненная жидкой грязью. Вся эта грязь плотно покрывалась трепещущими капустницами. Сотни и сотни белых подрагивающих крылышек. Если очень нежно разогнать ничего не боящихся насекомых, то можно было спить сверху отстоявшуюся воду. Получалось не больше трех-пяти ложек, но, подождав пару минут, можно снова сосать и сосать. Чем Глеб и занимался... Через полчаса появилось желание оглядеться. Вокруг все было истоптано козьими копытцами. Как и сама лужица. Он ощупал макушку: нет, рожки еще не прорезались. Что за поганая лужа - ни умыться, ни взять с собой. Аж уходить страшно...

Спустившись в какую-то очередную долинку, Глеб наткнулся на тропку. Это была отличная коровья дорожка, постоянно разветвляющаяся, но обязательно весело сходящаяся и так же обязательно ведшая в какую-нибудь деревню: к людям, хлебу, молоку, яйцам и сметане. Уж картошка-то наверняка там была!.. Разувшись, с ботинками через плечо, с пиджаком на голове, в рубашке местами навыпуск, он перешагивал подсохшие кизяковые лепехи и любил, любил человечество с некоторой надеждой на взаимность. И еще благодарил духов, что те не забыли его щедрый подарок.

Глава третья

Вначале послышался живительный шум. Тропинка еще более размножилась, но за заросшим акацией поворотом все ее ответвления дружно направлялись вдоль пологого берега. Неширокая, шагов в пятнадцать, немного с рыжинкой речка искристо переливалась под ставшим вдруг таким ласковым солнышком. Прежде всего Глеб, встав на колени, жадно, до бульканья в животе, напился из ладоней. Умыл лицо, шею. Еще раз попил и огляделся. Шумливая речушка торопилась куда-то не меньше Глеба. Широко, с запасом выложенная по дну и берегам разнокалиберными камнями, она стремительно текла почти прямо, лишь этими вот каменными выкладками указывая дополнительные рукава своего весеннего полноводного загула. Правый ее берег образовывал то сужающуюся, то распахивающуюся лужайку, с под корень выщипанною меж акаций скотом травой. Зато левый, северный, круто уходящий в гору, был лесной. К своему восторгу, на нем, всего в каких-то двадцати метрах, Глеб узнал густые кусты смородины. Еда! Витамины! Он оставил на дорожке свои туфли, закатал штанины и пошел, пошел по камням - и иной раз мимо камней! - к самым чудным на свете кустарниковым растениям. Вода вроде бы и не глубокая, но за счет скорости била по ногам так, что поднимавшиеся буруны мочили брюки и выше колен. Уже на середине от холода свело пальцы, и Глеб было передумал, но решил проявить волю и дойти до смородины: должен же он сегодня хоть что-нибудь совершить этакое, за что сможет себя уважать и завтра! К сожалению, смородина оказалась красной. Ее великолепные, играющие на солнце рубиновыми проблесками полновесные гроздья были жутко, непередаваемо кислы. Только из принципа он проглотил пару горстей, когда увидел, как на том берегу, где остались ботинки и пиджак, появились дети.

- Эй! Эй! Ребята! Ребята, стойте! Стойте! Куда же вы?! - он почти бежал, призывно размахивая руками.

Дети, два малюсеньких мальчика и девчонка, некоторое время, разинув щербатые рты, смотрели на него, а потом, оценив резко сокращающееся расстояние, бросились наутек, мелькая голыми пятками. Эх, малышня! Эта встреча означала, что деревня где-то уже совсем-совсем рядом. Заправив по возможности рубашку, пригладив мокрыми ладонями волосы, Глеб стал обуваться, но обнаружил, что носки утеряны. А без носок туфли на распухшие мокрые ступни не надевались. Чтобы не расстраиваться, он даже не стал разглядывать свой пиджак, а просто завернул в него обувь и споро пошагал за убежавшей детворой.

За первым же поворотом начиналось картофельное поле, огороженное покосившимся частоколом. И за огородом из зарослей черемухи гостеприимно желтел большой, крашенный охрой дом с высоким крыльцом и с привязанной к этому крыльцу верховой лошадью. "Стоило дураку за кислицей лазить! В двух шагах-то! А ведь запросто мог бы поскользнуться и - раз затылком о камень! И все. А жалко: именно сегодня я слишком заслужил тепло и ласку. Я столько перестрадал, что уж пора бы им выходить на крыльцо с хлебом и солью".

На крыльцо действительно вышла старуха, судя по всему, местной национальности.

- Здравствуйте! - От неожиданно подступившего к горлу волнения Глеб даже поклонился. - Эта деревня как называется?

Бабка молча смотрела на него своими глазами - тончайшими трещинками по медному круглому лицу. "Разве можно такими что-нибудь увидеть? Это даже не щелки, это... не знаю что. Я и сам далеко не чистый ариец, но нельзя же так".

- Здравствуйте, бабушка! - повторил он. - Это что за деревня? Где я?

- Сын спит.

- И что?

- Спит. Приехал с поля. Эвон, даже конь здеся.

- Хорошо. Пусть спит. Как ваша деревня называется?

- А ты что от него хотел?

- Спасибо, бабуля. Теперь уже ничего.

Судя по всему, она просто не могла даже поверить, что из леса может выйти человек, не знающий, куда он забрел. Она просто этого не понимала. Забавно, если бы на его месте был негр. Молодой двухметровый негр. Или вождь сиу в праздничном наряде из крашеных орлиных перьев. И - ничего!- им бы также ответили: "Сын спит. Приехал с поля и спит. Хао! Я все сказала". На ступеньках следующего дома тоже сидела старая алтайка. Глеб молча полупоклонился ей и не стал даже вступать в переговоры с этим не шевельнувшимся на его этикетную вежливость медным сфинксом. Впереди было еще десять-двенадцать дворов, вытянувшихся редкой цепочкой вдоль речушки. Где-нибудь же будет сидеть старик!

Третий дом был особенный. Немного углубленный к реке, он был весь оплетен хмелем. Калитки со стороны "улицы" вроде как вообще не было, а вместо грядок посредине усадьбы стояло странное сооружение. Оно напоминало гигантский остов полуразобранной юрты: восемь грубо отесанных пятиметровых столбов, соединенных по верху такими же перекладинами. На перекладинах висели цепи, канаты, шест и пара самодельных брезентовых боксерских груш. Рядом стоял турник и очень экзотичные деревянные снаряды для непонятно каких спортивных усилий. Турник посреди картофеля и тыкв - это могло означать только одно...

Из-за дома с лопаткой в руке появился огромный мужичина в плавках и с выцветшей до серости пограничной солдатской шляпой на выбритой налысо голове. Внимательно посмотрел на пришельца.

- Семенов... Семенов! - Глеб уронил пиджак с завернутыми в него ботинками, шагнул, вытянув вперед обе руки и, страшно оскалив зубы, захрипел и упал прямо на изгородь...