Владимир Максимов - Стань за черту Страница 6

- ...о-ор-р-а!

И в тот момент, когда борт, колыхаясь, отлип от причала и пустота между ними стала явственней, Михей было решился, прыгнул, но мгновение страха перед тем, что будет после хоть призрачной, но все же прочности его существования на земле до сих пор, оборвало внезапный порыв. И он с завистью, но в то же время с облегчением глядел вслед уплывающей у него прямо из-под ног мечте, которой уже никогда в его жизни не суждено будет сбыться.

Вспомни об этом, Михей Савельевич, вспомни!

VIII

Сумерки тихо наплывали из окон, незаметно сбиваясь в углах в крутую темень. В эту пору обычно у Клавдии и кончался день с его хлопотностью и заботами. И она садилась за стол, сложив перед собой усталые руки, и так бездумно просиживала до ночи. Но с возвращением Михея покой ушел из ее сердца, и, каждый вечер садясь по обыкновению за стол, Клавдия уже не могла отдаться покойному ощущению оконченного дела. Думы, отступающие в дневной суете, сразу же затевали в душе ее вихревой хоровод долгих обжигающих вопросов: как ей быть дальше? Что делать? Каким еще манером подойти к детям, чтобы вырвать у них желанное ею слово?

До сих пор Клавдия жила в гордой уверенности, что все возведенное ею за одинокие годы - семья, дом, добрая молва о себе, - все это крепко и заполненно, как не тронутое червоточиной дерево: всякий корень при деле и всякая ветка на месте. И вдруг, всего за несколько дней, она почувствовала, как непрочен под ней, казалось бы навечно сложенный, фундамент и само здание сотрясается, готовое рухнуть в любую минуту. Не дать ему, этому зданию, оставить ее без крова и в одиночестве стало смыслом и целью ее теперешнего существования.

Течение Клавдиных мыслей прервал посторонний звук: кто-то пересекал двор, продвигаясь короткими отрезками, время от времени останавливаясь, как бы в раздумье, идти или повернуть назад.

Клавдия встала, пошла к выключателю, а когда зажгла лампу и повернулась, увидела на пороге женщину. Женщина, привыкая к свету, слегка прикрывала ладонью глаза.

- Здравствуйте! - Гостья отвела ладонь от лица и оказалась вовсе не женщиной, а девушкой лет двадцати с небольшим, и только неяркие, усталые глаза обличали в ней опыт и силу. - Я Анна. Может, Андрей говорил вам. - И, наверное пугаясь Клавдииного молчания, стала быстро оправдываться: - Я не знала... Там открыто... Я и вошла...

Так вот ты какая, Анна? Клавдия молча разглядывала "подракитную" свою невестку и все никак не могла взять в толк, какой статью сумела околдовать эта пичуга ее старшего. Тоненькая и плоскогрудая, она смотрела ребенком, если бы не эти ее серыми омутами глядящие глаза да скорбные складочки в уголках бескровных губ.

- А вошла, так и садись... И... здравствуй тоже. Ну, что ты мне скажешь-расскажешь, Анна?

- Собственно, сказать мне вам нечего. - Гостья приняла тон, и это понравилось Клавдии. - Просто захотелось взглянуть на вас, какая вы. И, может быть, потом поговорить.

- Это, значит, коли понравлюсь?

- Слово не совсем точное, но по смыслу вроде того.

- Ну и как?

- Я еще не разглядела.

- Однако, деваха, ты, видимо, с характером.

- Какой уж там у меня характер! Скорее, как это говорят, с норовом.

- С норовом! А с одним мужиком управиться не можешь. А если тебе детей еще троих в придачу?

- А зачем управляться-то?

- Не любишь, что ли?

- Люблю, - уронила она, и в том, как это было уронено, почувствовался характер, умеющий отрезать раз и навсегда. - Только я не укротительница. Да и не терплю я прирученных. Я сама с зубами, за двоих постоять смогу. Так что мне дикие больше по душе... Закурить у вас можно?

Деваха нравилась Клавдии все больше. Да так, что если до того, не терпя табачного запаха в доме, она и мужиков-то отправляла дымить во двор, здесь изменила правилу:

- Кури, коли охота, только к чему это бабе? Облегченья никакого, одна муть в голове.

- Пробовали?

- Пробовала. Все я, девонька, пробовала. И курила, и пила, и каялась, и снова грешила... Самою себя в грехе не утопишь, растравишь только пуще... Давно не был?

У Анны чуть дрогнул подбородок, но этого достало Клавдии, чтобы понять: давно.

- Вчера ко мне заглядывал.

- Вспоминал?

- Нет, - не стала скрывать Клавдия.

- Ну конечно, - затянулась та, и закашлялась, и докончила сквозь табачные слезы: - Не до меня, мировая скорбь снедает.

- Что же все-таки у вас с Андреем?

- А я и сама не разберусь. Если это и любовь, то не людская какая-то. Как врозь, так хоть в петлю, а сойдемся - словно враги.

- В отца, - Клавдия специально повернулась в сторону двери в светелку, тоже все гадает, все прикидывает: вдруг не та, вдруг лучше пропущу? Поищет-поищет, потом посмотрит - нету лучше! - и вернется, с повинной вернется. Это ты уж мне поверь.

- Да сколько же мне ждать его! - вдруг прорвало было Анну, но она тут же устало осеклась. - Да и стоит ли? После всех-то?

Но ответила Клавдия вновь не ей. Двери ответила:

- Я себя, голубушка, не спрашивала: стоит ли? Сразу, с первого взгляду, знала: стоит! Одного ожидания этого самого стоит. Королевичей много по свету ходит, а Бова у бабы один. Обласканный ли, обруганный, целый ли, битый, все равно - один... А коли ты еще о том спрашиваешь, скажу, хоть и сын он мне, не стоит.

- Не так вы меня поняли. Для него стоит ли? Вот в чем вопрос, как говорят. Для себя-то я давно решила... Что ж мне скрывать от вас, - она горьковато усмехнулась, отчего скорбные складочки в уголках ее губ обозначились явственнее и резче, - много их у меня, "королевичей", было... Пожила, можно сказать... Только Бовы не было... А если уж и Андрей не Бова, тогда мне и жить незачем...

Но Клавдия, возносясь к молодости, словно и не слышала невестку, словно сошлась она сейчас сама с собой, той, семнадцатилетней, и разговаривала с этим молчаливым двойником своим наедине:

- Господи! Когда повстречала я в первый раз Михея, и все думы мои, все сомнения разные девические дымом пошли. Так ясно, так легко на душе стало, словно и жить-то я раньше не жила, дышать-то не дышала. Видела до того, к примеру, дерево, думала - дерево и есть, только оно вдруг для меня листиком всяким, былинкой затрепетало. И у речки - всякая струя в отдельности. И лицо любое, какое ни возьми, - с особиной. А как вел он меня слободой, так словно не шла я - плыла. А под венцом стояла - чудилось: вот-вот песнею в воздухе изойду. И ничего черного не помню. Не хочу помнить - и все тут!

- Легко же вам жить на свете!

И только здесь Клавдия опомнилась и, отвернувшись от глядевшей на нее во все глаза гостьи к окну, поспешила намеренно охолодить речь:

- Тебе мою жизнь - не снесла бы. А мне и вправду легко было. Коли на сердце праздники помнятся, тогда любая тяжесть легкая.

- А если и не случалось у меня праздников-то! Одни будни!

И такая в пронзительном этом взгляде ее увиделась вдруг тоска, такой крик, что Клавдия не выдержала-таки, встала, чтобы подойти к ней, облегчить тихим прикосновением, но лишь коснулась плеча невесткиного, вздрогнула: от порога вдоль стола перед ней легла тень.

- Привет, мать! - Андрей еле стоял на ногах. - А, и вы здесь, мадам!.. По какому такому случаю, позвольте вас спросить?

- Я позвала, - Клавдия вышла вперед и заслонила ее собой. - И потом - ты к матери пришел, а не в кабак, кепку сними. И сядь...

Пьяный реверанс у него не получился, и он во время приседания чуть было не упал, и лишь ловко подставленный ему под руки матерью стул позволил ему хотя и на коленях, но устоять:

- Это что, заговор обреченных? Следствие по делу Карамазова? Раскольников и другие, да?.. Валяйте вяжите, признаюсь и каюсь...

Анна не тронулась с места:

- Я пришла сама.

- Разозлить хочешь? - Он, опираясь о стул, медленно поднялся. - А мне плевать, понятно?

- Не надо, Андрей, я ведь не навязываться пришла. - Только голос, чуть подрагивая, выдавал ее волнение, и Клавдия не без одобрительности отметила и это. - Давай по-людски.

- Хватит! - внезапное бешенство придало ему трезвости. - "По-людски"! А я не хочу "по-людски"! Не хочу, слышите? Все, кому не лень, учат: "Живи по-человечески", "Как все живут". А что значит: "как все"? И почему я должен "как все"? Что за образец такой, что за форма? С бабой живешь - в загс иди, пить хочешь - дома пей, у соседа двое штанов - и ты не отставай! Праздник пой, будни - молчи. А может, мне и пьется-то и поется-то только по будним дням, а от одного вида дуры в фате меня с души воротит, тогда что? Так вот, не желаю я иметь праздничных порток и говорить о них в теплом домашнем кругу! И вообще, первая встречная пропитая рожа мне куда дороже и милее любой самой близкой родни вроде дядьки Прохора... Не наливай ты мне чаю, ма! Не путай меня с Полькой!

- Не хочешь - не пей,- оборвала она его.- Была бы честь. Больше ничего не будет.

- Бьешь под солнечное сплетение, ма... Это же запрещенный удар!

Но Анна не дала ему вновь ускользнуть в обычную в таких случаях для него дурашливость:

- Сам ты бьешь наотмашь, не глядя, в кого и куда.