Владимир Маяковский - Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2 Страница 6

Владимир Маяковский

Еще я

Улица проваливалась как нос сифилитика.Река сладострастия растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листикаСады похабно развалились в июне.Я вышел на площадь выжженный кварталОдев на голову как рыжий парикА людям страшно у меня изо ртаШевелит ногами непрожеванный крикКак трактир мне страшен ваш страшный судМеня одного сквозь горящие зданияПроститутки как… на руках понесутИ покажут… в свое оправданиеИ… заплачет над моей книжкойНе слова а судороги смешивая комомИ побежит по… с моими стихами под мышкойИ будет задыхаясь читать их своим знакомым.

Утро Петербурга

В ушах обрывки теплого балаА с севера снега седейТуман с кровожадным лицом каннибалаЖевал невкусных людейЧасы нависали как грубая браньЗа 5-м навис 6-й.А с крыш смотрела какая-то дряньВеличественно как Лев Толстой.

Проза

Велимир Хлебников

Юноша Ямир

Юноша ЯМир.

Я клетка волоса или ума большого человека, которого имя Россия?

Разве я не горд этим?

Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат долой или ура Старый Рим как муж наклонился над смутной темной женственностью севера и кинул свои семена в молодое женственное тело.

Разве я виноват что во мне костяк римлянина.

Побеждать, Завоевать, владеть и подчиняться — вот завет моей старой крови.

Простая повесть

Небозобый гуллит, воркует голубь.

У дальних качелей, как вечер, морщиниться, струиться платье.

Даокий проходит по полю у тополя юноша.

Ноги, как дни и ночь суток, меняют свое положение.

Вечер вспыхнул; без ночи возникли утра поднятых рук. Его ресницы — как время зимы, из которой вынуты все дни, и остались одни длинные ночи — черные.

Остались шелковые дремлющие ночи.

Ожиданиевласа, одетая в вечернее, девушка.

И желаннегривые комони бродят по полю, срывают одинокие цветы.

Неделей туго завитая коса девушки — дни недели.

Рука согнута, как жизнь свадьбой, в руке — цветок.

Никнет, грузнет струистый вечер. Не надо ничего, кроме цветка — сон-травы. Крыльями птиц разметались части платья даокого юноши.

Он рассветогруден. Его кафтан, как время, и пуговицы, как ясные дни осени.

В руке ник платок-забвение.

Зачем, как воины, обступили-прикрыли рассвет умирающий вороны?

Впрочем, горнишня принесла настойчиво зовущей г-же морель.

Коллективный псевдоним

АААА

Хочу я

Долирь. Небини скинули, глянь, черносиние тайилища и в плясьменах под дуду высотовую смехунно дерзача свершают красотинный ход до зари. Утриня с восковатыми устами улыбенеет, не каменно и властно простирает над землей вселенновую руку. Зоричи-небичи, благословежиизоричи — сыпятся с неба милебой неба с соннеющей землей — небовые красно-багряные цветы-жардечь. О, небатая тонеба меня в нея! Небак, миреющий взором и златоволначь волосежом, стройнивец плечами и прямивец станом берет днерокотную свирель. Утрочь сквозь волны белизн и чернизн правит челн. Повсюду утрири. Утро.

Я. Милеба небского могоча и небеской силебы с земнатой хилебой не предвещает мне добротеющих зело дел. Зловый дождь, дождь зла, вижу, ожидает меня. Имея ум гибкий как у божества, так как лишь точка божества я, как и все живое, я нашел бы выход достойный и точный в удаче.

Ручьиня. Ощупывающий меня взором! Видун будь, надменник, этих глаз: некогда были громадны как мир, будучи прошлым и будущим вселенной, и вселенничами были детские взоричи, будучи памятью у одного и надеждой у другого. И все были божичами. А ныне я меньше стрекозы и лишь рыбаки пугаются моего тощего тела.

Мстить, мстить! О мстенеющий замысел! Самоубийствоватые крылья слепи из дней прожитых, и путиной небеснатой и чистой, желомец навинь и жалимец всех, лети, лети! И, подобно щиту останавливая в себе и мешкотствуя полету вселенничей омигеней бессрочно, новый вид бессрочия, брызга бессмертных хлябей и делай то, что тебе подскажен, нужда. Самотствуя, но инотствуя, станешь путиной где безумствуют косяки страстеногиз кобылиц, но неся службе иной можбе будешь волен пасть в пасть земных долин.

Всесущиня. Можебная страна велика, и кто узнал рубежи?

Николай Бурлюк

Доктор

Начало июня это — начало вашей старости, старости под пером заката. Вода реки желтеет и шевелится. Ветер заносит дым парохода вперед и берега запачканы зеленой краской верб и осокорей. Пейзаж слишком ветреный и шероховатый.

Под вашей желтой, кожаной, докторской шляпой слишком много задора и отчаяния, и на рубке перекошенные евреи сунутся мимо вас, и внизу близ кают, на мешках со шпагатом, торчат покрученные пальцы ног, точно концы старых канатов. Коммерсанты вычисляют доходы и расходы непроданных мест, а мы с вами слушаем вещий намек на задумчивый взор слишком одинокого мечтателя.

Должно быть вы мне рассказали так:

Я сейчас шла на рубку. Подошла к юту с одной стороны — спят, вытянувшись во весь рост, четверо — никак нельзя пройти, как раз у лестницы… А с другой стороны сидят парни и играют в карты. Я обошла кругом и говорю: «пропустите!» —

Тогда один — «Вы бы, барышня, с той стороны»

— «Да там спят!» — «Ну, так чтож, что спят!?»

— «Да мне будить жалко!» — Другой даже переспросил: «Как жалко?».

Ну, все-таки пропустили.

Я не гадаю с хлебным шариком, но это, ей-Богу, что-то значит. Дайте подумаю. Да! Вот как: — Вы видите рыбака в лодке. — Ветер качает пловца, и в ударах волн и в упорстве машины звучит сумеречный стих:

«Я берег покидал туманный Альбиона,Казалось он во тьме свинцовой утопал.За кораблем вилася гальциона,И тихий глас ее пловцов уведомлял…»

Мы с вами уходим и на пароходе, и в печали, и на воде…

И я, и вы чересчур любим спящих.

Теория и полемика

Виктор Хлебников

Разговор Олега и Казимира

Олег. Кроме случаев уродства, рука имеет пять пальцев. Не следует ли отсюда, что и самовитое слово должно иметь пять лучей своего звукового строения гривы коня Пржевальского?

Казимир. Возьми и посмотри.

Олег. Вот «Пощечина общественному вкусу» (стр.8). «Крылышку я золотописьмом тончайших жил, кузнечик в кузов пуза уложил прибрежных много трав и вер. Цинь пинь тарарахнул зинзивер — о лебедиво — о озари». Устанавливаю, что в них от точки до точки 5 к, 5 р, 5 л, 5 у. Это закон свободно текущей самовитой речи. «Шопот, ропот, неги стон» (стр. 52) построено на 5 о. «Мы, не умирающие, смотрим на вас, умирающих» построено на 5 м (стр. 31). Есть много других примеров. Итак, самовитое слово имеет пяти-лучевое строение и звук располагается между точками, на остове мысли, пятью осами, точно рука и морские звезды (некоторым).

Казимир. Вообще слово лицо с низко надвинутой шляпой. Мыслимое в нем предшествует словесному, слышимому. Отсюда «Бэотия, Италия, Таврида, Волынь» тени, брошенные «землей волов» на звук.

Олег. Важно отметить, что судьба звуков на протяжении слова не одинакова и что начальный звук имеет особую природу, отличную от природы своих спутников. Примеры упорства этого звука при перемене остальных: Англия и Альбион, Иберия и Испания. Ш и г упорно стоят в начале имен многих немецких мыслителей: Шиллер, Шопенгауэр, Шлегель, Гете, Гейне, Гейзе, Гегель, Гауптмат. В России начиняется с Б мятеж ради мятежа. Иногда правящий род и страна начинаются с общего начального звука: Германия, Гогенцоллерны, Габсбург, Русь, Рюриковичи. Двойственность, раздел древнего мира на г и р (Греция и Рим), в новом веке имеет русских и германцев (немцев). Здесь г и р древнее, чем страны. Это не есть игра случая. «Рок» имеет двойное значение судьбы и языка. Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы.

Казимир. И имеет трубчатое строение и им слух пользуется, чтобы услышать будущее в неясных говорах.

Олег. Да, он есть как-бы позвоночный столб слова. Рассудочный свод языка древнее словесного и не изменяется, когда изменяется язык, повторяясь в позднейших оборотах. Так, «теплый» и сейчас имеет бранный смысл («теплые люди»), а «свет, светик — ласковый, приветливый» («светик ясный»). Между тем это старинное противопоставление грешного начала, от слова греть и святого — от свет, светить. Древнему разуму просвечивались сквозь нравственные порядки вещественные силы.