Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове Страница 6

- А ты трус, оказывается! - сказал лохматый матрос. - Не стал спориться на полбанки... А мне бы выпить во как надо! - Он провел ладонью по горлу и усмехнулся: - У меня ведь горе! - Матрос интимно понизил голос, положил Евг. Кетскому руку на плечо и зашептал ему на ухо: - Ты ток директору ни слова, ты ток молчи... У нас ведь катер-то как отобрали? А фельетоном! Ты вот человек городской, ты такую сволочь не знаешь, как Евг. Кетекой? Если знаешь, я тебе сам поставлю полбанки. У меня душа горит, мне клюкнуть охота!

В третий раз ударил гром, наступила пустая тишина, а после нее затарабанили, застучали дятлами по палубе крупные и твердые дождинки. Миг и вся земля превратилась в сплошной дождь, такой плотный и сильный, словно весь мир накрыли плотным, зеленым покрывалом.

Могучий, торжествующий дождь обрушился на землю, и мгновенно вымокший Евг. Кетекой бросился к люку, провалился в него и в тесной каютке наткнулся на такую картину: оторвавшись от доклада-, Олег Олегович Прончатов смотрел на фельетониста сочувственно, но растерянно. Потом на лице Прончатова появилась застенчивая, неловкая улыбка.

- Дело осложняется, товарищ Евг., - сказал он прочувствованно. - При такой скорости мы на Ула-Юл придем только завтра к вечеру. Доклад я, конечно, закончить успею, но вот вопрос, что мы будем есть? Вы захватили что-нибудь с собой?

- Нет! - ответил мокрый фельетонист. - В суматохе как-то в голову не пришло...

- Вот и я в суматохе, - огорчительно признался Прончатов. - Может быть, у команды что-нибудь найдется... Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь!

К девяти часам вечера дождик немного утишился, но зато окончательно выяснилось, что "Волна" навстречу течению идет со скоростью двенадцати километров в час, а у команды ничего съестного, кроме хлеба, соли и лука, нет. Это объяснила через люк перевернутая голова склонившегося вниз Яна Падеревского и добавила многозначительно:

- ...конечно, если экономить командировочные...

- Пойдите прочь с моих глаз - гневно сказал голове Олег Олегович и совершил вытянутым пальцем Дугу. - Немедля подать нам постельное белье!

- Белье? - переспросила голова. - Белье мы можем подать! Вот только, Олег Олегович, оно сырое по той причине, что кормовая каюточка-то протекает. А матрасов, Олег Олегович, и вовсе нету. Завхоз сказал, что все пришлось отдать молодому рабочему пополнению.

- Прочь, прочь! - берясь дрожащими пальцами за виски, хрипло сказал Прончатов.

- Пожалуйста! -ответила голова, прежде чем скрыться. - За бельишком-то сами пойдете или вон гостя откомандируете. Я от штурвала оторваться не могу, матрос Пуляев брезент держит, чтобы крыша не протекала, а моторист у мотора, так как с этой железины глаз спускать нельзя... Ой, катастрофа, я, поди-ка, с курса сбился! Ой, авария!

Голова мгновенно исчезла, наверху раздались испуганные вопли и крики; содрогнувшись, катер пошел влево, лотом вправо. Секундой спустя на палубе загремели тяжелые шаги. "Волна" панически заревела сиреной, донеслась умопомрачительная ругань, скрежет металла.

- Если пробоину не получим, то все кончится хорошо, - стоически сказал Прончатов. - Я вам, товарищ Евг., советую не держаться за край лежании. В таких случаях вообще ни за что держаться нельзя. Надо положиться на судьбу. Куда бросит, туда уж и бросит!

Подбадриваемый Прончатовым, фельетонист хорошо перенес ожидание опасности, а когда стало ясно, что "Волна" выправилась и прошла мимо опасных мелей и берегов, Евг. Кетской приосанился и даже что-то быстро записал в свой блокнот. Наверное, по этой причине Прончатов поглядел на него с большим уважением и со вздохом произнес:

- Вот я смотрю на вас и удивляюсь. Колоссальной выдержки вы человек, товарищ Евг.! - Прончатов вздохнул и понурился. - Вы, журналисты, вообще воспитаны на трудностях. Как это у вас в песне поется? - Олег Олегович защелкал пальцами и начал досадливо морщиться. - Ах, вот как: "Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете".

Инфарктно рокотал мотор "Волны", суденышко раскачивалось, как на море, волны били в тонкие переборки, и Прончатов немного послушал окружающие звуки.

"Хороший он парень!" - неожиданно подумал Олег Олегович о фельетонисте.

- Позвольте тогда еще вопросик, - почтительно обратился Прончатов к фельетонисту. - Совсем маленький вопросик!

- Пожалуйста! - стеснительно ответил Евг. Кетской.

- Вопрос у меня такой, - еще более робко произнес Олег Олегович. - А бывает так, что несколько строчек достаются легко?

- Бывает, Олег Олегович, - раздумчиво ответил Евг. Кетской, - но это чаще всего то, чего не замечает читатель.

- Спасибо, спасибо! - закланялся Прончатов. - Тогда я принимаю тяжелое для меня решение - сегодня не ужинать. Не будем приставать в Горищах, товарищ Евг., не будем! Если надо, чтобы ваши строчки были замечены, я на все пойду... Желаю вам счастья на пути к постельному белью!

Когда Евг. Кетской вышел, Прончатов откинулся на спинку дивана и принялся весело, добродушно хохотать; прохохотавшись же, он кликнул Яна Падеревского.

- Янус, - торжественно сказал Олег Олегович старшине. - Я не буду есть!

- Да что вы, Олег Олегович! - удивился Падеревский. - Из-за этого паршивца спать с пустым желудком! Идите за корму, там все приготовлено и прикрыто от него брезентом. А какая копченая стерлядка!

- Исчезните, Ян! - ответил Прончатов и усмехнулся. - Крутите свой штурвал, чтобы утром быть в Ула-Юле.

Еще раз усмехнувшись, Олег Олегович склонился над докладом и через секунду увлеченно писал, хотя краешком уха слышал все, что происходило вокруг него: и как вернулся с сырым бельем Евг. Кетской, и как ругался с ним из-за наволочек Ян Падеревский, и как фельетонист вторично поднимался наверх, ибо нашлись два матраса. Прончатов оторвался от доклада только тогда, когда на лежанке фельетониста раздался тоненький, заливистый храп и стали доноситься жалобные, мальчишечьи стоны.

Поднявшись, Прончатов посмотрел в лицо Евг. Кетскому. Без очков, с закрытыми глазами, с сонным румянцем на щеках, оно казалось совсем детским, добрым и умным. "Расчудеснейший парень!" - подумал Олег Олегович. Ох, как нравились Прончатову самоотверженность Евг. Кетского, его уверенность в том, что все з жизни должно доставаться с трудом, его добродушная наивность и, черт возьми, мужество! Не каждый человек выйдет на голый борт катера, когда кругом темень, дождь, когда старшина нарочно бросает катер в опасные кульбиты и когда неизвестно, за что держаться.

Хороший человек опал на левой лежанке "Волны", и Прончатов ему улыбался хорошо. Потом вернулся к столу и до двух часов ночи писал доклад.

Дождь к утру не перестал, а пошел еще пуще прежнего; тучи обложили небо густо и прочно, внутри них что-то посвистывало, посапывало; обстановка, в общем, была такая, что надо было с секунды на секунду ждать или града, или северного холодного ветра. В добавление ко всему Ян Падеревский поймал транзистором областную сводку погоды, в которой синоптики, опровергая вчерашнее сообщение, обещали дождь уже не в течение суток, а трех дней. Так что в восемь часов утра, когда "Волна" хорошим ходом подбегала к Ула-Юлу, Прончатов стоял на палубе мрачный, голодный; из-под капюшона плаща торчал его синий злой нос. В лютости он дошел до того, что два (приглашения Падеревского позавтракать пропустил мимо ушей, но на третье отреагировал, хотя " не по существу.

- Доигрались, так твою перетак! - выразился Олег Олегович. - Храни нас бог, чтобы на плотбище ничего плохого не произошло! Доигрались с Евг. Кетским! Кстати, почему он спит? Будить! Пусть наблюдает жизнь.

Минут через пять сонный и дрожащий от холода фельетонист поднялся на палубу, зацепившись за леер, едва не свалился в воду, но Ян Падеревский попридержал его за локоть. Тогда фельетонист обеими руками схватился за поручень, подставив лицо под дождь, окончательно пришел в себя.

- Доброе утро! - сонно улыбаясь, сказал он. - Это какая пристань, Олег Олегович?

- Это не пристань, товарищ Евг., - важно ответил Прончатов. - Это славное плотбище Ула-Юл,

От удивления глаза фельетониста стали большими, как оправа его очков, но особенно долго удивляться у него времени не было, так как долговязый Ян Падеревский вдруг наполовину высунулся из рубки, легкомысленно бросив штурвал, стал делать руками темпераментные восточные жесты, призывая фельетониста подойти к нему.

- Подите сюда, подите сюда, - интимно шептал Падеревский и при этом закатывал глаза. - Что такое социалистическое соревнование, знаете? Ну, хорошо! Так вот это оно и есть. Оно! - еще проникновеннее заявил Падеревский и от удовольствия сощурился, как сытый кот. - Вступив в соревнование за досрочную доставку директора на Ула-Юльский рейд, мы вчера взяли повышенные обязательства. Сегодня мы можем рапортовать, что обязательства выполнены и даже перевыполнены.

По дождевику фельетониста монотонно били капли, река шуршала и пузырилась, и под этот монотонный и тоскливый шум слова Падеревского лились тоненьком журчащей струйкой. Его шепот был так убедителен, лицо таким дружеским и гордым, что Евг. Кетской тоже перешел на шепот.