Ирина Грекова - Летом в городе Страница 6

Так он сложно говорил, Владимир Казимирович.

А я уже себе не принадлежала. Я согласилась. Он потребовал деньги вперед: "А то некоторые дамочки сбегали у меня, можно сказать, со стола..."

Уговорились: тут же, на даче, в пятницу вечером, после десяти, когда стемнеет. Никто не должен ни провожать, ни встречать. Полнейшая конспирация ("Вы знаете, чем я рискую"). С собой иметь смену постельного белья. Документов не брать. После операции разрешено оставаться на даче не больше десяти минут.

...И вот - пятница, вечер, уже темнеет, уже стемнело, и снова я в электричке - еду. Предстоящее меня почти не занимало. Всю дорогу меня мучили два Володи. Хуже того: казалось, что я и сама раздвоилась, не вижу, где я и где не я, и вообще все окончательно спуталось. Меня окружала подлость, и я чувствовала себя подвластной подлости...

Я подошла к той даче. Было уже темно. Я узнала ее по амуру. Просунула руку в щель калитки, откинула крючок... Кто-то вырос рядом, словно из-под земли. Лучик карманного фонаря...

- Гражданочка, ваши документы!

Кто-то пришел. Нет, это не Лялькин звонок. Лялька звонит всегда громко, настойчиво, весело. А этот звонок был совсем короткий и слабый: пим. Валентина Степановна все сидела в кресле, положив голову на жесткий подлокотник. Ничего, Поля откроет.

В комнату вошла Лялька:

- Мышонок, ты здесь? Что ты тут делаешь? Почему в темноте?

- Ничего, просто сижу. Немножко нездоровится.

- Что такое? Давай сюда лоб. Холодный! Мышонок, ты симулянт. Я зажгу свет, ладно? Так лучше. Есть хочу - умираю. Где салат?

- Я салата не делала, - сказала Валентина Степановна. - А ну-ка присядь.

Лялька опустилась на диван. Тощая, длинная, ногастая, как кузнечик, да еще в платьице серо-зеленом, коротком, выше колена. Ну, кузнечик - и все. Когда она села, колени поднялись выше подбородка. Бледная, синяки под глазами до половины щек.

- Лялька, послушай...

Лялька вынула заколку из волос, покусала:

- Ты что, беседу хочешь со мной проводить?

- Нет. Я просто хочу кое-что тебе рассказать.

- Ну-ну.

- Ну, и что было дальше?

- Дальше я побежала. Никогда в жизни так не бегала. Они свистят, а я бегу. Ноги молодые, сильные. Ноги у меня и сейчас еще ничего - носят.

- Ну и как, убежала?

- Вообрази, да. Слышу, свистки стали слабее, а там и вовсе пропали. А я все бегу. Узелок с бельем я еще в самом начале отбросила, так что бежала без вещей, без денег, без ничего. И, знаешь, как хорошо было бежать! Я чувствовала, что ушла от всех: от врача этого, от милиционеров, от суда...

- Тогда за это судили?

- Ну, да. Строгое было время.

- Призадумаешься. Ну, а что дальше?

- Дальше ничего. Прибежала на станцию - у платформы стоит электричка. Темно, а в электричке окна светлые, широкие... Прекрасная такая электричка и словно меня специально ждет. Ворвалась я в вагон. Все на меня смотрят: красная, встрепанная, счастливая... Сразу, как вошла, электричка двинулась. Прошел контролер - я без билета. Он с меня штрафа не стал брать, почему - не знаю. Приехали в город. Я - прямо к автомату, звоню ему, Владимиру Казимировичу, боюсь, что его забрали - из-за меня. Но он ничего, даже не очень испугался. Говорит: не беспокойтесь, я привык выполнять свои обязательства. Пригласил приехать во вторник. Пятница, говорит, тяжелый день. Тут я его обхамила.

- Ой ли! Не верится. Что же ты ему сказала?

- Я к вам больше не приеду. Вы подонок.

- Так и сказала? Ай да герой! И не скончалась тут же от угрызений совести?

- Нет. И еще я сказала: назло вам рожу десятерых.

- Явное преувеличение. Ну, а дальше что было?

- Дальше? Родилась ты.

- Веселенькая история...

...В коридоре что-то упало, и плачущий Полин голос сказал:

- Во паразитство! И ночью спокою нет. Тыр да тыр. Днем дрыхнут, а по ночам вырЯт. Все не как у людей. Нет, сменяю я себе квартиру, сменяю.

1962