Константин Станюкович - Равнодушные Страница 6

В этом обзоре характера и поступков мужа были перечислены все его вины и «подлости», как настоящие, так и давно прошедшие, и язвительные слова и упреки сыпались с расточительностью и злопамятством женщины, знающей, как доконать врага и, главное, человека, который уже несколько лет назад осмелился сделать ее, такую красивую женщину, вдовой. Этого она не могла простить.

И с видом гордой страдалицы, несущей тяжкий крест, чего только не припоминала Анна Павловна!

Она вспомнила и бывшую двадцать лет назад ссору, в которой он смертельно ее оскорбил, и кутежи с приятелями в то время, когда они чуть не нищенствовали, и потери мест по его милости, тогда как он давно мог бы отлично устроиться, если б любил жену и детей, и дружбу его с литераторами, этими «негодяями», которые женятся по десяти раз, и истраченные три тысячи приданого, и долги, и особенно знакомства его с разными умными дамами и девицами, у ног которых он будто бы изливал свое горе непонятого в семье страдальца.

Увлекаясь собственной злобной фантазией и путая правду с ложью, Анна Павловна даже представляла, как муж изливал свои жалобы перед умными дамами, и при этом презрительно усмехалась.

— И ведь эти умные верили и утешали вас… Еще бы, страдалец!.. Возвышенные идеи… Красивые фразы… Потоки остроумия…

Еле удерживаясь от желания схватить свою подругу жизни за горло, Ордынцев беспокойно ерзал на своем плетеном кресле, побледневший, стиснув зубы, с глазами, горевшими недобрым огоньком.

— Не довольно ли? — глухо проговорил он.

— Нет, не довольно. Вы должны выслушать, меня… Довольно я молчала.

«Ты — молчала?!» — подумал Ордынцев.

И, все еще сдерживая себя, произнес:

— Но только скорей, скорей оканчивайте…

— Я скоро окончу. Будьте покойны.

И, отлично видя, насколько покоен муж, Анна Павловна, с каким-то особенным злорадством и как будто нарочно затягивая слова, сказала:

— А эту особу… вашу милую Леонтьеву помните?.. Сколько вы оскорбляли меня из-за нее и как подло обманывали! Рассказывали о какой-то дружбе, тогда как эта ваша «святая женщина» была вашей любовницей… Menage en trois[4]…Муж по любви, а любовник по сочувствию… И вы еще смеете считать себя честным человеком…

— Лжешь! — вдруг крикнул Ордынцев и, как ужаленный, вскочил с кресла.

— Я не привыкла лгать. Вы лжете!

— Лжешь, дура! Подло лжешь. Ничего того, что ты говоришь, не было!

— Оскорбляйте жену… кричите на нее — это благородно! Гуманный человек! Так я и поверила, что вы бегали каждый вечер к своему другу для одних возвышенных бесед… Очень правдоподобно! — с циничной усмешкой прибавила Анна Павловна. — Не лгите хоть теперь. Ведь Леонтьева была вашей любовницей?

— Довольно. Уйди! Уйди, говорю! — задыхаясь от злобы, проговорил Ордынцев.

— Что, видно, правды не любите, правдивый человек?

— Не клевещи хоть на женщину, которой ты и мизинца не стоишь.

— Еще бы… «Святая»! Что ж?.. Идите к ней… Припадите на грудь… Только едва ли она вам будет сочувствовать, как пять лет тому назад… Ведь вы и женились на мне истрепанный, а теперь что вы такое?.. Какой вы мужчина? Что даете вы мне, кроме горя? Что вы мне даете, неблагодарный и презренный человек? — возвысила голос Анна Павловна и с брезгливым презрением сильной, свежей и здоровой женщины смерила худощавую, болезненную фигуру мужа.

Оба, полные ненависти, смотрели друг на друга в упор. Ордынцев, бледный как полотно, вздрагивал точно в судорогах.

— Ну что ж… Теперь ударьте… — с вызывающим злым смехом продолжала Анна Павловна. — От вас можно всего ожидать. Недаром отец ваш был какой-то безродный несчастный чиновник… Приколотите свою жену и идите жаловаться бывшей своей любовнице на свое несчастие… Быть может, она…

— Вон, подлая тварь! — вдруг крикнул, не помня себя, Ордынцев и энергичным движением распахнул двери кабинета.

Это был бешеный крик раненого зверя. Лицо Ордынцева исказилось гневом и злобой. Анна Павловна так и не договорила речи.

— Подлец! — кинула она мужу презрительным шепотом.

И, слегка побледневшая, величественно вышла, нарочно замедляя шаг, с чувством злобного торжества над униженным врагом и с непрощаемой тяжкой обидой невинно оскорбленной жертвы и поруганной женщины.

Она пришла в спальню и разразилась истерическим рыданием.

— Господи! Да что ж это за каторга?! — в скорбном отчаянии прошептал Ордынцев несколько минут спустя, когда несколько «отошел».

И ему было бесконечно стыдно, что он обошелся с женой как пьяный мастеровой.

До чего он дошел!

Ордынцеву стало жаль себя и обидно за постыло прожитую жизнь.

«На что она ушла?» — спрашивал он.

Глаза его увлажились слезами. Он испытывал тоску и изнеможение разбитого этой вечной борьбой человека. Ему хотелось забыться, не думать об этом. Но это не оставляло его, и, несмотря на ненависть к жене, чувство виновности перед ней мучительно проникало в его душу.

Да, он виновен перед ней. Он искал утешений вне дома, а она была безупречна, думал Ордынцев. Но не мог же он без любви любить женщину, которую не выносил. Не мог же он лгать, расточая ей ласки! Она могла понять это. Могла. И он не стеснял ее… Он даже хотел, чтоб она полюбила кого-нибудь… Он предлагал несколько лет тому назад разъехаться… Она не пожелала. Она не хотела скандала.

«Больше жить вместе невозможно!» — пронеслось в голове Ордынцева.

— Невозможно! — прошептал он.

И эта мысль значительно успокоила Ордынцева. Ему казалось, что жена теперь обрадуется такому исходу… Через несколько дней он переговорит с ней или напишет. Если она захочет, если ей нужно, он и на развод с удовольствием пойдет… Вину возьмет на себя, конечно.

«О, если б она только захотела!»

Ему не сиделось в этом постылом кабинете. Какая теперь работа? Его тянуло вон из дома. Хотелось отвлечься, поговорить с кем-нибудь, отвести душу.

В эту минуту двери тихо отворились, и в кабинете показалась Шурочка, грустная и испуганная, со стаканом чая в руках.

— Вот тебе, папочка, чай! — нежно проговорила девочка.

Она поставила стакан на стол и хотела было уйти, но, увидавши слезы на глазах у отца, подошла к нему и, прижавшись, безмолвно целовала его руку, обжигая ее слезами.

— Ах ты, моя бедная девочка! — умиленно прошептал Ордынцев, тронутый лаской.

И с порывистой страстностью прижал к своей груди девочку и осыпал ее лицо поцелуями, глотая слезы.

— Милая ты моя! — повторял Ордынцев, чувствуя, какою крепкою цепью держит его это милое, дорогое создание. — Спасибо за чай… Я не буду пить… Я ухожу.

Взволнованная, чутко понявшая эти ласки отца, Шурочка проводила его в переднюю.

Пока Ордынцев в передней одевал пальто, из ближайших комнат доносились долбня гимназиста и звонкий голосок Ольги, напевавший цыганский романс.

Они слышали, конечно, бешеный крик отца, знали, что был «бенефис», как они называли крупные ссоры между родителями, и не обратили на него особенного внимания.

Только Алексей, штудировавший для реферата, который собирался прочесть, Ницше, брезгливо пожал плечами и решил, что если он женится, то жена не посмеет мешать ему заниматься.

— Ну, прощай, Шурочка!

— Прощай, папочка! Развлекись, голубчик! — заботливо напутствовала отца девочка и улыбалась заплаканными глазами, запирая за отцом двери.

Глава третья

У Козельских «вторники».

К чему у них «вторники», и притом с хорошими ужинами и дорогим вином, этого, пожалуй, не могли бы объяснить ни его превосходительство Николай Иванович Козельский, ни супруга его Антонина Сергеевна.

Если для Тины, незамужней их дочери, пикантной блондинки двадцати трех лет, то это было совершенно напрасно.

Тина не раз говорила, что для нее вторники совершенно не нужны. Она и без вторников найдет себе мужа, если захочет. Но она не такая дура, чтобы захотеть и получить какое-нибудь сокровище вроде Левы, от которого сестра не знает, как отделаться.

Не доставляли особенного удовольствия эти вторники и родителям.

Николай Иванович нередко ворчал, что они дорого стоят, а постоянно жаловавшаяся на нервы Антонина Сергеевна находила, что они утомительны и доставляют ей много хлопот.

И тем не менее вторники продолжались. И Козельский любезно напоминал «добрым знакомым» и особенно молодым женщинам не забывать вторников и старался, чтобы «фиксы» были и многолюдны и оживленны и чтобы на них был «гвоздь» в лице какой-нибудь известности или знаменитости.

Этот вторник обещал быть особенно интересным, Дали слово приехать: директор департамента Никодимцев, восходящая звезда на административном небосклоне, которой опытные астрономы предсказывали большое восхождение, модный баритон Нэрпи, переделавший на благозвучную фамилию свою ординарную: Нерпин, и молодая пианистка, уже получившая титул «известной».