Александр Солженицын - Знают истину танки ! Страница 6

Надзиратель просмотрел списочек:

— Здорово. Этого гада с зеленой бумагой надо размотать. А ножи большие?

— Не, вот такие, сало резать.

— Ну, все равно посадим. Деловой ты у меня старший барака, Возгряков. С тобой можно работать. Кем ты был до ареста, а?

Подслеповатый Возгряков усмехается, отворачивается от надзирателя в нашу сторону. Глубоко вздыхает. По ничтожному лицу его с постоянно слезящимся больным глазом проходит отблеск величия.

— Я был…

Садится на скамью как равный.

…страшно сказать, какой большой человек!

КРУПНО.

Его лицо, искаженное многими годами лагеря, меж губ сильно прореженные зубы.

…Я в ГПУ был, по нынешнему счету, — полковник. Меня Менжинский знал, меня Петере любил… Сюда меня Ягода за собой потащил. И вот гноят шестнадцать лет… Не верит мне Лаврентий Павлович… Не верит!..

ШТОРКА.

Кабинет попросторнее. Обставлен хорошо. У окна (свободного от решетки) — вазон с раскидистой агавой. За письменным столом в свете настольной лампы — старший лейтенант. Близко к нам — спина сидящего заключенного. Он говорит с грузинским акцентом:

— А Федотов на днях прямо призывал к сопротивлению! Кричал: девчонок рядом засуживают — зачем терпим?

Видим говорящего спереди, узнаем, что он был близ Федотова в бараке. Сидит независимо, свободно жестикулирует. Он высок, строен и щеголь: подстрижены височки, выхолены брови.

…И ваабшще настроение Федотова — крайне антисоветское.

голос:

— А Мантрова?

— Мантров — хитрый, никогда не говорит. А Федотов — открыто.

тот же голос:

— Ну, например. Ну, еще конкретное высказывание Федотова.

— Ну, пажалуста, конкретно. Говорит: если власть тридцать пять лет на месте сидит, так мы против нее — не контрреволюционеры, а революционеры.

Старший лейтенант за столом. Очень заинтересован:

— Но конкретно, он советскую власть называет? Ведь мы сейчас должны протокол написать, Абдушидзе!

— Ну, может советскую власть прямо не называл, но МВД — какая власть? Зачем мне врать, гражданин старший лейтенант? Я не за деньги вам работаю, пА сачувствию.

— И еще — за досрочку, Абдушидзе. За досрочное освобождение.

БЫСТРОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

и опять так же: тук-тук. Тук-тук. резкий нетерпеливый ответ:

— Да! Войдите!

Комната подобная предыдущей. Но офицер — не за письменным столом, а стоит у окна, к нам спиной, в накинутой на плечи шинели. Он повернул голову через плечо к нам. Картинная нервная поза. Он вообще картинно выполняет воинские обязанности. Отрывисто:

— Ну, что пришел? Почему так поздно?

Мы еще не видим вошедшего,

только слышим его задыхающийся шепот:

— Гражданин начальник режима! Готовится большой побег человек на двенадцать!

Начальник режима рванулся и с места бегом, развевая наброшенной шинелью,

сюда! Лицом к лицу с С-213, первой скрипкой лагерного оркестра. Но не добродушно-сонное выражение у секретаря прораба. Яркие темные глаза его возбуждены:

— Во втором бараке… из той комнаты, где бригада Полыганова… лазят ночами под пол и копают… я установил… копают под зону!!

У маленького лейтенанта — короткие волосы светлого чубика чуть спадают на лоб. Это — мальчишка, очень довольный, что он — офицер и как бы на фронте. Он еле успевает выговаривать вопросы:

— Бригада Полыганова? Какая комната?

— Десятая.

— Кто да кто бежит?

— Точно не знаю. Как бы еще и не из бригады Климова.

— Давно копают? Сколько прокопали?

— Слышал — дня на два осталось.

Лейтенант скрестил руки на груди. Думает. Отрывисто:

— Ладно, иди!

С-213 отступает из кадра как бы немного кланяясь, прося не забыть доноса и его самого.

звук двери (ушел).

Только теперь лейтенант бежит к телефонной трубке. Колено поставил на стул:

— Ноль три… Жду… Начальник оперчекистского отдела? Говорит начальник режима Бекеч. Имею срочные сведения…

ЗАТЕМНЕНИЕ. СНОВА ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Но это не сразу заметишь. Не сразу поймешь, что на экране. Наискосок по нему — подземный лаз. Он просторен настолько, чтобы полз по нему один. Туннелик укреплен боковыми столбиками и верхними поперечинками. На потолке даже горит электрическая лампочка. Лагерное метро! Сюда, к нам, ползет человек, толкая перед собой фанерный посылочный ящик, наполненный землей. Он ползет, и за ним, в дальнем конце, открывается второй человек, который там лежа, не прерываясь, копает короткой лопатой.

А здесь, впереди, откатчика земли встречают руки товарища. Полный ящик сменен на пустой, и первый откатчик ползет с ним в глубь к копающему, а ящик с землей поднят в просторный барачный подпол с кирпичными столбиками там и сям. Скрюченная темная фигура заключенного относит ящик, высыпает землю в кучу.

Сверху открывается щель треугольником (отодвинутый люк). Оттуда:

— Орлы! Через пять минут даю смену. Заключенный снизу, так же приглушенно:

— Михаил Иваныч! Юстас твердо говорит — зону прошли. Машины с дороги здорово слышно.

— Ну, молодчики. Еще два ящика и вылезайте. Люк закрылся.

Но мы проходим линию пола.

ЭКРАН СУЖАЕТСЯ ДО ОБЫЧНОГО,

Михаил Иваныч Полыганов, небольшого роста, средних лет мужичок с жестким волчьим выражением старого лагерника поднимается от закрытого люка

и еще с одним помощником надвигает на него стойку вагонки.

Комнатка подходящая — всего из двух вагонок. Кто спит, а кто готовится идти — не одевается, а раздевается (наверху должна быть одежда без земли).

очень тихо.

Полыганов прислушивается к двери в коридор.

а в оркестре — удар!!

ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Группа солдат с двумя собаками и станковым пулеметом полукругом оцепляет место у лагерного забора, снаружи.

Лейтенант Бекеч. Как это интересно! И при ночных фонарях видно его решительное полководческое лицо.

Он становится на колени. Ухом к земле. Другому офицеру, конвойному:

— Слышно, как царапают. Послушай.

Мы тоже — очень близко к земле. И вровень видим: солдат, присевших в засаду. Собак с настороженными ушами. Готовый к бою пулемет.

— Сегодня уже не успеют. А завтра мы их голенькими возьмем!

ШТОРКА.

Уже взошло розовое солнце. По степи идет колонна заключенных, опустивших головы, человек на шестьсот.

Против солнца видно, как от тысячи ног поднимается до пояса пыль дороги. И висит.

В стороне — домики поселка.

Гуще обычного оцепление конвоя вокруг колонны. И сзади идет резервных десятка полтора солдат.

Видим всю колонну наискосок спереди, в первых шеренгах Климова и Гая. Сбоку в кадр и в цепь конвоя входит офицер с надменным злым лицом. Подняв руку, он кричит:

— Стой, направляющий!

Остановилось все оцепление и колонна. Заключенные подняли лица.

…Внимание, конвой! Патроны до-слать!!

гремят затворы, почти одновременно все.

Смятение по колонне. Оглядываются, переглядываются.

Офицер кричит:

…При малейшем шевелении в колонне заключенных — открывать огонь без дополнительной команды! Оружие — к бою!

Все конвоиры выставили стволы.

…Заключенные!!! Ложись, где стоишь! Ложи-ись!

Колонна дрогнула. Одни неуверенно начинают приседать и уже ложатся (среди них — С-213).

Но соседи одергивают. Колебания.

Гай и Климов показывают: не ложись!

Не ложатся. Поднялись и кто лег. С-213 на одном колене.

Все стоят. Дико смотрят на конвой.

И вдруг из крайнего ряда — здоровенный парнюга с глупым лицом

нет, с лицом затравленным! — нет, с обезумевшим от ужаса! поднял руки вверх!

и выбежал из колонны! — и бежит, бежит на конвоиров! Он сумасшедший просто! Благим матом ревет:

— Не стреляйте!! Не стреляйте!!

Колонна напряглась — но не шевельнулась!

Офицер убегает и кричит:

— Бей его! Бей его!

Тот конвоир, на которого бежит безумец, отступает и одиночными выстрелами

выстрелы.

в грудь ему!.. в грудь!.. в живот! Из телогрейки парня, из спины с каждым выстрелом вылетает кусок ваты! кусок ваты! клочок ваты!

Уже убит. Но еще бежит… Вот — упал.

Колонна! — сейчас вся бросится на конвой!

крик офицера:

— Ложи-ись!.. Огонь! Огонь!

пальба.

Бьют, как попало, над головами! над самыми головами!! И кричат остервенело сами же:

— На землю!.. Ложи-ись!.. Все ложись!..

Как ветер кладет хлеба — так положило волной заключенных. В пыль! на дорогу! (может, и убило кого?) Все лежат!

Нет! Стоит один!

пальба беспорядочная.

Лежат ничком. Плашмя. И скорчась. С-213, жирнощекий; смотрит зло из праха наверх — как продолжает стоять

Р-863, Гавронский. Вскинутая голова! Грудь, подставленная под расстрел! Гонор — это честь и долг!

С презрительной улыбкой он оглядывает стреляющий конвой и опускается из кадра нехотя.