Пантелеймон Романов - Рассказы Страница 6

— Не все ли равно тебе к шестнадцатому? Эка важность — один день.

Накануне отъезда, когда все сидели за ужином и ели квас и таранку, кто-то стукнул в окно. Авенир вышел в сени и через минуту вернулся с письмом.

— От Николая, — сказал он.

Распечатали конверт. Там было короткое извещение: Липа умерла. Отчего неизвестно. Пришла с пасеки, съела две тарелки окрошки, а к вечеру и померла.

Все удивились. Катя перекрестилась и долго утирала слезы. И все вспоминали, какая была хорошая старушка — Липа.

— Теперь без нее плохо будет Николаю, — сказал Авенир, — заболеет кто лучше ее никто не знал, как помочь.

— И отчего умерла, — сказала Катя, — хоть бы болезнь какая была…

— Ну, да смерть окладное дело, все туда пойдем. А жаль, заговоров одних сколько знала.

А потом заговорили о другом и через полчаса уже забыли про Липу.

— Ну, вот хорошо, что побывал у нас, освежился, по крайней мере, — говорил Авенир брату, когда наконец у крыльца стоял добытый у кого-то вместо сломанного тарантаса рыдван, обитый внутри полосатым ситцем.

— Ты пиши, кто в театрах будет играть в следующем сезоне. Я, брат, всем интересуюсь. Так как бишь? — Ермолова — драматическая, Садовская — трагическая.

— Комическая.

— Да, комическая. Помню, помню, ты сказал: комическая.

— А Рыбаков, значит, Чацкого.

— Да какого Чацкого! Рыбаков — старик!

— Тьфу, старик! Ну, конечно, старик. Я это запишу. Пиши о событиях. До нас немцы, положим, не дойдут. Кланяйся, брат, Москве, скажи ей, что за нею стоит сила. Вот она! — И он с размаху ударил по плечу Петра, который даже не пошатнулся. — Уж она себя покажет в случае чего. А, Петух?

Петр повернул свою огромную на толстой шее голову и вдруг, не удержавшись, усмехнулся так, что профессору стало жутко. Такая усмешка появлялась у Петра, когда Павел рассказывал про него, как он один с своим «Белым» травил десяток деревенских собак.

— Ну, с богом!

Андрей Христофорович простился с Авениром, который заключил его в свои объятия и троекратно поцеловал. Потом простился с Катей и, пожав огромные кисти своих племянников, сел в рыдван.

Лошади тронули. Его сейчас же толкнуло в затылок, потом подбросило вверх и пошло перебрасывать с боку на бок.

Андрей Христофрович точно в лодке в бурю держался обеими руками за края экипажа.

— Заваливайся и спи! — крикнул ему Авенир, стоя без шапки посредине дороги. — Дай бог!

Гайка

На вокзальной платформе, заваленной узлами, мешками и прочей пассажирской рухлядью, сидел и лежал народ, дожидавшийся поезда.

— Когда поезд придет? — спросил, войдя на платформу, рабочий с сундуком и чайником через плечо.

— А черт его знает, — неопределенно отвечал малый в картузе, к которому он обратился.

— Вот дьявола-то… — сказал раздраженно рабочий, оглядываясь по сторонам.

— Мы, батюшка, третий денечек тут сидим, — проговорила старушка в туфлях и шерстяных чулках, — балакали вчера, что должен быть поезд беспременно, знающий человек говорил, да вот, знать, не угадал.

— Придет, бог даст… — сказал сидящий рядом с ней на мешках лохматый мужичок в накинутой на плечи без рукавов шубенке.

Рабочий, не слушая, смотрел по сторонам.

— А это какой поезд?

— Это в другую сторону, батюшка, третий звонок давно пробил, да гайку, говорят, какую-то на паровозе потеряли.

— Чего стоим? — кричали из окон стоявшего поезда пассажиры.

— Гайку не найдут никак…

— Растерялись, на весь поезд одна гайка… голь несчастная.

— Ехать не едет, а вылезть по своему делу боишься — уйдет, — говорила растрепанная женщина в расстегнутой кофте, с нечесаными волосами, выглядывая на обе стороны из вагона. — Звонки-то еще будут? — спросила она у проходившего толстого кондуктора.

— Сколько ж тебе звонков еще надо, пробило три, ну, и сиди, жди.

— Им и трех мало… — сказал какой-то веселый мужичок в лапотках, с ножичком на поясе, свертывавший папироску.

— Голубчики, идет!.. — закричал как зарезанный малый в картузе и бросился в вокзал за вещами.

Вся платформа зашевелилась.

— У меня как сердце чуяло, что придет, — сказала старушка в туфлях, торопливо собирая свой мешок. — Как-то теперь, господь даст, сядем.

— На каком пути остановится? — кричали разные голоса.

— На втором пути, за этим поездом, — спокойно сказал толстый кондуктор, махнув рукой в сторону второго пути.

Все озадаченно остановились перед загородившим дорогу поездом.

— Вот этот тут черт застрял еще на дороге… Скоро ли тронетесь-то, окаянные! Стоят поперек дороги, и неизвестно что, не то в обход иттить, не то ждать.

— Сейчас уедут, им только гайку найтить, — сказал, подмигнув, веселый мужичок.

Вдали засвистел паровоз. Пассажиры вдруг, точно спасаясь от кого-то, бросились к своим мешкам и сундукам рассыпной толпой в обход и под колеса стоявшего на пути поезда, потерявшего гайку.

— Куда вы, оглашенные, под поезд лезете! — кричали на них из окон. Трогаемся сейчас, подавим всех.

— А вы что тут распространились на самой дороге? Зимовать, что ли, собрались?

Лохматый мужичок необычайно проворно пролез по головам ломившихся на площадках людей и сел на краю крыши, спустив вниз ноги в лапотках.

— Что на голову становишься! — сказал, поглядев на него с усилием вверх, рабочий, который ухватился рукой за железную скобку через плечи других и висел на ней.

— Пройтить негде было, батюшка, — сказал мужичок и, увидев барахтавшуюся внизу в общей свалке старушку, закричал:

— Эй, тетка, тетка, на тебе, хватайся за подпояску. Держись, тащить буду. Ну, вот…

— Эй, кто там опять?! Тьфу! Что за дьяволы, сказано — не лазить по головам! — закричал вне себя рабочий, когда старуха покрыла его голову своей юбкой.

Малый в картузе тоже вскочил на крышу и, стоя у края, кричал:

— Выше господ залезли!

Старушка, отдышавшись, устроилась около трубы.

— Ну, вот, и слава тебе господи, сели. Только с непривычки дюже высоко.

— Обтерпишься…

Пришедший поезд дал свисток и дернул один раз, потом другой, потом медленно попятился назад. Все затаили дыхание.

— Только бы с места взял.

— Самое главное… а там разойдется, бог даст, — говорили на крышах.

Наконец паровоз часто запекал, медленно тронулся, шипя на обе стороны паром, выпускаемым из паровоза низко по земле, и увозя вагоны, платформы, груженные лесом и облепленные народом.

Малый в картузе стоял посредине крыши и кричал на поезд:

— Пошел, пошел, разгоняй, разорви его утробу!

— А ездить как будто похуже стало, — сказал лохматый мужичок, — взбираться дюже трудно.

— Зато спокоен…

— Про это никто не говорит.

Висевший внизу на площадках народ недоброжелательно поглядывал на крыши.

— И прежде были господа, и теперь господа, — сказал какой-то мужичок, посмотрев снизу на сидевшего на крыше солдата с револьвером.

— Расселись там на хороших местах-то, — сказала злобно какая-то баба с молочным жбаном, прилипшая внизу к дверной скобке.

Вдруг поезд, тяжело поднимавшийся на подъем, неожиданно рванул вперед и остановился.

— Ой, мать честная, — раздалось с крыши, — вот было чебурахнул-то!

— Держись, время такое…

— Что стал? Ай потеряли что?

— Должно, силы нету.

— Вот и опять станция, — сказал веселый мужичок. — Тут бы по всей линии трактиров настроить, в самый раз было бы.

— Что же вы, дьяволы, сидите! — закричал шедший от паровоза кондуктор, видите, машина не берет, не можете слезть?..

— И так вывезет!.. — крикнул, стоя на крыше, малый в картузе.

— «И так вывезет»… что ты на лошадь, что ли, засел, болван не понимающий. Слезай к чертовой матери!

— Под горку идет хорошо, а вот как навзволок, так мука с ним одна.

Все сошли на насыпь. Поезд постоял с минуту на месте, подергался судорожно и пошел назад…

— Матушки! Куда ж это он?

— За картошкой поехал… гайку не потеряй!.. — крикнул вслед машинисту веселый мужичок.

— Ежели спешить некуда, еще ничего, — можно и подождать.

— Да, подождать. Хорошо вам на крыше-то, — злобно сказала баба с жбаном, — а тут все молоко розлили, да еще проквасишь его, покуда довезешь.

— А ты пешком иди, баба молодая, чего машину зря мучаешь, — сказал веселый мужичок.

— Только вот оскаляться и умеете…

— Пошел!.. — крикнул кто-то.

Несколько человек бросились наперерез к поезду и с озверелым видом, работая локтями, стали пробиваться на крышу.

— Ах, дьяволы, опять самые хорошие места займут.

— Садись, не зевай! Черт вас побери, окаянные. Разинули рты! — крикнул кондуктор.

— А мы думали — остановится.

— Останавливайся для вас, а потом опять сначала разгоняй. Вот бестолочь-то окаянная, ну, никак к порядку не приучишь. Весь свет обойди, другого такого народу не найдешь.