Михаил Левитин - Брат и благодетель Страница 6

7

Никакого вмешательства в свою жизнь Нина Сошникова не потерпела бы, о себе она знала, что принадлежит этому городу, этой зиме, непохожей ни на одну из прежних, выглянувшей откуда-то с другой стороны света, такой промозглой, будто этому свету и не принадлежащей, откуда-то со стороны погоста.

Она выдула признаки жизни не только с улиц, где еще упорствовали ползущие против ветра автомобили с матросами и отдельные прохожие цеплялись за поручни и столбы, чтобы сквозь мглу добраться к себе куда-то, она выдула признаки жизни из тех, что когда-то считали себя людьми.

Эта зима уводила из-под ног землю и нужна была, наверное, только для того, чтобы подчеркнуть красоту мостов, набережных, узорчатых оград, балконных решеток, вообще всего чугунного.

Глядя в темное окно, Нина Сошникова совершенно не понимала, что2 ее занесло в эту комнату, принадлежащую прежде случайному человеку, ее покойному мужу, и что она делает здесь, в нескольких километрах от того дома на Пяти углах, где она родилась. Но пройти эти километры не удалось бы никому, даже ей, Нине Сошниковой, несмотря на лютое, образовавшееся за эти годы упрямство и равнодушие к жизни.

Зима подчеркивала силу чугуна, правду чугуна, чугунное литье царствовало над городом, оно, как несокрушимый скелет, поддерживало порядок в этой революционной свирепой зиме, равнодушно и властно грозящей забрать с собой все, что раньше принадлежало Нине и что она могла назвать для себя дорогим и милым, хотя для этого нужно было бы до крови расковырять воспоминания. Она принадлежала этим воспоминаниям, этому городу, зиме, но Андрюша принадлежал ей.

Кто-то спасал ее, выставив между зимой и Ниной маленького двухлетнего мальчика, которого нельзя было бросить на произвол судьбы, потому надлежало жить. И сейчас она лежала в постели, прижав к себе Андрюшу, лелея в своем теле ненависть к обстоятельствам и нежность к сыну. В ней все это прекрасно совмещалось, все в этом городе замешано на сговоре несовместимого, будто все части одного организма задались целью вытеснить друг друга и по ходу этой самоубийственной войны догадались, как они неразделимы. История этого города представлялась ей последовательной цепью покушений на человеческую жизнь, начиная с шумных дворцовых переворотов с факелами и табакеркой в руках и кончая простым уличным убийством кривым ножом в подъезде собственного дома.

Эта ведьма с погоста - зима - не щадила город, она выстудила не только квартиры, но и мозги, даже памяти о тепле не осталось.

Нина знала, что многие, как и она сейчас, прижав ребенка к себе, лежа под всей ветошью, что нашлась в комнате, ждут только одного - избавления от жизни, которая ничего не обещала в отличие от обещаний большевистского разгула; что только оно способно дать успокоение.

Дама, заставившая ее подняться и открыть дверь, не зашла сразу, пропустила впереди себя в квартиру еще немного зимы, постояла в дверном проеме, вероятно, чтобы дать Нине Сошниковой понять значение своего присутствия здесь, всю важность прихода, его великолепия, потому что невозможно представить, что в такую ночь, в таком Петрограде, в дверь твою постучит не нищенка, не солдат с ружьем, а вполне моложавая женщина в сшитом по фигуре темно-сером пальто с куньим воротником, с муфтой в руках, в какой-то папахе, по-полковничьи сбитой набок, высокомерно тебя разглядывающая.

- Я пришла куда хотела? - спросила она - Вы Нина Сошникова?

- Я.

- Да, - сказала дама, продолжая вглядываться в Нину. - Будем надеяться, что мой сын не сошел с ума. Знали бы вы, чего мне стоило разыскать вас. Собирайтесь.

И она вошла в квартиру, оттеснив Нину, и сама прикрыла на щеколду дверь.

- У вас, кажется, ребенок? - спросила она. - Где он сейчас?

- Андрюша спит, - ответила Нина.

- Разбудите и оденьте его потеплей, вы и не представляете, что творится на улице.

- Я представляю, - сказала Нина, - но куда вы собираетесь нас везти, и зачем я должна с вами ехать?

- Моя бы воля, - сказала дама, - я бы оставила вас в покое, делайте, что хотите, но у меня тоже есть сын, очень внимательный ко мне человек, я не могла ему отказать в просьбе нанести вам этот визит. Моя фамилия Свиридова, но в прошлом - Гудович, Вера Гавриловна Гудович, вам это ничего не говорит?

- Вы Мишина мама? - спросила Нина.

- Да, и надеюсь вы, зная Мишу как деликатного и внимательного к людям человека, поймете, что он не стал бы тревожить меня по ночам, подвергать риску и присылать к вам сюда по пустякам. Возьмите только самое необходимое, не заставляйте меня рассказывать, как я нашла вас по просьбе Миши, как искала, вы должны, и я очень прошу вас об этом, полностью, слышите, полностью выполнять все мои распоряжения, иначе вы подвергнете мою жизнь и жизнь других очень хороших людей страшной опасности. Надеюсь, вы не истеричка?

- О, нет, - усмехнулась Нина. - Но хоть что-нибудь объясните, мне все равно, я доверяю Мише, но вот ребенок...

- Ребенку ничего не угрожает. Пока вы будете собираться, я вкратце сообщу вам, как нам придется действовать. Поторопитесь, пожалуйста.

И Нина с покорностью, ей несвойственной, начала торопиться, понимая, что остаток ее воли, собранной для того, чтобы уснуть рядом с сыном и не проснуться, исчезает под натиском этой дамы, одетой, как одевались до войны в то счастливое время, когда она бежала на свидание с Мишенькой Гудовичем, чтобы встретиться и пойти наконец к его маме, этой самой даме, куда он идти боялся и куда обязательно следовало явиться, чтобы уничтожить последнюю преграду, но он боялся, боялся, а потом уехал, и вот его мама сама решила устроить эти смотрины через несколько лет, когда все уже кончено.

- ...достойные люди, - услышала она, одевая Андрюшу, пребывающего в оцепенении сна. - Они придумали все это вместе с Мишей, там, в Вашингтоне, им казалось, что они все рассчитали правильно, Миша сказал им, что вы - его жена и дороже всех в жизни, кроме его семьи, разумеется, но они приехали за его женой, значит, и вы тоже каким-то образом член нашей семьи.

- Простите, я не расслышала, кто эти люди, - сказала Нина.

- Американская миссия Красного Креста, полковник Томпсон, очень благовоспитанный человек, и одна медсестра, вы с ней познакомитесь, у них какие-то отношения с новой властью.

- И куда Миша хочет, чтобы они нас отвезли?

- В Америку, - сказала Вера Гавриловна. - Неужели вы до сих пор не поняли, что Миша решил забрать вас к себе?

- В Америку?.. - растерянно спросила Нина. - А зачем мы ему нужны... в Америке?

- Сама не понимаю, - сказала Вера Гавриловна, помогая Нине застегнуть небольшой чемодан, одновременно придерживая Андрюшу. - Но мой сын всегда был умный человек, согласны? С самого детства его поступки носили целесообразный характер. Как и мои, впрочем. И если в этот раз он решился на безумие, то, возможно, и это безумие целесообразно.

- Я никуда не поеду, - сказала Нина. - Что вы делаете? Я вам не вещь, мы сами с Андрюшей...

- Вижу я, кто вы! - гневно сказала Вера Гавриловна. - Я когда вошла, сразу поняла, что вы готовите себе и ребенку. Не вещь? Вам, наверное, кажется, что вы поступаете по собственной воле? Да вы давно уже вещь и не принадлежите самой себе, эти люди поступают с вами, как им заблагорассудится, и сейчас они подсказывают вам последнее решение жизни. Так вот, мой сын не хочет этого, наверное он любит вас, и я не допущу, чтобы вы перечили желанию моего сына. Неужели вы так забыли его за эти годы, что способны отказать порыву его души, его сердца?

- Но он погибнет со мной, - сказала Нина.

- Это мы обе погибнем, если вы немедленно не перестанете философствовать. Отдайте мне ребенка, я его поведу, и, пожалуйста, не разбудите соседей, иначе для нас все кончено. Не размышляйте, Нина, не размышляйте, как вам не стыдно в эту минуту размышлять!

Автомобиль, обдуваемый снежным ветром, ждал их у подъезда. Мужчина, выскочивший из машины навстречу, вероятно тот самый полковник Томпсон, с силой дернул примерзшую дверь и с помощью молодой женщины в белом клобуке с красным крестом помог забраться - сначала Андрюше, потом им обеим.

- Госпожа Гудович знает наши планы? - спокойно спросил он, садясь за руль.

- Я не Гудович, - сказала Нина. - У меня совсем другая фамилия, хватит мне голову морочить.

- Пожалейте ребенка, - шепнула Вера Гавриловна. - Боже мой, неужели мой сын такой идиот?

- На вас выписан пропуск, - сказал полковник Томпсон. - Одна из наших сотрудниц, работая в местных госпиталях, заразилась сыпным тифом и умерла, это облегчило дело, если можно так сказать в столь скорбных обстоятельствах, она была очень хорошей девушкой, вам придется заменить ее на некоторое время, пока мы не доберемся к вашему мужу. Документы для вас помогла достать Вера Гавриловна, на чью помощь мы с Михаилом Михайловичем очень рассчитывали. Мы не шпионы и не контрабандисты, как вы, надеюсь, понимаете, --сказал полковник Томпсон. - Мы помогаем мирным людям, тем, кто еще нуждается в помощи. Михаил Михайлович гарантировал, что вы близкий, родной ему человек и не принесете никакого вреда Америке, когда мы туда вернемся, но это будет еще очень, очень нескоро. Вы поедете с нами в поезде через Европу, но сначала надо пройти пропускной контроль на Финском вокзале, а это очень не просто, я умоляю вас улыбаться и делать все, что полагается сотруднице нашей миссии, то есть повторять каждое движение вашей коллеги Анни Коринджер. Познакомьтесь. Анни, я поручаю вам госпожу Гудович. У нашей умершей сотрудницы не было такого большого ребенка, но я надеюсь, мне удастся объяснить неожиданное появление мальчика, на него тоже есть документы. В крайнем случае до следующей оказии... Как его зовут?