Лазарь Карелин - Даю уроки Страница 6

Дамы тем временем поднялись. Молодые, хотя лица вот подбадривают косметикой, в такую-то жару. Каждая на кого-то похожа, на одну из див эстрадных, а то сразу и на двух и трех - те ведь тоже с кого-то портрет берут. А те - с других, а другие - с иных. А выходит, что у всех у них одинаковые личики, полуоткрытые ротики и растопыренные глазки, жаждущие великолепного какого-то счастья. Вполне милые дамы, что ни говори. Полноногие, стройноногие и почти все на виду, без обмана. Ай да бараночник Алексей!

- Не возражаете? Мы на минуточку. Знакомьтесь. - Алексей тараторил и сиял, поняв, что дамы понравились. - Представляете, как узнали, кто к нам прилетел, так просто повисли на мне, знакомь, и все! Это, Ростислав Юрьевич, наши знаменитые в городе манекенщицы. А как же, и у нас есть! Вот это вот Лара, а это вот Лана. Знакомьтесь, знакомьтесь. Ростислав Юрьевич, приглашаете?

- Разумеется... Буду рад...

У них были потные ладони, пот проступил и на их платьицах, простительно, такая жара! - запах женского молодого пота ударил в ноздри.

Он разглядывал их, но ведь и они разглядывали его. Растопыренными от туши своими глазками приглядывались. Это были зоркие глазки, даром что простенькие личики. Знаменский знал, что женщины зорки. Они и умны, все, просто все до единой, даром что у иной простенькие мыслишки, маленькие желания. Но на свой лад, для себя, если всерьез по жизни, женщины умны, зорки и уж всегда догадливы. Что какая-нибудь стюардесса, что какая-нибудь магнатесса, что эти вот, ашхабадские манекенщицы. Женщины - умны, зорки, от их глаз мало что ускользнет, - Знаменский знал про это, многажды убеждался в этом. Ну-ка, чего они в нем сейчас углядели? Притворяйся не притворяйся...

Он ввел гостей в свой "люкс", где действительно было прохладно, ну, не по-настоящему, машинная это была прохлада, воздух тут чем-то пах, чем-то машинным, как в гараже, но зато прохладно же было, прохладно.

Уходя с Чижовым, он не успел выложить из чемоданов вещи. Три чемодана стояли, будто готовые к отбытию. Подхватил - и прощай, город Ашхабад. А что, он теперь может, никому ведь теперь не нужен. Слуга двух господ!.. Из жалости позвали. Придумали какую-то работенку, в которой нет необходимости. Кооперировались даже, изобретая ему дело. Спасибо, спасибо. А он вот подхватит свои чемоданы - и в аэропорт. Куда? А хоть на первый же рейс. Деньги у него были, денег пока хватает. Лети! Самолет приземлился - сходи. Куда залетел? А какая разница? Деньги есть, паспорт есть. Девицы такие, как эти, ну, похуже пусть, найдутся в любом городе. Ресторан, столик, потом пристанище на день-два - и снова в путь. Свобода! Обрел свободу! Свобода за никому ненадобностью?.. Так? Так!

- У вас неприятности? - спросила та, что была Ларой и была чуток похожа, ну, скажем, на Софию Ротару.

- Громадные.

- Вывернетесь, я за вас не страшусь, - сказала та, что была Ланой и была похожа, ну, скажем, на Валентину Толкунову.

- Спасибо, на добром слове спасибо. Выпить хотите?

- В такую жару?! - хором отказались, соглашаясь, дамы.

Тот чемодан, откуда он добывал свежую рубашку и где была та бутылочка с белой лошадью на зеленой лужайке, был незамкнут, крышка была откинута, - в том чемодане пестрела всяческая иностранная затейщина, ярлычки всякие высовывались, и к ним откровенно тянулись глаза женщин.

- Господи, какими вещами человек упаковался! - вздохнула Лара.

- Говорил вам! - ликовал Алексей, гордясь новым другом.

- Так ведь международник, - сказала Лана.

- В прошлом, - сказал Знаменский и достал "Белую лошадь". - Я весь в прошлом, девочки. Так что...

- За битого - двух небитых дают, - сказала одна.

- Вывернетесь, - сказала другая.

Лара была брюнеткой, раз под Ротару, Лана чуть была посветлее, раз под Толкунову.

А все же то, что вот так запросто явились к нему, что шофер Алексей, водитель служебной машины его друга, посчитал возможным организовать эту встречу, да и чувствовал себя сейчас легко и просто, а все же в этом был знак, горький знак его, Знаменского, падения. Он теперь был ближе к этим вот, а не к тем, кто бы еще с год назад мог наведать его в этом номере, очутись он вдруг по делам службы в Ашхабаде. Да нет, нечего бы ему было тут делать. Но если, ну предположим, что очутился бы, то не эти, не этого круга человечки были бы сейчас здесь. Да, да, уловили, не столько разузнали, сколько почувствовали, что он теперь ихний. Упал. Провалился. Летел, летел и вот шмякнулся. И они, эти вот, пришли на него глянуть, а как же, занятно все-таки. И даже утешают его, вникают в его судьбу, - чем не развлечение. И все-таки, а вдруг да и вывернется? Он и сам еще надеялся. Гнал от себя надежду, но все же, все же, но все же. А женщины зорки, они все колдуньи, они далеко могут заглянуть. И эта вот, Лана-Толкунова, сказала, что не страшится за него, что он - вывернется... Просто так сказала, для уюта? Такие женщины, с которыми за час всего можно пройти всю дорогу, от нуля до самых тайных тайн, до той близости, когда сердце на разрыв, - такие женщины трагизм своей жизни в себе ощущают, не из баловства пришли к баловству, и они, такие, слов на ветер не бросают. Щебечут, чепуху вроде несут, руками размахивают, помогая своим словам, которые не всегда легко находят, но слова у них, если вслушаться, вдуматься и в них и в звук самый, они не пустые, не пустяковые, не от светской болтовни и сокрытости. Там, в верхних слоях атмосферы, ему уже порядочно наговорили утешительных слов, но, наговорив, смывались - дружки и подружки, знакомцы и знакомицы, которых было так много. Они смывались, размывались. А ведь многие, очень многие были его повадок люди. И пили, и поигрывали, и с барахлом комбинировали, заступали, заступали черту. Он попался, они нет. В том лишь и разница? Но попался. И нечего себя оправдывать. Он отвинтил крышку початой бутылки, пошел к сверкающему буфету за рюмками.

- Выпьем, друзья! Ну жара, а мы - выпьем, чтобы охладиться!

В этом номере были и хрустальные рюмки и хрустальные бокалы, и они тоненько запели в тонких пальчиках женщин, будто истосковались по женским прикосновениям, ибо в таких номерах редко бывают женщины, - здесь царит чиновная нравственность, когда, может, и хочется, да нельзя. А ему теперь все было можно, совсем все было можно или, наоборот, нельзя было ничего, потому что он пропал, опозорился, ушел в черноту. Но выпить он мог, и выпить сейчас было необходимо.

Вкрадчиво забулькало виски, изливаясь в подставленный хрусталь, радостно зазолотилось, для хрусталя напиточек.

- А запивочка? - спросила Лара, округлив глаза, заглядывая в бокал. Содовую или хотя бы ледок.

Знаменский распахнул стоявший в прихожей холодильник, вдохнул его прелый, машинный выдох, захлопнул дверцу.

- Не включен, сестрички, наш "Северный полюс". А так не рискнем? Между прочим, давно стало модным хлебать виски без ничего. Все - без ничего, ну и виски тем же манером.

- Понять можно, - сказала Лана. - Спешим, торопимся.

- Именно! - Он не стал их уговаривать, поспешно проглотил свою порцию, послушал себя, как там в нем побежало виски, теплое и препротивное, но обжигающее. А ему и надобен был ожог.

- Я сейчас за чайком слетаю к дежурной, - сказал Алексей, поставив свой бокал на стол. - Ну, не на работе, а боязно всухаря глотать. Запуган. Докторша у нас в гараже хуже кобры. Я - мигом! - И исчез, деятельный, услужливый, просто милейший парень.

- Вы не подумайте, Ростислав Юрьевич, - сказала Лара, глядя на свет, как светятся на хрустале ее красные ноготки, ухоженные, колючие, длинные, чем-то даже страшноватые, если представить, что ими тебя царапнут. - Нет, Алексей, конечно, милый парень, но это... - пошевелились ноготки, ища нужное слово, свободной рукой покрутила, ища слово.

- Не вашего круга паренек? - подсказал Знаменский.

- Вот именно! Но он взялся нас познакомить с вами, и мы... Кстати, поразительной контактности экземпляр.

- Говорят, я тоже.

- Правда? А можно вас просто Ростиком звать?

- Вам?.. Ну что ж... - Он снова налил себе. - Ну что ж... Но тогда хоть выпейте со мной, с просто Ростиком.

- На брудершафт? Не рано ли?

- Об этом не смел и подумать. Нет, просто выпейте, не дожидаясь запивок.

- Идет! - Лара смело вскинула руку с бокалом, прошлась по комнате, бедро туда, бедро сюда, - словно демонстрируя некий пляжный наряд, глянула победительно на помалкивающую подругу и выпила. - Виват! - Задохнулась чуть, переждала, переждала, отдышалась. - А ты что же, Ланочка?

Помалкивающая Лана уже наметила свой стратегический план. Она замкнулась, слегка укрылась ресницами, явно отрешаясь от происходящего.

- Я подожду, когда Алексей принесет хоть чаю.

- Ну, а мы - без ничего. Ростик, что же вы?! Нагоняйте!

Он выпил, глянув поверх кромки бокала на своих дам. А ля Ротару явно пережимала, а ля Толкунова вела себя поточней. Да она и больше ему нравилась. И она наверняка догадалась уже, что больше нравится ему, чем подруга. А подруга гнала картину.

- Спик инглиш? Парле ву франсе? Шпрехин зи дойч? - затараторила она, похаживая по номеру, как по демонстрационной площадке, - бедро туда, бедро сюда, - незримые одежды на ней разлетались, и, что ни говори, фигура у нее была что надо.