Константин Станюкович - Из воспоминаний сельского учителя Страница 6

После мне пришлось узнать, что достойные супруги распускали про меня самые невероятные слухи господам дворянам. Эти слухи разрослись до того, что спустя две недели после посещения моего сельца Нарядкина ко мне зашел Андроныч и сказал:

— А что про тебя говорят, Костентин Михалыч!

— А что?

— Бизюкинский мужик сказывал, что к Бизюкину к самому приезжал нарядкинский барин и, слышь, ска­зывал, бытто ты возмущать сюда хрестьян приехал. Ска­зывают, что Бизюкин-то сам хрестьянам сказывал, что вы, мол, хрестьяне, не слухайте чеярковского вучителя! Он, мол, чужой веры и противу господ ратует.

Я успокоил Андроныча, однако поспешил узнать, на­сколько справедливы эти слухи. Оказалось, что это по­старались господа Поспеловы… Нечего сказать, удружили было мне… Особенно чеярковский пономарь старался поддерживать подобные слухи и раз даже пришел ко мне с такою речью:

— Вам бы отсюда ехать, господин учитель…

— К чему?

— Потому слухи о вас предосудительны… будто вы мутить приехали. Конечно, никто этому не поверит, толь­ко «мужик глуп».

Я поблагодарил за совет и, сказав, что не уеду от­сюда, очень рассердил советчика, который и подводил всю эту музыку только для того, чтобы самому стать чеярковским учителем.

С весной на селе появилась большая забота. Ожидали приезда чиновника за сбором податей и недоимок. Андро­ныч частенько сердито покрякивал и, вздыхая, говорил:

— Пять рублев взыску. Где по нонешним временам взять их? О господи!

В чеярковском кабаке ходуном ходил шумный говор:

— Слышали, робя, чиновник, сказывают, едет? Ты, Микитич, готовь мошну-то!

— А ты нешто припас?

— Отколь припасешь?.. Скажем, братцы, что нету…

— Ловок сказать-то, — заметил кто-то в толпе.

— А пошто?

— А никак у тебя бока целы, божий ты человек?

— Целы-то целы…

— То-то же. Нешто царский чиновник терпит? Он те обручики железные, да и шабаш! Не-е, братцы, видно коровушек придется решить.

— Без них какое житье!..

— А решись!.. Кабы миром не платить… что́ с мира возьмешь, а то в одиночку беда!

— И то беда… Ох ты жисть-жистюшка! — вздыхали чеярковцы…

Долго еще они толковали, как с чиновником быть, и разошлись из своего клуба хмурые, понуря головы… Шли они по избам и там срывали сердце на бабах… А бабы, когда им приходилось плохо, «срывали сердце» на маль­цах, давая им подзатыльники и тукманки, от которых рев и плач раздавался в избе, словно аккомпанемент груст­ному мотиву, что лежал у всех на сердце…

Наконец, приехал чиновник… Погнали мужиков в во­лостное правление.

Там сидела небольшая сухощавая фигурка с желто­ватым лицом, наклонившимся над списками, где пестрели самые разнообразные имена. А у дверей толпилась целая куча крестьян. Одни как-то сосредоточенно глядели в зем­лю, словно там хотели вдруг увидать трешницу, которую надо отдать в царскую казну; другие переминались с ноги на ногу, щипля в руках шапки, точно в них самая суть сидела; третьи охали и повторяли промеж себя: «Три рубля сорок четыре…» — «Рупь двенадцать!..» — «Чудны дела твои, господи!».

— Алексей Иванов! — раздавался голос из другой комнаты.

Тщедушный мужичонко, из себя на сморчок похожий, вышел из толпы и нерешительно направился к дверям в комнату, где сидел чиновник. На пороге он перекре­стился и поклонился чиновнику.

— С тебя следует пять рублей восемьдесят копеек… Принес?..

— Ва…ва…ше васкобродие, со всем моим, пытому за­всегда… Только, господи!.. Вот те бог!..

— Ежели к завтрашнему дню не будет, корову про­дам… Слышишь?..

— Ваше привосходительство!.. не погубите!..

И сирый мужичонко так-таки и повалился в ноги.

— Ну, ступай, ступай! — сердито заговорил чинов­ник. — С меня тоже спрашивают… Даю еще льготы день; чтобы в воскресенье были деньги.

Пот градом катился с Алексея Иванова, и он, ров­но бы полуумный, вышел из комнаты чиновника… Глаза блуждали, волосы растрепались…

— Ай благ?.. — шёпотом спросил его кто-то. Но му­жичонко не отвечал… Он только отчаянно мотнул рукой.

— Тимофей Кравчин! — снова раздался голос чиновника.

Из толпы вышел коренастый, здоровый мужик с умны­ми, бойкими глазами.

— С тебя следует девять рублей пятьдесят две ко­пейки… Принес?..

— Нет, не принес! — отвечал просто, но с достоин­ством, Кравчин.

Чиновник поднял глаза и вскричал: I

— Что-о-о?

— Не принес, мол, докладываю, васкобродие… потому нету… Сами понимаете… Хлебушка нет, не то что не­доимку платить…

— Ежели ты не принесешь в воскресенье, всё у тебя в доме продам!

— Воля ваша, васкобродие, только ежели разорите нас теперь, ка́к на другой год платить станем?..

В толпе, стоявшей в первой комнате, раздавался ро­пот одобрения за такую речь. Но на лице у одного ста­рика выразился страх и он шепнул:

— Кабы Тимофея не засадили. Эка отчаянный!..

— Заседатель! — крикнул чиновник, — взять его в темную!..

— Как будет угодно вашей милости… Только разори­тельно!..

— Вон!.. не то в кандалы… упорство!.. беррегись! — раздался голос из той комнаты.

Тимофей Кравчин прошел через толпу и только про­говорил:

Сами, братцы, видите… Кабы миром!..

— А за мир, — опять заметил старик, — солдат на­гоняют… Секуция пойдет!..

— Афанасий Потелов! — опять раздался крик…

Из толпы выделился небольшой, рыжеватый мужик… Вся его фигура представляла что-то комичное. Глаза его как-то озабоченно моргали, и всё лицо его, такое дряблое и полноватое, словно передергивало… Он, прежде чем идти к чиновнику, повернулся к толпе и, будто смеясь, сказал:

— То-то братцы… Ах ты, чтоб те!..

Потом снова ступил шаг и снова остановился и, пере­минаясь на месте, ровно курица, что дерет клювом мо­чалку, как-то топорщился и жался…

— Афанасий Потелов!..

— Яу! — ответил вдруг так необыкновенно весело По­телов, что в толпе засмеялись…

— Эх, чудной Фанасий… Чать, со страху!..

— С тебя приходится три рубля… Принес?..

Но Афанасий не подавал голоса, а только кланялся, улыбался и моргал глазами.

— Аль оглох?.. Принес?..

— Дети… васкобла…присходительство… Семеро…

— А как звать?..

— Звать-то…

Тут мужик вовсе растерялся и не мог припомнить, как звать детей…

— Семеро?

— Как же… семеро! Господь бог сподобил… Васкоблагородие… семеро… Теперича Петр… Фома… — И му­жик стал по пальцам считать, припоминая детей…

— Да ты деньги когда ж?..

Опять Афанасий лишился голоса.

— Чтобы к завтрему!

— Деньги-то?.. Василий… Маланья о благовещении родилась… Господи!..

— Ежели к завтрему не принесешь, всё продам!..

— Нечего… нечего, васкобродие! — вдруг как-то ве­село сказал Потелов.

— Полушубок продам…

Мужик недоверчиво посмотрел на чиновника… Его светлые глазки усиленно моргали. Он что-то хотел ска­зать, да ровно в горле у него что-то поперхнулось. Весь придавленный, он будто еще принизился, опустился… Он поглядел на свой полушубок, снова заморгал глазами и быстро стал его снимать.

— Да ты погоди. Коли в воскресенье не принесешь, тогда снимем… Теперь ступай!..

Мужик поспешно вышел из комнаты, взойдя в толпу, громко повторял: «Неужто полушубка решиться?.. Гос­поди!.. что ж это будет? Таперича без полушубка?..» И вдруг, как стоял у дверного косяка, так и зарыдал, словно бы ребенок малый.

— Петр Андросов!..

И снова раздался тот же голос… И снова слышались те же ответы… те же жалобы… Та же голь безызъянная, та же грусть безысходная.

Уж наступил вечер и полил сильный дождь… Мужики возвращались по избам и, проходя в сараи, гладили своих лошадок, приговаривая:

— Прощай, Вася!.. Решиться надыть тебя!.. Так-ту!..

Скоро ночь накрыла эту безвыходную бедность…

Спит большое село… Спит, отдыхая от прожитого дня, спит, чтобы снова проснуться на таковой же день и чтобы назавтра влачить такую же жизнь, какую вело и вчера…

Храпит и визжит в тесных, хлевообразных избах Чеярково… Спит оно крепко и, даже во сне ему не снится ни более удобное жилище, ни более здоровая пища, ни более здоровые ребятишки!..

Только бредит сквозь сон Афанасий Потелов и раз­дается в тишине ночной его голос: «Неужто полушубка решиться!..»

И безучастна ко всему этому темная ночь… Сумрачно, словно старая монашенка, глядит она сверху и не дает никакого ответа на сквозь-сонные жалобы о тяготе и оброке…

И глушит стук дождя да вой ветра эти вечные рас­сказы о том, что земли мало, что с Николы зимнего по­купать хлебушко приходится, а покупать не на что!

Когда уехал чиновник, село походило на местность, где побывал неприятель. Везде шли толки о том, что один лишился коровы, другой лошади, третий домашнего скар­бу и пр. Тяжело приходилось крестьянам… А время бы­стро шло и приближалась рабочая летняя пора. Тут и мне пришлось покинуть Чеярково, и я одним хорошим июньским днем выехал из села середь добрых пожеланий и напутствий учеников и чеярковских приятелей.