Петр Якубович - Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность Страница 6

Придается огромное значение «аннибаловой клятве» Тургенева, выразившего свой протест против крепостного права в свойственной ему форме мягких художественных образов, которые так восхищают нас в «Записках охотника»; но разве же можно сравнивать этот «прекраснодушный», в сущности, протест с действительно пламенным протестом Некрасова, всю жизнь буквально горевшего «святым беспокойством» за судьбы народа? Здесь перед нами всеобъемлющая страсть, о которой поэт имел бы полное право сказать словами лермонтовского героя:

Я знал одной лишь думы власть,Одну, но пламенную страсть:Она, как червь, во мне жила,Изгрызла душу и сожгла!Я эту страсть во тьме ночнойВскормил слезами и тоской.

Эта страсть проникла в душу Некрасова еще в раннем отрочестве, на волжском берегу, при виде шедших бечевою и певших заунывные песни бурлаков.

О, горько, горько я рыдал,Когда в то утро я стоялНа берегу родной реки,И в первый раз ее назвалРекою рабства и тоски!Что я в ту пору замышлял,Созвав товарищей-детей,Какие клятвы я давал —Пускай умрет в душе моей,Чтоб кто-нибудь не осмеял!

[6]

Целых восемь лет (1838-1846) человек подвергается опасности зачахнуть от непосильной и неблагодарной работы, даже буквально умереть с голоду, а между тем стоило ему вернуться на лоно благонамеренности и, помирившись с отцом, поступить в корпус, и он снова был бы сыт, обеспечен и будущее улыбалось бы ему в виде, может быть, блестящей военной карьеры. «Он был бы, если бы захотел, – говорит Н. К. Михайловский, – блестящим генералом, выдающимся ученым, богатейшим купцом. Это мое личное мнение, которое, я думаю, впрочем, не удивит никого из знавших Некрасова». Однако мы знаем, что за все годы своей тяжелой юности он ни разу не подумал ни об одной из подобных возможностей «самообеспечения»… Рисуя впоследствии в «Несчастных» душевное состояние юноши, заброшенного в столичный омут, поэт писал:

Счастлив, кому мила дорогаСтяжанья, кто ей верен былИ в жизни ни однажды БогаВ пустой груди не ощутил.Но если той тревоги смутнойНе чуждо сердце – пропадешь!В глухую полночь, бесприютный,По стогнам города пойдешь.

Так именно и было с Некрасовым. Не «дорога стяжанья» пленяла его; душой его владела иная властная сила, иная «смутная тревога» – страстная любовь к родине и народу, которая могла вылиться в единственно возможной в те времена форме служения родной литературе, – и, несмотря на все частные ошибки и, быть может, даже падения, сила эта всегда брала в его душе верх. Ниже мы помещаем записку Г. З. Елисеева, чрезвычайно интересно и оригинально освещающую эту сторону личности Некрасова; пока же ограничимся сказанным и вернемся к юным годам поэта, к тем обстоятельствам, при которых окончательно сформировались его личность и поэзия.

Первые годы пребывания Некрасова в Петербурге совпали с одним из самых печальных и мрачных периодов в истории русской журналистики вообще и петербургской в особенности. Впоследствии сам Некрасов так охарактеризовал этот период:

В то время пусто и мертвоВ литературе нашей было.Скончался Пушкин – без негоЛюбовь к ней публики остыла.Ничья могучая рукаЕе не направляла к цели;Лишь два задорных полякаНа первом плане в ней шумели…

И в самом деле, со смертью Пушкина литературный диапазон сразу резко сузился… Лучшие приуныли и пали духом, худшие подняли голову и обнаглели… Что касается общества, то оно еще помнило, как рассказывает Тургенев в «Литературных и житейских воспоминаниях», «удар, обрушившийся на самых видных его представителей лет двенадцать перед тем; и из всего того, что проснулось в нем впоследствии, особенно после 55 г., ничего даже не шевелилось, а только бродило – глубоко, но смутно – в некоторых молодых умах. Литературы, в смысле живого проявления одной из общественных сил, находящегося в связи с другими, столь же и более важными проявлениями их, – не было, как не было прессы, как не было гласности, как не было личной свободы; а была словесность – и были такие словесных дел мастера, каких мы уже потом не видали».

Действительно, не только в талантливых, но даже и в гениальных представителях литературы в конце тридцатых годов не было недостатка: загоралась яркая звезда Лермонтова; к голосу Белинского уже прислушивалась вся юная Россия; Гоголь был признанным главою «натуральной школы»; жив еще был и Жуковский… Но Белинский лишь в самом конце 1839 года переехал из Москвы в Петербург и в письмах отсюда к московским приятелям долгое время жаловался на полное одиночество. Жуковский жил при дворе и от журнального мира всегда стоял в стороне. Лермонтов, когда не находился в ссылке, вращался также в высшем обществе и к литературе относился с показным пренебрежением. Наконец, Гоголь, в котором в это время начинался уже печальный внутренний перелом в сторону пиетизма, жил большею частью в Риме и лишь редкими наездами бывал в Москве и Петербурге.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Тургенев вспоминает: «Особенным юмором отличался цензор Ф., тот самый, который говаривал: „Помилуйте, я все буквы оставлю, только дух повытравлю“». Он мне сказал однажды, с чувством глядя в глаза: «Вы хотите, чтоб я не вымарывал? Но посудите сами: я не вымараю – и могу лишиться трех тысяч рублей в год, а вымараю – кому от этого какая печаль? Были словечки, нет словечек… Ну, а дальше? Как же мне не марать?! Бог с вами!» («Литературные и житейские воспоминания»). Очевидно, Тургенев имел в виду того же Фрейганга.

Здесь и далее звездочкой со скобкой обозначены примечания автора, а простой звездочкой – примечания редактора данного переиздания.

2

то есть жизнь.

3

Повет – уезд, часть области или губернии со своим управлением (Словарь В. Даля).

4

то есть разоренных и озлобленных рабов-крестьян

5

Сам Некрасов называл 1837 год, год смерти Пушкина, но точное указание сестры его (20 июня 1838 года), по-видимому, более соответствует действительности.

6

Несмотря на подзаголовок «Детство Валежникова», сразу видно, что в поэме «На Волге» Некрасов рисует собственное детство. По первоначальному плану стихотворение это составляло часть большой поэмы «Рыцарь на час», и пьеса, теперь известная под этим заглавием, называлась в прежних изданиях «Из поэмы Рыцарь на час, гл. VI: „Валежников в деревне“».