Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье) Страница 6

— И это вас удовлетворит?

— Что, то есть? Принесение пользы рваным сермягам, полудикарям захолустья? Да, это за цель своего существования, за прямое свое назначение считаю! Ведь сколько пользы-то принести можно! Ведь, молод я, молод, поймите! Все еще впереди меня… Правда, Володька? — неожиданно прервал себя Павлук, встречаясь глазами с ласково сиявшим ему взглядом Кодынцева.

— Верно, Паша! Верно, голубчик. Давай твою лапу скорее!

— Обе, — протягивая к будущему шурину свои загрубелые сильные руки, — произнес со смехом Лоранский.

— А вы… не разделяете его мнения? — спросил Вакулин у мрачно насупившегося Навадзе.

— Не совсем, — ответил армянин своим гортанным голосом, — я сам жажду приносить пользу. Для того и приехал сюда с моей родины, из моей маленькой Армении. Приехал оттуда, чтобы вернуться туда снова с большим запасом знания. Но не вижу надобности залезать в недра самые отдаленные, когда кругом тебя есть тысячи нуждающихся в твоей помощи.

— А я понимаю Павла! — произнес Кодынцев. — Он знает, что и вы, Навадзе, и вы, Декунин, — кивнул он другому студенту, не принимавшему участие в разговоре, — и Граня — все вы изберете ближайшие по возможности пункты и никого из вас не потянет "по собственному влечению в недра", как выразился Навадзе. А по указанию свыше туда ехать — уж это выходит особая статья. Стало быть, надо ехать Павлуку и десятку других, ему подобных…

— Спасибо, Володя! Спасибо, братец, поддержал, — обрадовался такому заключению Павлук.

— Вы учились декламации? — спросил, переменив тему разговора, Вакулин, обращаясь к Валентине.

— Нет… А что?

— Вы читаете бесподобно, как актриса.

— Да она и есть актриса, — неожиданно вмешался Павел Лоранский, — до сих пор — любительница, в пользу студентов и курсисток не раз выступала. А в будущее воскресенье дебютирует в качестве профессиональной актрисы в Василеостровском театре.

— В самом деле? — произнес Вакулин. — Это интересно!

Что-то недоверчиво послышалось в возгласе Вакулина, что задело за живое всех сидящих за столом. Сама Валентина вспыхнула до корней волос.

— Что вас так удивляет? Что в нашем медвежьем углу есть доморощенные таланты? — спросил Павел, с чуть заметной иронией.

— О, помилуйте! В таланте Валентины Денисовны я не сомневаюсь! — заторопился Вакулин. — По крайней мере, судя по тому, что я слышал час тому назад…

— Ну, по тому, что слышали, еще судить нельзя: декламация — одно, сцена — другое! — вмешался Кодынцев.

— Валентина талантлива! — произнес безапелляционно Граня. — Хотите убедиться, я вам билет пришлю на ее дебют. Пьеса хорошая! Прекрасная пьеса.

— Очень обяжете! — поклонился Вакулин и тотчас же добавил с любезной улыбкой в сторону Валентины: — Не сомневаюсь, что вы украсите спектакль своим участием.

Гость посидел еще минуты две, потом извинился и стал прощаться.

В дверях он задержался немного и, обращаясь к Валентине, сказал:

— А может быть, вы измените ваше решение по поводу отца… Может быть, осчастливите старика своим возвращением к старому занятию, Валентина Денисовна?

— Я никогда не возвращаюсь назад! — произнесла она отчетливо и, кивнув головой гостю, вернулась к молодежи.

Вакулин отвесил почтительный поклон и вышел.

— Уф! — вырвалось облегчающим вздохом из груди Павлука, — наконец-то! А манишка-то, манишка! Видали? А ногти какие? Вот делать-то кому нечего, должно быть!

— Э, Бог с ним, давайте плясать лучше. Лелька! Марш за рояль! — скомандовал Граня. И молодежь с шумом повскакала со своих мест и закружилась по маленькой гостиной.

Марья Дмитриевна, Валентина и Лелечка долго не спали в эту ночь. Из своей крохотной комнатки в одно оконце, выходящее на залив, Валентина пробралась к матери и сидела на их общей широкой постели, поджав под себя босые ножки.

— Ведь я хорошо сделала, что отказалась возвращаться к этому привереднику, как вы думаете, мама? — шепотом спрашивала она утонувшую среди груды подушек Марью Дмитриевну.

— Как тебе, деточка, удобнее, так и поступай! — уклончиво отвечала та, не без тайной грусти вспомнив о внезапно утерянной статье тридцатирублевого месячного дохода.

— А по-моему, Валя права! — как бы угадывая тайные мысли матери, вступилась Лелечка. — Гордость прежде всего! Вот еще! Богач он, так и издеваться над бедными может!.. Молодец Валентина, люблю таких! — и она звонко чмокнула сестру в самые губы.

— Да дадите ли вы, наконец, спать, сороки неугомонные? Ведь завтра на лекцию ни свет, ни заря надо! — раздался недовольный голос Павлука, спавшего за дощатой перегородкой вместе с братом, в гостиной.

— Самому не спится, а другие мешают, видите ли! — бойко отрезала из-за стенки Лелечка.

— Корюшкой только кормить умеешь! Уж ты молчи, стрекоза!

— Ну, вас, горластые! — послышался недовольный сонный голос Грани, — к завтра латыни не готовил, вставать рано надо, а они трещат!

— Гране вставать рано! Слышите? — озабоченно произнесла Марья Дмитриевна. — Спите с Богом, дети, завтра наговоритесь!

Шепот прекратился. Дети улеглись…

Через полчаса мирный храп наполнял все уголки серого домика. 

V

Скромный маленький Василеостровский театр был набит битком публикою. Этому способствовали отчасти и праздничный день, и дебют молодой актрисы, "Валентины Денисовны Лоранской", как гласила розовая афиша, наклеенная у входа. Преобладали по большей части студенты, курсистки, приказчики, изредка мелькал скромный сюртук армейского офицера. Кое-где чернели в своих форменных курточках гардемарины и кадеты морского корпуса. Все это непринужденно болтало и смеялось, рассаживаясь по местам и весело приветствуя знакомых.

Десятка два медиков столпились около входа в партер, окружив Павла Лоранского и нетерпеливо поглядывая на сцену. Павлук казался озабоченным. Он, видимо, волновался за сестру.

— Что, Володя, — поймал он за рукав шедшего из-за кулис Кодынцева, — волнуется она?

— Уж и не говори! — махнул рукою тот. — Лелечка меня уже в аптеку за валерьянкой посылала. Ты бы ей брома пред театром дал!

— Ну, вот еще вздор! Валентина и бром! Не вяжется как-то. И чего волнуется, как девчонка, право! Надо пойти… — и, пожав плечами, Павлук энергично двинулся за кулисы.

— Посторонним вход воспрещается! — остановил его у самой двери внушительного вида сторож.

— Какие такие посторонние! сестра моя там! — завопил Лоранский и, отстранив бдительного стража с дороги, прошел за кулисы.

Валентина сидела перед зеркалом в отведенной для нее маленькой уборной, одетая в ярко-красную шелковую кофточку, сшитую совместными усилиями ее и Лелечки. Гладкая, с небольшим треном, песочная юбка сидела на ней, как влитая. Ради условий сцены нужно было загримироваться. Но Валентине не хотелось портить красками лицо и она только провела тушью под глазами и усилила этим их темную глубину, оставив бледными щеки. Но от этого грима получилось нечто чужое в красивом лице. Этому способствовала немало измененная прическа из ее высоко поднятых густых, черных волос.

Павлук вошел и замер на пороге.

— Что ты? — проронила Валентина по адресу вошедшего брата, устремившего на нее восхищенный взор.

— Ах, шут возьми! — произнес он растерянно, — и Валька и не Валька как будто! Ну, и тип же у тебя! Скажу без лести, брат… молодчина!

— Правда? Правда? — полувопросительно, полуутвердительно произнесла Лелечка и, как девочка, запрыгала на одном месте и захлопала в ладоши.

Валентина заглянула в зеркало и по ее красивому лицу проскользнула самодовольная усмешка. Потом брови сдвинулись и она сказала озабоченно:

— У меня четвертый акт не выходил на репетиции! Неприятно.

— Брось, все как нельзя лучше выйдет! Ты не трусь только!

В этот миг Граня появился на пороге уборной с великолепной палевой розой в руках.

— Это тебе от Володи! — произнес он торопливо.

— Ах, он милый! — произнесла Валентина и понюхав цветок, приколола его к груди.

Послышались первые звуки оркестра.

— Уходите, уходите! — накинулась Лелечка на братьев, шутливо выталкивая их из уборной. — Валин выход из первых. Спешите на места, чтобы не пропустить ни одного словечка!

Молодые люди покорились со смехом, звучавшим, однако не совсем естественно: братья волновались за сестру, потому что маленькая семья Лоранских билась одним пульсом и жила одними общими интересами.

На пороге они столкнулись с высоким худым старичком, трагиком труппы.

— А-а! — радостно протянула ему навстречу руку Валентина. — Как я рада, что вы пришли!

— Я не мог не прийти, детка! — произнес старый актер. — Я, как истинный жрец искусства, считаю своим долгом благословить каждую или каждого, вновь вступающего в его священный храм. Я благословляю лишь талантливых, Валентина Денисовна, потому что сцена и так ломится под напором бездарностей, годных быть ремесленниками, но не артистами. Благослови вас Бог, детка! — произнес он торжественно. — Несите высоко знамя искусства, Валентина Денисовна, работайте, трудитесь, потом и кровью создавайте роли… Добивайтесь совершенства и Боже вас упаси играть ради безделья, скуки, ради выставки красоты и нарядов. Я первый тогда отвернусь от вас, как теперь первый протягиваю к вам благословляющую руку.