Сторона защиты. Правдивые истории о советских адвокатах - Никита Александрович Филатов Страница 6

— Вот уж он был, в отличие от меня, по-настоящему знаменитым — и в Москве, и в столице, и в Кишиневе! На судах гремел, журналы издавал литературно-художественные, дружил близко с Шаляпиным, с Чеховым и Короленко, со Станюковичем…

— Из-за этого к нему и обратились родственники господина Ульянова-Ленина?

У того, кто сидел с адвокатом, были аккуратно и наголо выбритый череп, хорошие зубы и умные глаза профессионального карточного игрока. Ему недавно исполнилось тридцать три года, его звали Виктор Борисович Шкловский, и биография этого человека вполне соответствовала духу времени.

Юность Виктор провел в Петербурге, еще гимназистом стал печататься, потом поступил в университет. После начала германской войны ушел добровольцем в действующую армию, вернулся в Петроград и в феврале семнадцатого был избран членом комитета Запасного броневого дивизиона. Участвовал в работе Петроградского совета и, как помощник комиссара Временного правительства, получил направление на Юго-Западный фронт, где возглавил атаку одного из полков, был ранен в живот навылет и удостоился Георгиевского креста 4-й степени из рук генерала Корнилова. После выздоровления прибыл в Персию, где руководил эвакуацией Отдельного Кавказского кавалерийского корпуса.

Затем Шкловский участвовал в неудавшемся заговоре эсеров, бежал от Чека и какое-то время скрывался в психиатрической больнице. Нелегально покинув Советскую Россию, он опять возник в Киеве, записался инструктором в броневой дивизион и опять едва не был расстрелян, теперь уже украинскими властями, после провала попытки свержения гетмана Скоропадского.

Возвратившийся в Петроград после темной истории с ограблением поезда и с чужими фамильными драгоценностями знаменитый теперь уже социалист-революционер Виктор Шкловский был на какое-то время помилован большевиками, занялся преподаванием и теорией литературы. Но ненадолго. Уже весной двадцатого года он стрелялся на дуэли, а затем поступил в ряды Красной армии, где отличился в боях за Херсон и Каховку. Затем Шкловский вновь покинул фронт и был избран… профессором Российского института истории искусств. Он посещал собрания группы «Серапионовы братья», активно печатался в популярных журналах «Петербург», «Дом искусств», «Книжный угол», опубликовал ряд статей по литературоведению, а также мемуарную книгу «Революция и фронт».

Когда в 1922 году начались аресты эсеров, молодой профессор Шкловский бежал от большевиков в Финляндию, причем жена его, Василиса, арестованная как заложница, находилась некоторое время в заключении. Василису выкупили у чекистов писатели — вскладчину, за двести рублей золотом. Впрочем, скоро и сам Шкловский, неожиданно просто и без видимых трудностей, возвратился в Москву, где стал близок с поэтами-футуристами — Велимиром Хлебниковым, Алексеем Крученых и особенно с Маяковским. Он участвовал в бурных литературных дискуссиях как один из основоположников группы ЛЕФ и беспощадно сражался с политическими оппонентами из так называемой Российской ассоциации пролетарских писателей. Осип Мандельштам называл его «профессором с большой дороги», а перебравшийся из Киева в столицу Михаил Булгаков вывел Шкловского в своем новом романе «Белая гвардия» под фамилией Шполянский.

— Ну да, возможно… — пожал плечами Волькенштейн. — Дядюшка, помню, году этак в девяносто шестом или в девяносто седьмом рассказал нам, что один из его помощников, некий Владимир Ульянов, обвиняется в организации какого-то нелегального «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». И что он вынужден, как присяжный поверенный и порядочный человек, присоединиться к прошению родственников этого самого Ульянова об освобождении последнего до решения суда. Ну, и дать за него свое поручительство…

— Но ведь поручительство, насколько мне помнится, не подействовало?

— Да, у дядюшки самого в те времена была репутация либерала, и даже проблемы случались из-за участия в защите разного рода революционеров… — Федор Акимович покачал головой. — В общем, господин Ульянов тогда отбыл на поселение. А впоследствии, как известно, стал самым главным в партии большевиков.

— Но история эта, насколько я понимаю, не канула в вечность?

— Да, несколько раз, во время революционной неразберихи, да и потом, она очень выручила Михаила Филипповича… ну, и всех нас, признаться. Всю нашу семью… — Адвокат поднял рюмку. — Ваше здоровье!

— Благодарю.

Собеседники выпили, и московский гость одобрительно покачал головой. Недавнее введение государственной монополии на торговлю водкой и появление казенной «рыковки», названной так народом в честь председателя Совнаркома, не оказало особенного влияния на качество этого национального продукта. Зато в «Дононе» посетителям и сейчас подавали настоящий «шустовский» коньяк довоенного разлива.

— Скажите, Федор Акимович, это правда, что куранты Петропавловского собора теперь играют в полдень Интернационал?

— Совершенно верно. Завтра сами сможете убедиться. Вы где остановились?

— В гостинице «Англетер».

— Печальное место, — кивнул адвокат. — Оттуда прекрасно услышите…

Мимо пальмы и столика, за которым беседовали Виктор Шкловский и адвокат, в сопровождении метрдотеля неторопливо прошел к выходу лысый мужчина из «новых» в расстегнутой шубе. Это было не совсем прилично и совсем не по сезону, однако правила ресторанного этикета неизбежно сдавали позиции под влиянием времени.

Между прочим, у Федора Акимовича тоже когда-то имелась такая вот шуба. Впрочем, на сегодняшнем посетителе ресторана вполне могла быть как раз и она — та самая, адвокатская. Нет, его не ограбили в подворотне или на улице уголовники. И не забрали при обыске представители власти трудящихся. Профессиональный юрист, оказавшийся не у дел, лично выменял ее на муку в восемнадцатом, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Однако все это уже осталось в прошлом.

Виктор Шкловский не так уж и давно возвратился в Советскую Россию, поэтому после холодных закусок речь зашла о знакомых и бывших коллегах Федора Акимовича, волей судьбы оказавшихся в эмиграции[2].

— В Германии по издательским вопросам я довольно часто встречался с господином Гессеном, который до революции состоял в Санкт-Петербурге присяжным поверенным.

— Прекрасно помню его, — подтвердил адвокат.

— Он меня познакомил с Гершуни, который тоже когда-то был вашим коллегой.

— С Борисом Львовичем?

— Совершенно верно. — Шкловский поискал глазами пепельницу. — Вы не курите?

— Нет, но нисколько не возражаю.

— А на обратном пути, уже в Латвии, я встречался с президентом Латвийской Республики. Как оказалось, господин Вольдемар Замнуэль был присяжным поверенным Санкт-Петербургского судебного округа. И спикер латвийского Сейма некто Весман тоже поработал в Петербурге у кого-то помощником присяжного поверенного. Не припоминаете?

— Нет, не припоминаю такого.

— Но вы слышали, разумеется, что Борис Львович Гершуни теперь возглавляет Союз русской присяжной адвокатуры в Германии и Комитет русских юристов за границей? Они там создали консультацию для беженцев при Лиге Наций, организовали кассу взаимопомощи присяжных поверенных и даже Русский третейский суд. Хотя