Виктор Ревунов - Холмы России Страница 60

Полина Петровна показалась в дверях, с удивлением взглянула на сына. В глазах его дерзала радость. Он поднял над головой какой-то листок: вызов в училище.

Поняла все, посмотрела мимо.

- Когда же?

- Сегодня.

- Деньги в столе. В бисерной сумочке. Что из продуктов с собой?

- Батон,- вполне серьезно ответил Сергей.

Вот так и отец: ничего не брал с собой в командировки. Лишь сумка полевая на боку.

"Чайку, чайку, Поля..."

В этот же день, вечером, Сергей уезжал.

Мать и Лазухин провожали его.

Еще из дома он позвонил Лии. Снял трубку Николай Ильич и по молчанию понял, кто звонил и что ему надо.

Подошла Ирина Алексеевна.

- Сережа? - хотела удостоверится она и, когда услышала его голос, ответила:-Лия больна.

- Передайте ей, что я уезжаю. В училище.

Он ждал, что она позовет дочь. Но ответила Ирина Алексеевна совсем тихо:

- Лия спит. Врач просил не волновать ее.

- Что с ней?

- После всего...

- Простите меня,-признался он, что поступил дурно в недавнем скандале.-А рубль из старой записки.

- Не понимаю. Какой записки?

- Она у Пармена.

Сергей уже занял в вагоне место у окна, положив на лавку рюкзак с батоном, к которому мать, после уговоров, прибавила еще и колбасы с сыром, и новые лоскуты для портянок. Бритва в футляре и табак сверху - под завязкой.

По платформе продувало холодным ветром. Лазухин пожимался в своем ветхом пальтишке, да и пальцы стыли в ботинках. Поднял воротник под самую кепку. Ничего, дома печку затопит, согреется.

Полина Петровна одета тепло: давно прислал брат бекешку на меху, на голове шерстяная вязаная шапочка.

Хоть и врач, а закалку не признавала, чего-то и Родя говорил: испокон русский человек на мороз, как и на солнце, без нужды не выставлялся.

На Сергее шинель, фуражка, ноги в тепле. Ветер с холодных камней не прошибал его: солдатская служба теплишко беречь научила.

Мать с грустью поглядывала на сына и отводила глаза. Какой радостной была встреча, смеялась надеждами, а теперь неуютная платформа, стоящий состав.

Скоро тронется.

- Сережа, если что случится, береги себя,-сказала Полина Петровна: были слухи о скорой войне.

- Хорошо, мама.

- Смекай. Прыгай через пулеметный огонь - и дальше, -пошутил Лазухин.-Да ничего не будет. Болтовня. На Россию все равно что лбом на топор лезть.

- Передай Лийке, Пармеи, я ей до востребования буду писать, чтоб Николай Ильич в обморок не падал.

- Да еще в пивной облобызаетесь.

Все посмеялись, представив Николая Ильича в пивной.

- Там и не такие Цицероны и Цезари лобызаются.

Оставалось несколько минут до отхода поезда. Тоска

подрывалась к сердцу Сергея: вдруг горько зажалел

мать - опять одна.

Лазухип отвел друга в сторону.

- На дорожку тебе скажу. Они тогда по ревности что-то перепутали. Не разберешь. Но добрые же они,- взялся за пуговицу на шинели Сергея.-Хорошо, что прощения попросил. Николай Ильич ждал. Вот где все победой решилось в вашу пользу.

Сергей улыбнулся.

- Ты уж поскорей пуговицу отрывай, а то не успеешь.

Из-под желтого яркого и неподвижного света фонарей быстрей и быстрей исчезали люди.

Зов паровозного гудка с недалекой от дома дороги всегда загадывал неясное Сергею, особенно ночью, под дождь осенний. Кого позвал и куда? В далекий край, в болота холодные, в избу неведомую? Понуро под низким небом - моросит, моросит по черничникам.

А этот гудок близким порывом отчаяния поразил.

Сергеи снял фуражку и поцеловал мать, и она, быстро перехватив его голову, поцеловала покидающего дом.

Крепкой хваткой обнял Лазухина.

На случай помни слова, Сергей: "И это пройдет".

- Поэт сильнее сказал,- Сергей громко и возвышенно прочитал:

Не жалею, не зову, не плачу.

Все пройдет, как с белых яблонь дым,

- Пиши,- сказала Полина Петровна, будто стронулось все от слез в глазах ее.

Сергей стоял на подножке вагона. Отдалялась платформа, и будто голос Лии с бугра далекого летел над далью:

"Лебедь, лебедь мой прекрасный..."

ГЛАВА V

Погрюнивал сверчок, будил печаль своей песенкой про вечерок, про бережок лозовый, все тише, тише.

За какую-то неделю привыкли, что мужик в доме.

А теперь как брошенный.

"Да и мне пора",- и решалась ехать, и задумывалась Феня.

Жаль было расставаться с Москвой - с полюбившейся улицей,- с таким приветом встретила ее: работай, учись, живи без страха. В новом, среди новых людей и новых забот таяло прошлое, как овражный лед под солнцем. Зеленели ростки нежданных надежд; вздыхала, мечтала и улыбалась: пройдут годы-станет врачом, будет тут и работать... Нет, нет - уедет на Угру, и заживут с Кирей в своем доме; видела и место - в Архангельском, где больница на высоком берегу в соснах. Ах, как по-весеннему стонут кукушки там над лиловой и желтой травкой.

Да что-то и совестно, не поймет. Подолгу не отходила от окна. На аллеях тлели сырые сугробы листьев, курился дымок, дурманило, как в малиновых гарях, и приближалось, приближалось. То ли с угара от сжигаемых листьев, то ли от тоски, а словно хворала.

Вдруг будто сразу и решила.

Гуляла с детишками Горбачева за Каначковыми прудами.

Среди березовой рощи стояла сторожка. Рядом с ней - копна. Феня подошла, повалилась на копну, зарылась лицом в сено. Вдыхала теплые, терпкие черемуховые-радостные запахи; свет памяти воскрешал видения зеленых лугов, Угру в задумчивой тиши олешников. Потянуло сердце... Вот так и птицы летят с чужбины.

Детишки-Алеша и Машенька-подбежали к Фене.

Алеша, в старой кепочке и в коротком пальтишке, совсем еще маленький, только недавно шесть исполниг лось. Задумчив и смышлен, с темными глазами - в отца.

Проглядывала трогательная улыбка, какая бывает у детей с душою нежной. Такие дети жалостливы, I; их обижают, но со слезами в отчаянии своем малом они, спасая от боли какую-нибудь мошку, готовы встать перед сильным.

Сестренка на год старше братца. Она в материнской теплой косынке, в ватничке, подаренном соседями. Светлый лопушок волос на лбу, да глаза как льняные цветки - Машенька.

Феня присела перед Алешей и Машенькой, поправила на них одежонку.

"Уеду. А как же они? Как же их оставлю? - подумала она.-А ну-ка в гости ко мне".

- Домой,- сказала Феня, заторопилась.

Почему так рано? Они не хотели домой, в сумрак комнаты, где лежал на диване отец, совсем бросивший работу. Не было сил встать и работать: какой лишний кусок, какая копейка - детям, а сам уж как-нибудь.

Дом за деревянным мостом через реку.

В этом же доме жил и Лазухин.

Феня встретила его на улпце. Он нес от колонки ведро с водой.

- Пармен, ты зайди потом,- сказала она.

Поставил ведро, посмотрел вслед, как шла Феня с детишками.

"Лучинушка, лучина, что же не светло горишь?

А светло..."

В каморке сумрак, едва цедился свет от окна, зеленел на влажных гераньках в железных проржавевших бкиках.

Платон Сергеевич - хозяин каморки - лежал под лоскутным одеялом на старом диване, ветхом, с прорвавшимися из обивки пружинами. Поднялся. Потер больную грудь.

- Пришли,- сказал он детям. Улыбка с грустью, как свечкой, осветила его - лицо, бледное, истлелое и тихое,

- Платон Сергеевич, да что ж я придумала,-с загадочностью сказала Феня.- Вот подниму вас с вашего промшелого дивана.

- Даст бог здоровья, и сам встану.

Феня раскрыла форточку - едва выбила ее, так засырела. В духоту каморки влилась свежесть, даже шум прошел под обоями, отставшими кое-где от стен в запревшей затхлости.

- Вам свежий воздух скорее бога поможет. А то вон и стены прокисли,ответила Феня.

- Дом такой. Гниет,- сказал Платон Сергеевич и закашлял, сгорбись, постукивая в грудь кулаком, чтоб както унять боль.

- На волю надо. Ее вон сколько! У нас и ягоды разные, и грибы. А на речке воздух какой! Вам еще и детишек лелеять, а не вином сокрушаться.

Вошел Лазухин. Ребятам по куску сахара дал, и сели они в свой уголок за кроватью, обсасывая сахар, показывали друг другу, как много у кого осталось.

Лазухин сел на стул к окну.

Феня стояла посреди комнаты. Белый платок обнимал ее плечи. Золотились волосы,синева в глазах.

"Вот она, красота!-подумал Лазухин.-Это и отберет себе жязнь - самое ценное".

- Уезжаю завтра,- сказала Феня,- и хотела бы, чтоб Платон Сергеевич, Машенька и Алеша поехали со мной в деревню, в гости ко мне. А понравится пусть и жить остаются.

- В таком положении и гений лучше бы не приду* мал,- согласился Лазухин.

- Куда мне с ребятами? Далеко. Да и людей там не знаю,-ответил Платон Сергеевич.

- Ты хоть глянь, сам покажись. А люди всюду свои.

Не понравится - приедешь,- не ожидал Лазухик, что надо уговаривать его.

- Туда да обратно с детьми,- сокрушенно сказал и опустил голову. Ехать ему не хотелось. Что изменится?