Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом Страница 60

— Теперь держись крепче, Саша!

И они полетели, как из лука стрела.

— Куда же ты мчишь меня так, Кристи? — спросил Александр Васильич свою спутницу, когда у него, наконец, дух захватило от быстроты езды.

— Я тебя в деревню увезу! — засмеялась она, еще сильнее натянув вожжи, и потом не то лаского, не то насмешливо прибавила: — Теперь мы, кажется, поменялись ролями… Помнишь, как в первый день нашего знакомства я предложила тебе тот же самый вопрос, какой ты мне сделал сейчас? и помнишь, как на этот вопрос ты ответил мне тогда точно так же, как я тебе сейчас ответила?

— Да, помню, — сказал Светлов.

— Только, видишь, я не так скупа, как ты был тогда: я молочка для тебя не пожалею…

Она звонко захохотала, поцеловав его на лету.

— Но ведь Казимир Антоныч будет ждать нас к ужину, Кристи, — слабо напомнил ей Александр Васильич.

— Казимир Антоныч, Саша, пожил довольно и как ему хотелось; теперь мне хочется жить, — и посмотрела бы я, кто запретит мне это! — возразила она гордо, и глаза у ней засверкали в вечернем полумраке.

Светлов промолчал, не находя в себе силы бороться в эту минуту с неотразимым обаянием своей спутницы; он только крепче обнял ее.

Они продолжали нестись по-прежнему, но молча, переживая каждый неизгладимую бурю в душе. Александру Васильичу начинала уже нравиться эта быстрая езда, она соответствовала тому вихрю мыслей, который крутился теперь в его голове. Отъехав версты четыре от дому, молодые люди завидели вдали огонек. Христина Казимировна задержала лошадь и пустила ее опять легкой рысцой.

— Вот и деревня, — сказала она, круто повернув налево, не то в какой-то темный коридор, не то в улицу.

Через минуту Жилинская стояла уже под окном чьей-то большой избы и стучалась в ставень.

— Это я, кума Маня. Отвори! — говорила она громко.

— Ба! да никак и впрямь барышня наша! — послышался за окном мягкий женский голос. — Отвори, Гарась, поскоре!

Сейчас же вслед за тем послышался стук тяжелого запора у ворот, и дюжий молодой парень лихо отворил настежь обе их половинки.

— Вот нежданно-то, негаданно!.. Здоровате-ка! — так же лихо тряхнул он головой, приветствуя неожиданную гостью.

— Здравствуй, Герасим! — дружески протянула было ему руку Христина Казимировна. — Прибери, голубчик, нашу лошадь. Да я не одна, смотри: вон и еще гость со мной, — указала она на стоящего поодаль Светлова.

— Ну, нет, милая барышня, со сна-то, не умывшись, руки я тебе не дам, — степенно заметил ей Герасим, торопливо убирая назад свою руку, — а как помоюсь, ужо, тогды дам. А вот, что до их милости, так это — наши гости: для них в избе завсегда места хватит, сколько ни приди. Милости просим, слышь, не побрезговать! — радушно обратился он к Александру Васильичу.

Светлов тоже было протянул ему руку.

— И тебе не дам руки без умывки, — так же степенно остановил его парень, тряхнув волосами.

В эту минуту в окнах избы показался свет.

— Вон уж кума Маня и огня добыла. Пойдем… — как-то особенно ласково обратилась Жилинская к Александру Васильичу.

Они проскользнули в ворота и быстро взбежали па высокое крыльцо.

Кума Маня — красивая деревенская женщина лет двадцати трех — встретила их, со свечой в руке, на пороге избы. Поздоровавшись с ней непринужденным поцелуем, Христина Казимировна представила ей своего спутника, сказав только:

— Это из наших, кума Маня.

Такой незначительной фразы, по-видимому, было совершенно достаточно для того, чтобы Светлову был оказан самый радушный прием со стороны молодой хозяйки.

— Мы вот с этим человеком, Маня, десять лет не видались, так надо нам хорошенько поговорить с ним с глазу на глаз, — сказала ей Жилинская после первых обычных расспросов о здоровье и делах. — Ты уступи нам, часика на два, вашу чистую половину и молочком нас попотчевай: я вот его обещалась угостить, — указала она глазами на Светлова. — Мы ведь вас не стесним этим… а?

— Что вы, что вы, барышня, грех какой! Да мы с Гарасей душу за вас отдать рады! — взволнованно проговорила радушная хозяйка.

Кума Маня засуетилась, сбегала на чистую половину, торопливо прибрала там, что было нужно, и проводила туда гостей, опять со свечой в руках; потом, минуты через три, она принесла им крынку густых сливок, две кружки, деревянную ложку — поставила все это на стол, покрытый чистой скатерью, и ушла, ласково сказав на прощанье гостям:

— Христос с вами! Хоть две ночки напролет проговорите…

Жилинская стала раздеваться.

— Мы здесь, Саша, как у себя дома: распоряжайся, — весело заметила она Светлову.

Александр Васильич видел, что ему готовы дать решительную, смертельную битву, и чувствовал в то же время, что никакая логика не устоит перед этой гордой, страстно любящей женщиной. Он задумчиво смотрел, как она сняла с себя сперва шубку и положила ее в углу на сундук, как сняла потом с головы косынку, небрежно кинув ее туда же, как ее изящные пальчики нетерпеливо тормошили не снимавшийся сразу меховой ботинок, — и его всего охватило вдруг чем-то теплым, чем-то никогда им еще не испытанным. Он быстро сбросил с себя шубу и помог Жилинской снять заупрямившийся ботинок.

Христина Казимировна откинула назад волосы и обвила Светлова руками за шею.

— Теперь я обниму тебя и поцелую так, что ты никогда этого не забудешь!.. — сказала она, задыхаясь, — и действительно, так обняла и поцеловала Александра Васильича, что у него на минуту опять встал давешний туман перед глазами.

— Кристи! — молвил он, опустив в изнеможении голову на ее плечо, — ты сама не знаешь, что делаешь… Ты должна меня выслушать прежде…

Христина Казимировна отвела одной рукой от плеча голову Светлова, а другой нежно провела несколько раз по его волосам.

— Ты, я вижу, не понимаешь, чего стоило мне любить тебя целые десять лет неизменно. Ты не знаешь, что значит тосковать столько лет, отдавать свою душу другому… даже без надежды увидеть его вновь когда-нибудь… Саша, Саша! как мало же ты понимаешь!!.

Она истерически зарыдала.

— Полно, Кристи!.. Кристи! поговорим лучше задушевно…

Светлов успокаивал ее, как мог.

— Я не ребенок, мне не нужно утешений… — говорила она через минуту, уже улыбаясь. — Давай, чокнемся молочком!

Жилинская до краев налила в обе кружки сливок и одну подала Светлову.

— Настоящее — наше. Выпьем же за эти немногие нераздельные минуты! — сказала она ему, подняв высоко свою кружку.

— За настоящим идет будущее… — возразил он нерешительно.

Христина Казимировна гордо выпрямилась перед ним.

— За свое будущее отвечаю я сама! — пылко проговорила она, и глаза у ней опять засверкали.

Они чокнулись.

— Теперь, Кристи, ты, во всяком случае, должна выслушать меня… — сказал Александр Васильич, медленно ставя на стол опорожненную кружку. Он сел; она сделала то же.

— Мы ведь не дети с тобой, Кристи… и ты знаешь, за какой вещью какой следует результат… — продолжал Светлов. — Я никогда не женюсь…

— Мне нет нужды знать об этом! — вся вспыхнув, гордо перебила его Христина Казимировна.

— Нужно или не нужно тебе это знать, Кристи, — повторяю: я никогда не женюсь…

— Отчего?..

Она пристально и проницательно смотрела на него.

— Оттого…

Светлов не договорил и тихо забарабанил кончиком пальца по столу.

   На те деньги, молодец,   Ты купи коня[19]. —

задумчиво и как бы про себя продекламировал он. Христина Казимировна вздрогнула.

— Послушай же меня, Кристи, — продолжал Александр Васильич через минуту общего тяжелого молчания, — я ведь уж не люблю тебя теперь той, навсегда для меня памятной глубокой и горячей любовью, которая одна — и только она одна! — могла бы дать мне право целовать тебя не братским поцелуем… Мне больно сказать это тебе… в особенности тебе… но… но я не буду принадлежать никогда даже и той, которую я, кажется, — быть может, сам того не замечая, — люблю теперь… Слушай, Кристи! Ты хорошо знаешь сама, как ты хороша; ты хорошо знаешь, что за тобой — все обаяние моего невозвратного прошлого… все лучшее мое за тобой… Поедем!

Светлов решительно встал.

Она зарыдала, но не пустила его.

. . . . . . . . . . . . . . .

Медленной рысцой возвращались назад беговые саночки Христины Казимировны; ими правил уже Светлов, а она, крепко прижавшись к нему, лежала у него на плече. Бледная луна томно освещала ее еще более бледное лицо. По временам оно на минуту вспыхивало ярким румянцем, глаза лихорадочно загорались и потом неопределенно-задумчиво смотрели в снежную даль. Александр Васильич тоже был бледен, задумчив, но на лице его играл какой-то особенный мягкий свет. Они всю дорогу ехали молча, только под конец заговорила Христина Казимировна.