Глеб Успенский - Том 7. Кой про что. Письма с дороги Страница 60

Вот лисий ум и начал орудовать… Первым долгом побежала она к соседнему хану, пала ему в ноги и говорит: «Прислал меня к тебе мой знаменитый государь, хан Ахметка…»

— Ну, что все Ахметка да Ахметка, — перебил рассказчика лакей.

— Ну, пущай хошь Абдулка будет — все едино. «Прислал меня мой Абдул-хан, — говорит лисица, — попросить у тебя меру; надобно нам перемерить золото наше, потому что у нашего Абдул-хана страсть сколько золота…» Дали ей меру, принесла она ее на мельницу и стала рыться в навозной куче. Рылась, рылась, откопала золотой; сейчас она этот золотой и воткни в щелку — значит туда, где мера раскололась. Воткнула и несет меру назад. «Насилу, говорит, вымерили… Смерть моя как умаялась! Мой хан Абдул приказал вас благодарить». — «Да неужели у него столько золота, что он два дня его мерою мерил?..» — «Очень, говорит, много!» Не поверил хан, взял меру в руки, говорит: «Эдакими мерами вы золото ваше мерили?» — «Этими самыми!» Хан даже рассердился, бросил меру на пол — а из нее и зазвенел по полу золотой. «Вот изволь видеть, — сказала лисица, — один золотой и сейчас где-то застрял. Нет, сущую правду я говорю: великий богач мой Абдул-хан!..»

И в другой раз прибежала к нему лисица и опять мерку потребовала. «Серебро, говорит, надо перемерить!..» И тоже пять двугривенных рассовала в разные щелки и принесла меру назад ровно чрез неделю. «Целую неделю, говорит, бились, еле-еле покончили… Приказал вас благодарить!» — «Не может быть, чтобы целую неделю серебро мерили…» — «Нет, верно!» Тряхнул хан мерой — двугривенные так и задребезжали по полу… «Да-а-а! — сказал хан, — должно быть, что сосед мой Абдул очень богатый человек. Скажи ему, не возьмет ли он замуж за себя мою дочь». Лисица, не будь глупа, отвечает ему: «Он и сам мне велел дочь вашу потребовать себе в брак и спрашивает, когда ему быть к вам, чтоб настоящим манером присвататься?» — «Ну, пущай хоть завтра приезжает!» — «Очень прекрасно!» — ответила лисица и шмыгнула домой.

Рассказала все мельнику, а мельник и говорит: «В чем же я пойду к хану? у меня даже и брюк-то, с позволения сказать, нет настоящих-так как же я к ханской-то дочери могу соответствовать!» — «Ну уж это не твоя печаль, ты только исполняй, что я тебе присоветую…» — «Ну ладно!» Вот она и стала исхитряться; нацепила на него всяких лык, стружек навешала — издали-то они на солнце лоснятся, блестят — и говорит: «Пойдешь ты навстречу хану, он со свитой на том берегу реки будет тебя ждать, — пойдешь к нему, и иди прямо бродом, в воду, а на средине реки крикни, будто оступился, и нырни в воду»… Выехал хан навстречу к Абдулке, пошел Абдулка к нему пешком прямо вброд, нырнул и выплыл в чем мать родила, весь его наряд в речке потонул… А лисица выскочила на другой берег и говорит ханской свите: «Дайте что-нибудь моему Абдул-хану одеть, а то домой нам некогда за платьем ехать… Сколько бриллиантов одних потонуло в речке, так это и сосчитать невозможно!» Ну, свита сейчас поснимала с себя разные парчевые халаты, — чтобы понравиться будущему ханскому зятю, — обрядили его в лучшем виде, посадили на лучшего коня и поехали к хану во дворец. Едет наш мельник, разоделся барином!..

Долго ли, коротко ли так-то он у хана путался — уж не знаю, не упомню всего — только лисьей хитростью да вывертами, да изворотами так дело обернулось, что женился мельник на ханской дочери, и надобно ему ее везти домой, в свое царство. А царство-то у него всего одна мельница разоренная да две курицы некормленные… Ну, однакож, делать нечего — поехал. Отпустил с ним хан огромную свиту, едут они неведомо куда, а лисица передом бежит и сама-то еще хорошенько не знает, как тут быть, как вывернуться. Однакож наскочила она на большой табун лошадей. «Чей это табун?» — «Да Змея лютого… Это все Змеево царство тут кругом…» — «Змея! — говорит лисица, — ах он несчастный, несчастный! Идет на него огромное войско, а он и не знает! Вы, пастухи, вот что сделайте: будут у вас конные всадники спрашивать: чей скот? — говорите: Абдул-хана, а не Змея, — а то сейчас отымут! А я побегу к самому Змею… Где его дворец?» Указали ей пастухи, где дворец, побежала она туда, по дороге то же самое сказала пастухам, которые овец пасли Змеевых, и прибежала к Змею: «Прячься скорей! Страшное войско идет — разобьет оно тебя вдребезги!» Змей впопыхах выскочил из дворца, прямо воткнулся головой в стог сена, говорит лисице: «Закрой меня, сделай милость, поаккуратней, так, чтоб меня не разыскали они!..» Лисица его зарыла в сено, обложила его со всех сторон хворостом и пустила красного петуха — так змей там и помер… А Абдулка едет с войском; ханские посланцы спрашивают у пастухов: «Чей скот?» — «Абдул-хана!» — «Чьи лошади?» — «Абдул-хановы…» — «Экие богатства какие!» Подъезжают и ко дворцу Змееву, а лисица стоит у ворот, говорит: «Пожалуйте, дорогие гости! Милости просим!» Ну, приехали все во дворец, стали пировать, гулять; а потом оставили молодых, и стал Абдулка-мельник ханом и богачом…

И долго он так с молодой женой своей жил припеваючи, жил, покудова за него орудовал чужой, лисий ум, а как перестал этот чужой ум ему служить, чужая смекалка за него смекать — и конец его счастью! «Попробую, — говорит лисица однова, — как-то он теперь уговор наш помнит!» Взяла да и притворилась, что умерла… А Абдулка увидал ее мертвой и говорит прислуге: «Выбросьте ее в канаву!..» — «А, — сказала лисица, — так ты так-то за мои благодеяния!» Встала, ушла, рассказала и хану и пастухам, как было дело, вывела Абдулку на свежую воду — и все пошло прахом: пришел хан с войском, взял свою дочь, забрал все Абдулкины богатства, стада и дворцы, а самого Абдулку выгнал вон и кулаком ему вслед погрозил… И где этот Абдулка — неизвестно!..

Так вот, други любезные, бывает, что и чужим умом, чужой сноровкой, хоть бы даже, прямо сказать, чужим капиталом человек счастлив бывает — только и это счастье не настоящее: нет чужого ума, нет чужого капитала — и счастья твоего нет… Этого я тоже счастьем не назову…»

— А что же, по-твоему, настоящее-то? — спросил нетерпеливый лакей.

— А вот слушай!

«Жил-был на свете бедный мужичонка, лапти плел, и был у него молодой сын, пастух: нанимался он пасти городское стадо. Дело было все там же, в черкесских землях… Я все это с Абдулкиных слов рассказываю… Вот, братцы мои, жили, жили они там-то, сын с отцом, жили тихо, смирно; только однажды и вскочи этому сыну-то, молодому парнишке, такая загвоздка в башку: «Позвольте, мол, узнать, отчего это я должен всю жизнь в пастухах шляться? На каком основании я должен всю жизнь с телятами да с баранами компанию водить? Я тоже человек… Почему же хозяева этих коров, лошадей и овец спокойно себе в городе проживают, а я для ихнего спокойствия должен в грязи валяться? Ни за какие деньги больше не соглашусь!» Надумал так-то, бросил свой пастуший кнут, бросил стадо, пошел домой и все бормочет: «Вот был дурак! Пастухом! Почему же я пастух, а не другой кто-нибудь? Чем я кого хуже?» Пришел домой и говорит отцу: «Вот что, батя, я эту глупость бросил — не желаю быть больше пастухом… А желаю я, очень просто, жениться на царской дочери. Довольно я пустяками занимался». Отец лапти ковыряет, слушает его, понять ничего не может. «Да ты что это бормочешь-то? На какой царской дочери? Перекрестись! Опомнись!» — «Нечего мне опоминаться: слава богу, я и так опомнился. Не иначе я соглашусь жить на свете, чтоб жениться мне на царской дочери. Иди сейчас к царю — к хану, стало быть, — и проси у него дочь за меня. А ежели не пойдешь, так я сейчас на себя руки наложу. Вот еще, я буду пастухом! Ни за что на свете!..» И так он огорошил этим разговором отца, так он его напугал, будто руки на себя наложит, что испугался старик, собрался и пошел к хану…

Пришел он к ханскому дворцу — не знает, как ему и приступиться. Однакож кой-как добрался он до хана и не знает, как ему дело свое рассказать. «Вздурел, говорит, у меня парнишко… И сам не знаю, что с ним сделалось. Все был пастухом, работал, жил смирно, да вдруг и забормотал неведомо что…» Рассказал старик хану все, как было, и думает, что отрубит ему хан голову за эти разговоры… Но хан-то был человек добрый. Выслушал он все это и говорит: «Скажи ты, друг любезный, сыну, что я бы ему отдал дочь, даром что он пастух, да первое дело, что дочери у меня нету, а второе дело, что я бы, пожалуй, и царство ему после себя отдал — только мне нужно, чтобы человек умом был силен, всякую науку бы знал, все бы мог своим умом сделать, своим умом сообразить! Кого, говорит, я ни выбирал себе в наследники — все мне народ не нравится: и храбрые есть, и на лошади гарцевать мастера, и копьем орудовать молодцы есть, а такого человека умственного, чтобы в нем самом на все сила была, — нету! Вот если бы твой парнишка, хоть и пастух, а во всяких искусствах и науках был бы дошлый — ну тогда я бы, пожалуй, ему и престол свой отдал. Поди-ко, скажи ему!»

Пошел старик и говорит сыну: «Так и так. Дочери, говорит, нету у него… А ежели бы ты в разных искусствах и науках мастер был, так сулился хан и царство свое уступить». Подумал парнишка, говорит: «Что ж! Пущай хоть царство отдает. Это я согласен — царствовать. А только что ни в каком случае не соглашусь в пастухи опять идти…» — «Да как же ты, глупый ты человек, собираешься царствовать, когда надобно сколько всякого знать искусства, наук всяких. Что же ты знаешь-то?» — «Чего мне знать? Само собой, я ровно ничего не знаю… А ежели надо много знать, чтоб царствовать, — так все узнаю, не беспокойся. Иначе как на ханской должности, ни на чем не помирюсь!»