Алексей Гастев - Как надо работать (сборник) Страница 61

Может быть, никогда более, как теперь, приходится связывать проблему нормирования именно с организационно-техническими процессами в производстве. Очевидно, что организационное напряжение производства до того сильно, что оно будет проникать во все организации, во псе отрасли работы, до сих пор не захваченные этим напряжением, так что нормирование ни в коем случае нельзя рассматривать только как некое разрешение спора между сторонами. Надо привыкнуть к мысли, нормирование является не чем иным, как одной из сторон рационализации производства, его прогрессивной перестройки[39].

Нельзя сказать, что эта тенденция зависимости нормирования от производственных форм — дело исключительно наших дней; точно так же, как и работа нормировщиков в той или иной мере всегда строилась в зависимости от этих форм. Но если в прошлом переход одних производственных форм в другие совершался медленно, а следовательно, «обычай» имел решающее значение, то теперь перестройка производственных форм идет быстро, тем более что эта быстрота усиливается социалистически-плановым началом, а это ставит вопрос о крушении некоторых обычаев.

Общественно-регулирующая тенденция производства связана с самим способом производства, связана с определенной формой производства и именно с самой, как говорил Маркс, «природой» этой формы производства.

Чисто индивидуалистический подход в вопросах нормирования, собственно говоря, характерен исключительно для ремесленной формы производства; он уже не мирится, как мы это покажем ниже, ни с мануфактурой, ни с машинной индустрией, тем более крупной. Однако индивидуальный характер потребления,

индивидуальный характер заработной платы и ее градации, индивидуальный характер других видов рабочего снабжения, видимо, питает индивидуальный подход к нормировочной работе при всяких производственных формах.

Часть вторая. Историческая справка

Для того чтобы наши взгляды в вопросах нормирования были наиболее убедительны, мы предпошлем нашему изложению небольшую историческую справку.

История нормирования не знает специальных трудов, посвященных развитию взглядов в этой области. Нормирование в исторических обзорах все время сопрягается с историей и практикой заработных плат. Мы и сошлемся на такие труды, имеющие, на наш взгляд, определяющее значение для всех, кто хочет окунуться в историю вопроса. Книга Цвидинек-Зюденгорст «Теория и политика заработной платы» дает историю вопроса в масштабе многих столетий, начиная со средних веков, книга Д. Шлосс «Формы заработной платы» трактует практику в течение главным образом XIX столетия, как и книги Веббов о трэд-юнионизме; главы Маркса о заработной плате и о машинном производстве в I томе «Капитала» являются в то же время основным фундаментальным трудом, сопрягающим формы заработной платы с нормами.

Названные работы в достаточной мере ориентируют нас в той своеобразной диалектике, которая связана с нормами за периоды ремесла, мануфактуры и крупной машинной индустрии. Прежде всего становится ясным, что принцип максимума и минимума в области заработной платы предшествовал принципу минимума и максимума в области норм выработки. Не менее любопытно и то, что в средние века в период ремесленных форм законодатель по отношению к представителям труда — индивидуалам-ремесленникам — выкинул лозунг ограничения максимума. С социальной точки зрения это была защита «общества» от эксплуатации его со стороны ремесленного класса. Государство, защищавшее интересы работодателей — привилегированных классов, — страховало эти последние от «эксплуатации» ремесленников. Такие законодательные акты характерны для средних веков. И уже только тогда, когда ремесленники увеличились в числе, а вместе с тем создали сильнейшие ремесленные корпорации (из которых выросли трэд-юнионы), наступила эпоха гарантирования минимума зарплаты. Это было время сильнейшей эксплуатации ремесленников со стороны скупщиков-заказчиков, распределителей заказов, ростовщиков.

С минимумом зарплаты все время сопрягался известный минимум работы или минимум выработки.

С ремесленным типом производства связана была стабильность техники, ее устойчивость, а с ней связана была устойчивость нормировочных обычаев, а, главное, резко индивидуальное представление о норме. «По плате и работа» — вот лозунг, который пропитал всю деятельность английских профессиональных союзов, на которые ориентировались и союзы европейского континента.

Представители профсоюзов долгое время отстаивали нерушимость нормы, как они отстаивали и нерушимость ставок заработной платы.

Замкнутый характер работы ремесленника, работавшего в своей рабочей, забронированной от общества, келье, не располагал ни самого ремесленника, ни кого-либо другого к какой-либо дифференциации вопроса о норме. Домашний характер работы не разоблачался и потому, что общественный характер труда вскрывался главным образом в области обмена, но не в области самого производства как такового. Производство не имело своего открытого, публичного выражения, оно являлось так сказать «секретом» производителя. Этот «секрет» определял порой и жизненную роскошь ремесленника, а порой и его нищету.

Вот как Маркс характеризует этот индивидуалистический мир «посвященных» в ремесло людей:

«Характерно, что до XVIII века отдельные ремесла назывались mysteries (mystères), тайнами, в глубину которых мог проникнуть только эмпирически и профессионально посвященный.

В знаменитом „Livre des métiers“ Этьена Буало предписывается между прочим, чтобы подмастерье при приеме его в мастера давал присягу „братски любить своих братьев, оказывать им поддержку, — каждый в своем ремесле, — добровольно не выдавать тайн ремесла“».

К этим «тайнам» Маркс дает такое примечание:

«Он должен был даже давать присягу в том, что в интересах всего ремесла не станет обращать внимания покупателя на недостатки продуктов других, чтобы таким образом отрекомендовать свой собственный товар».

Конечно, эти строки в их колоритной формулировке имеют значение для времен, уже давно прошедших, но психология «тайны», индивидуального охранительства ремесленного секрета, личной профессиональной тайны и чопорности сохранилась вплоть до нашего времени. Черты этой психологии мы еще найдем у некоторых современных инструментальщиков и ремонтщиков, «ухарей»-кузнецов, калильщиков, рихтовальщиков; они еще в наши дни иногда носят в кармане «секретные порошки», кое-какие приспособления для работы. Они до сих пор еще утверждают (и не без основания), что обладают секретом и «искусством».

Вспомним, что ремесло шло рядом с искусством еще в XIX веке, когда, например, в Париже был создан «Музей искусств и ремесел». «Искусство» профессионального умения и знания, «искусство» работы собственно только в наши дни становится наукой. Не мудрено, что, наряду с этими живучими и косными ремесленными традициями, широкими рабочими массами поддерживалось не только значение «секрета» в области профессионального «знания», но вместе с тем сохранялась наивная вера в особое значение сроков обучения данному ремеслу. Большой срок обучения это — тоже гордость, лелеющая профессиональное самолюбие. И надо отдать справедливость, что длинные сроки обучения отстаивались и даже уважались больше рабочими, чем предпринимателями.

Профсоюзы особенно энергично противились уменьшению сроков профессионального ученичества. Семь лет «кругом», часто независимо от рода профессии (кузнец и портной, сапожник и слесарь, часовщик и токарь), считались прямо священным сроком в сознании рабочих кругов и медленно сходили сначала к шести, потом к пяти и, наконец, к четырем годам.

Нельзя опять не вспомнить авторитетного обобщения Маркса:

«…срок обучения остается необходимым, и ревностно охраняется рабочими даже там, где он излишен. Мы видим, напр., что в Англии законы об ученичестве (laws of apprenticeship) с их семилетним сроком обучения сохраняют полную силу до конца мануфактурного периода и уничтожаются лишь под натиском крупной промышленности».

И опять-таки мы должны сказать, что эти настроения в известной степени пронесены до наших дней, когда старые квалифицированные рабочие-металлисты дают кличку «сапожников», «булочников», «скобарей» новым рабочим-металлистам, не прошедшим долгой старой выучки.