Федор Сологуб - Том 2. Мелкий бес Страница 62

Посмеялись, – и опять отец хмуро сказал:

– Иные ноги туда бегают, куда и не надо.

Неловкое молчание опять прервал Лютик.

– Готик, тебе все Настя положила? – спросил он.

– Все, отвяжись.

– И нож да вилка есть?

– Есть, отстань.

– Нож давилка есть, а нож резалка есть?

– Не ерунди! – крикнул Готик.

– Придумываешь пустяки, – сердито сказал отец. – Никакой связи нет в твоих дурачествах.

Лютик не смущаясь ответил:

– Вот то-то и весело, что нет связи. Не связано, свободно. А где логическая связь, там тоска, тощища. Тоска таскать все от причины к следствию. А вот так-то лучше, как хочу, так и верчу. Когда рассуждаю дельно, то чувствую тосчищу, словно таз чищу, никому ненужный таз.

– Старо, брат, – сказал отец. – Это еще когда я учился, у нас был учитель, который любил мудреные диктовки давать. Вот в таком же роде была одна диктовка: «Таз куя, сказал кузнец, тоскуя: „Задам же людям таску я, за то, что я тоскую“».

Мальчики смеялись.

Наконец Александр Андреевич спросил, собравши все силы своей строгости:

– Ты куда это, Георгий, нынче ночью бегал?

Готик покраснел. Теребя салфетку, сказал жалующимся голосом:

– Да никуда, папа, право. Это мама я не знаю почему думает. Это она потому, что сапоги сырые. Ну, что ж, – вчера сыро же вечером было. Ну, мы возле реки ходили. Ну, по воде.

– Ночью не сметь уходить! – строго сказал Александр Андреевич.

– Ну, не буду уходить, – хмуро ответил Готик.

– И, пожалуйста, не нукай, – раздражаясь, говорил отец. – Дурацкие привычки. Будешь бегать, розгами выдеру.

Готик обидчиво покраснел и тихо промолвил:

– Это из мрачных времен дикого средневековья.

Отец засмеялся.

– Поговори ты у меня! – погрозил он полушутя, полусердито.

Лютик сказал весело:

– Нас драть нельзя, а то мы забастуем.

– Стачку устроим, – поддержал Готик.

– Обоих и выдеру, – дразнил отец.

– А мы обструкцию устроим, – кричал Лютик.

– Подадим тебе петицию.

– Или побежите в полицию?

– Ну уж нет, на это я не согласен, – живо ответил Лютик, – хоть пополам перепори, а к городовым не пойду.

Настя переменила блюдо. Заслушалась, локтем задела стакан, – стакан скатился на пол. Не разбился, – упал счастливо.

– Настя, вы со стола сталкан сталкали, – сказал Лютик.

– Надсмешники! – крикнула Настя и с хохотом убежала.

Подали рисовую кашу.

– Готик, да неужели ты и кашу станешь есть? – спросил Лютик.

– Ну да, и кашу стану есть, – с досадой сказал Готик, – тебе одному, что ли?

– Смотри, – остерегающим голосом говорил Лютик, – и каши поешь, икать станешь.

– Отстань, – кричал Готик, и сердясь и хохоча. – Какой ты дурак! Все глупости придумываешь.

После обеда Александр Андреевич никуда не пошел. Он долго сидел в беседке у забора, глядя на реку, и курил. Потом пошел к жене.

– Знаешь, Люба, – сказал он тихо, – это начинает меня беспокоить.

Людмила Яковлевна заплакала.

– Ну, ну, не плачь, мы это узнаем, – говорил Александр Андреевич, – но куда он мог бегать?

– Так легко утонуть, – всхлипывая, говорила Людмила Яковлевна. – Каждый год кто-нибудь тонет.

За вечерним чаем опять говорили о том, что надо запирать на ночь двери. Насте напоминали. Мальчикам и отец, и мать повторяли – окон открытыми не держать.

На днях где-то по соседству обворовали две дачи, – украли только что выстиранное белье и все, что было на леднике.

Вспоминали сегодня этот случай.

Лютик говорил с досадою:

– Мама повестку получила, что сегодня обокрадут.

Вечером после чая, когда уже мальчики пошли спать, Людмила Яковлевна и Александр Андреевич опять, в спальне, заговорили о ночном приключении. Затворились, чтобы кто не вошел из мальчиков. Говорили тихонько.

Людмила Яковлевна сидела на стуле около кровати и причесывалась на ночь. Александр Андреевич стоял перед нею, нерешительно почесывая бритые щеки.

Тускло горела свеча.

– Ты спрячь его сапоги, – посоветовал Александр Андреевич.

– Он Лютины наденет, – тоскливо ответила Людмила Яковлевна.

– Ну, и Лютины спрячь.

– Этим разве удержишь, – уныло сказала Людмила Яковлевна. – Он и босиком убежит, – что ему! Уж коли повадился.

– А надо поймать, – досадливо сказал Александр Андреевич.

– Да, поймаешь!

– Ну, не поймаем, так по следам уличим и проследим, куда он ходил.

– Ну, где в траве следы видеть! – безнадежно сказала Людмила Яковлевна.

– Не все трава.

– Все-таки спрячу, – сказала Людмила Яковлевна.

Пошла в переднюю. Потихоньку.

– Ты тут останься, – шепнула она мужу, – настучишь сапогами, а я в туфлях.

Мальчики улеглись. Настроенные разговорами на тревожный лад, они замкнулись в своей горнице.

Лютик как лег, так и заснул.

Готик укладывался медленно. Прислушивался.

Где-то недалеко играли и пели. Под нежный перезвон переливных звуков начал засыпать и Готик. Сладостное обнимало его предчувствие милого сна.

Вдруг, заслышав легкий шорох под своею дверью, Готик встрепенулся.

Полежал, вслушиваясь.

Было не то радостно, не то страшно. Жуткое ожидание.

Слышно было, что кто-то шевелился за дверью, и чьи-то легкие за дверью движения словно отдавались в Готином сердце, волнуя кровь.

Потрогали дверную ручку.

Дверь зашаталась, слегка колотясь о задвижку, но не поддалась. Ушли тихонько. Готик лежал и чутко вслушивался.

Людмила Яковлевна принесла в спальню и Лютины, и Готины сапоги.

– Заперлись, – шепотом сказала она. – По всему видно, что опять собирается идти. Сегодня, может быть, оба отправятся. Пусть босиком по сырой земле прогуляются.

– Одежда? – спросил отец.

– Костюмы на месте. Да это что, – эти сорванцы и нагишом убегут, коли очень захочется.

– Надо подождать. Из окна видно будет. Или в саду побыть?

– А если они через двор побегут?

Остались ждать в спальне.

Опять услышал Готик, что кто-то подошел к двери.

И опять слышал он шорох, долгий, осторожный, – словно кто-то шарил по полу, искал чего-то.

Толкнулись в дверь. Досадливый шепот… Удаляющиеся легкие шаги…

Скрипнула где-то дверь, ступеньки зашатались.

Готик еще полежал. Прислушался. Тихо.

Вдруг вскочил. Сердце сильно билось. Подбежал к двери, приоткрыл, выглянул, – никого.

Готик глянул на стулья, где лежала одежда.

Только Лютина одежда, – Готиной нет. И сапог нет, ни Готиных, ни Лютиных.

«Стащили, – подумал Готик, – и одежду, и сапоги».

Он вошел в комнату, подбежал к окну.

Опять по той же дорожке, что и вчера, пробирался мальчик, так же прячась. Сегодня он был босой.

Готик слабо удивился.

Подумал стыдливо:

«Как же я приду к милой Селениточке босиком?»

И вдруг опять неодолимая сонливость потянула его к постели.

Заснул.

И снова призрачные сны ему снились.

Снилось Готику, что он идет к Селените. Его ногам сыро, ему неловко, что он босой. Но он не может и не хочет остановиться. Неведомая сила влечет его.

Чудные цветы на мирных полянах легонько покачивали милые и нежные головки, орошенные душистою росою, и улыбались луне невиданною на земле улыбкою.

Лунный свет в чертоге милой Селениты разливался, отражаясь зеркалами дивных стен, и томил, и чаровал.

Вот и Селенита. Милая, как и вчера. Милая, милая. Ножки у нее белые, необутые, как у Готика, – чтобы не было Готику стыдно.

Зеленоватые на ней одежды при каждом движении развеваются тихо. Слова у нее звенят, как музыка, и сладостно нежен шорох ее шагов, ее развевающихся одежд.

И радостная сияет на ее лице улыбка, – но эта радость растворена в дивной печали.

И от этой радости, и от этой печали кружится голова и на глазах закипают слезы.

Селенита прильнула к Готику и обняла его, и в легком кружении понеслись они над озаренными луною полянами, едва касаясь ногами нежных трав. И было радостно и томно.

В спальне шептались, строя предположения о том, куда мог ходить Готик.

Вдруг услышали шорох. Как по команде, притихли, прислушались. Скрипела дверь.

Людмила Яковлевна тихо вышла из спальни.

Пошел за нею и Александр Андреевич, держа в руке свечу. Остановились у дверей, где спали мальчики.

– Нет одежды! – испуганным шепотом сказала Людмила Яковлевна. – Убежал!

– Хорошо, что один, – проворчал Александр Андреевич.

Быстро пошли в сад.

Вдруг на их глазах из кустов выбежал мальчик и проворно шмыгнул в калитку.

Александр Андреевич побежал за ним.