Иван Мележ - Дыхание грозы Страница 63

Чуткий, умный и принципиальный. Он глубоко понимает политику большевистской партии. Он все силы отдает, чтобы партийное дело побеждало. И ночи и дни работает для партии. Он не боится, как некоторые, ездить в самые глухие села. В болото и в лес не боится лезть. Он — всюду, где живут люди. Он понимает и любит людей. И люди любят его.

Его не любят только нехорошие люди, которые хотят его запачкать! Кивают на брата! Но он с братом не имеет ничего братского! Он брат всем трудящимся людям, а не мироеду.

С которым родился вместе случайно!..

Увлекшись, рассказал горячий латыш, как помогал Апейка строить школу в Мокром, прокладывать дороги, как приезжал даже на луг организовывать колхоз в Куренях; остановился вдруг, коротко, решительно заявил снова, что товарищ Апейка — "действительный, настоящий большевик". Уже сойдя со сцены, снова повернулся к комиссии:

— А вам, товарищ Галенчик, не надо подсказывать другим, что говорить. У каждого есть своя голова! Свой ум. Ясно?

Не ожидая ответа Галенчика, решительно пошел в зал под одобрительный говор, звучные хлопки Никогда за все годы не перебирали так жизнь Апейки, как в этот вечер. Вспоминали, спорили, поправляли друг друга, говорили, кричали до хрипоты. И дымили, дымили самокрутками: дым висел над людьми тучею. Почти не закрывали дверей, часто открывали окна, чтоб вытягивало дым, — тогда чувствовали, как по ногам ползет холодок, холодок темной осенней ночи. Люди то входили, то выходили, толпились в сенях, под окнами. К полуночи немногие ушли, но в зале было и теперь почти полно. Чем дальше, тем чаще начали выкрикивать, что пора кончать об Апейке, все ясно, однако Белый не слушал, дал высказаться всем.

Уже далеко за полночь председатель спросил у членов Комиссии, нет ли у них вопросов.

Зал снова смотрел на Галенчика. Тот, сдвинув суровые брови, минуту думал, прежде чем показать свои права и власть. Давно ли виделись с браком? В каких отношениях вы с бывшим учителем и офицером Горошкой? Какие отношения у вас с кулаком Глушаком? Внутренне подготовленный к тому, что от Галенчика можно ожидать всего, Апейка отвечал настороженно, вдумчиво; не возмущался, что, слушая его, Галенчик недоверчиво кривит губы. Апейку поддерживали и разумное внимание Белого, и сочувствие зала.

Галенчик не очень наседал на Апейку с вопросами. Он вскоре заявил, что вопросов больше нет. Однако, как только Белый поинтересовался, не желает ли кто из членов комиссии высказаться, Галенчик глыбой поднялся над столом.

Он сразу заявил, что некоторые из тех, что выступали, не проявили надлежащей политической зрелости. Отдельные, как товарищ Гайлис, попробовали даже зажать рот тем, кто решился критиковать Апейку. Более того, старались выдать Апейку за некоего святого, которого и подозревать в грехах не дозволено.

— Посмотрим, такой ли он святой, товарищ Апенька, как здесь старались некоторые доказать. Подойдем, взвесим все открыто, строгой- большевистской меркой. — Галенчик окинул взглядом зал. Непреклонно, беспощадно. Взвесим… Большевистской меркой! — Помолчал, заговорил тише, мягче, снисходительно: — Товарища Апеньку здесь называли добрым. Справедливым. Чутким. Хвалили, что товарищ Апенька всех принимает. Всех выслушивает. Помогает всем. — Галенчик будто похвалил тоже: — Помогает, правильно. Правильно!.. — В голосе его почувствовалось что-то упорное, зловещее. — Но давайте посмотрим, — голос Галенчика окреп, — как Апенька помогает и кому помогает! Вот что давайте посмотрим!.. Одно дело — когда помогают трудовому человеку, бедняку, который ищет совета и поддержки от родной советской власти, который просит, чтоб советская власть защитила его от заклятого его чврага и врага советской власти — кулака-мироеда. Это — одно дело. И здесь мы можем целиком одобрить такого руководителя, как настоящего представителя советской власти на месте! Настоящего советского руководителя! — Галенчик снова окинул взглядом зал. Зал следил за каждым его движением, ждал. — А другое дело, — заговорил он язвительно, с желчью, — когда в кабинет председателя советского рай"

исполкома приходит лишенец, твердозаданец, бывший царский офицер! Когда они размазывают по лицу крокодиловы слезы только для того, чтоб затуманить нашу голову, усыпить нашу большевистскую бдительность! Это — другое дело!..

Одно дело — это наш Друг, трудящийся человек, а другое — враг, классово чуждый враг, с которым надо быть всегда начеку, которому нельзя давать никакого спуска! В том, как относится человек к классово чуждому врагу, проявляется прежде всего большевистская стойкость и закалка!.. — Голос Галенчика стал тише, и снова почувствовалась в нем язвительность. — И вот здесь открываются нашим глазам, прямо сказать, удивительные вещи! Партиец с таким большим стажем, человек с большим опытом, поставленный на ответственный пост председателя райисполкома, сплошь и рядом теряет прямую, четкую классовую линию! Вместо того чтобы твердо проводить генеральную линию, он сам своей рукой вытирает врагу крокодиловы слезы!..

Апейка чувствовал, как что-то тяжелое, горячее заполняет его, нетерпеливо стучит в виски, туманит голову. "Вон куда гнет!" Хотелось вскочить, прервать его, всему залу заявить, чего стоят эти подлые подкопы, эти грязные намеки.

Однако он сдерживал себя, подбадривал: пускай говорит, пускай все высказывает! Он ответит ему!..

В зале почти не разговаривали. Почти все молчали, ждали. В тишине этой прорвалось: "Что он плетет, люди!" Откровенное, удивленное, женское…

Галенчик не только не растерялся: по лицу даже прошла довольная, задиристая ухмылочка. Он уверенно стоял эа столом, член комиссии товарищ Галенчик; он окидывал беспокойные ряды взглядом, в котором были и смелость и понимание всего, недоступного другим. Понимание и стойкость, которые только укреплялись от разных выкриков…

— Вам нужны факты? — сказал он, как бы радуясь Голос его снова заметно окреп. — Пожалуйста! Все выводы, которые я сделал тут, основаны на фактах. Все факты проверены, точны. Я начну с того, на что, довольно осторожно, намекнул товарищ Кудрявец. На факт заступничества товарища Апеньки за бывшего офицера Горошку. Вдумайтесь:

член партии, председатель райисполкома сам добивается, чтоб восстановили на работе учителем — бывшего офицера.

Чтоб доверили воспитывать наше молодое советское поколение, нашу надежду, детей — белому офицеру, заклятому врагу советской власти! Надо добавить — это также важный момент, очень важный! — своей цели Апенька добивается после того, как партийная ячейка, райком комсомола и районо разоблачили этого врага и вырвали его, как сорную траву, из среды наших советских детей. О чем это говорит, подумайте, товарищи. Этот факт — не единственный. Таких фактов очень много, их можно привести десятки, а может, и сотни из деятельности Апеньки на посту председателя райисполкома! Не далее как неделю назад, уже тогда, когда работала комиссия, товарищ Апенька взял под свою опеку обманщика темных наших людей — попа! Который пришел к нему в райисполком со сказками, будто он уяснил вред религии, которой он служил всю жизнь! А теперь решил расстричься! Захотел будто бы начать жить честной жизнью! Товарищ Апенька — опытный работник, немолодой партиец — «поверил» на слово этому проходимцу, божьему слуге! Который прикинулся только для того, чтобы замаскироваться под нашего, советского человека! Чтобы устроить в наш советский институт своего поповского сынка! Более того, Апенька — это факт, проверенный факт! — дал указание этому попу, чтоб тот вел агитацию против религии. И взял с него слово, что он будет агитировать! Это не выдумка!

Факт!.. В тот же самый день Апенька взял под свою защиту еще одного обиженного советской властью — сынка кровожадного кулака из деревни Курени, Глушака Степана!

Этот кулацкий выкормыш устроил Апеньке спектакль, будто отцов кулацкий хлеб дерет ему горло и он бросил отца! И он просит, чтоб его приняли в советскую семью, в коммуну!

И Апенька поверил кулацкому сынку, поверил! И помог втереться в коммуну!

В зале то там, то здесь шумели, вырывались возгласы:

возмущались речью Галенчика, радовались ей. Апейка не удивлялся, просто отмечал про себя: были и такие, что радовались. Но большинство, видел он, молчали; ожидали, что будет дальше. Было и в самих примерах, и в том, как говорил Галенчик, что-то такое, что заставляло людей слушать, молчать, ждать. Руки Апейки дрожали, тяжелое, горячечное все туманило голову, нетерпеливо подымало с табуретки.

"Пусть говорит, пусть выкладывает все!.. — как бы приказывал он себе. Спокойнее, спокойнее слушай! Держись с достоинством: люди смотрят на тебя! Пусть видят, ты знаешь: правда за тобой! Надо слушать все, запоминать!

Чтоб не пропустить потом чего-нибудь, отвечая!.."

— Что это такое? Как это назвать? — вонзался в Апейку голос Галенчика. — Есть люди, которые называют это «добротою». — Голос был полон иронии. Вы, товарищ Кудрявец, называете это добротою, а большевики, настоящие большевики, называют это иначе. Настоящие большевики называют это потаканьем классово чуждому врагу. Спайкой с классово чуждым врагом! По настоящему большевистскому определению — это не что иное, как искривление классовой линии большевистской партии! По большевистскому определению это не что иное, как правый уклон. Вот что это такое, если смотреть точно и прямо… Правый уклон, с которым большевистская партия под руководством товарища Сталина вела и будет вести беспощадную борьбу! — Галенчик едва не сорвал голос, но заставил замереть весь зал. Он кипел гневом, в нем чувствовалась большая сила.