Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге Страница 64

Не трудно вообразить, сколь чувствителен. был такой оборот Меншикову; он не смел уже тогда предстательствовать за любимца своего, а увидел себя принужденным ради спасения его искать помощи в том же Князе.

Итак на другой день Меншиков приехал к нему, и как бы не зная его разговоров с государем, говорил ему: «Ты не сделал несчастным ни одного человека, так можно ли было ожидать, чтобы ты погубил ни в чем пред тобою неповинного полковника?» «Не я его погубил, а ты сам, – ответствовал тот; – ты, конечно, не то ему приказывал сказать мне, что он соврал, за что и назвал я его дураком; и тебе бы должно о том снестися прежде со мною, да и не жаловаться государю». Меншиков признался, что он виноват, и просил его с покорностью спасти полковника, которого он любил. «Хорошо, – сказал сей добродетельный муж, – но надобно для сего дождаться спуску моего корабля; тогда я не упущу случая просить о нем Государя; а оный, – примолвил Князь, – скоро поспеет, ежели ты поможешь мне в работниках, которых у меня маловато, и достать я их не могу».

Меншиков, не распуская своих работников, того же еще дня всех их прислал на корабль Долгорукова, и чрез несколько дней он уже приготовлен был к спуску.

Монарх, в своем же присутствии спустив его на воду, имел на оном и обеденной стол, данный строителем, за которым присутствовали её величество, и вся знать, в числе которых и князь Меншиков.

Сколь был Монарх весел и доволен строителем и угостителем, сие он доказал уже после стола: он, взяв супругу свою за руку, подошел к князю Долгорукову и, сев подле его, говорил монархине: «Дядя наш больше нам друг, нежели подданный; никто столько нас не любит, как он; всегдашняя правда, говоренная им мне, и ревность его к отечеству сие доказывает ясно, и ты обязана его столь же много любить, как и я; проси, друг мой, у меня, сказал наконец государь князю, я все для тебя сделаю». «Хорошо, – сказал Князь, – посмотрю, сделаешь ли, о чем тебя попрошу». «Сделаю, – повторил государь». – «Так простите же арестованного полковника: я больше ни о чем тебя не тружу».

Великий государь похвалил его великодушие, и тот же час простил его и освободить повелел. Князь, возблагодарив монарха, в ту же, минуту предупомянутого адъютанта своего послал к полковнику сему, объявить о сем указе Государевом; и велел притом сказать ему, что если Государь сам о чем будет спрашивать его, то б сказал ему всю правду, не осмелясь отнюдь что-либо утаить, и паче солгать; но до сего однако же не дошло: его величество уже не видал его; ибо в наказание Князю Меншикову определил его в одну дальнюю крепость комендантом, куда и должен был он на другой день по освобождении своем отправиться.[191]

52. Доверенность государева к князю Долгорукову

Великий Государь, однажды разговаривая с сим же князем о разных важных материях, между прочим, когда же дошла речь до полков гвардии, то его величество сказал: «Я благодарю Бога, что гвардию мою довел до таковой степени совершенства, что она может служить всей армии моей достойным к подражанию образцом». «Я знаю, – ответствовал на сие последнее князь, – что она добра; да есть ли из офицеров оной такие, на которых бы ты во всем полагаться мог, паче же касательно до некорыстолюбия, беспристрастия и верности». «Есть, – перебил речь его государь, – и много, а особливо два из них достойны всей моей доверенности». «Кто таковы сии два?» – спросил Князь. «Ты их знаешь», – отвечает Государь. «Да я и всех знаю; но о сих отличных догадаться не могу– Я к тебе их завтра пришлю; посмотри их. На другой день в 5 часов поутру явились к князю гг. Ушаков и Волков, доложив ему, что их к его сиятельству прислал государь, и что он им прикажет?

Князь вступил с ними в пространный разговор, содержание которого было должность верноподданническая, с каким усердием и ревностью обязаны все исполнять начальничьи, а тем паче верховной власти повеления, и проч. и как разговор сей продлил Князь до того времени, в который надлежало им быть у должностей своих, то они откланиваясь, спрашивают, что его сиятельство приказать им изволит?» «Ничего», – ответствовал Князь. Что ж они могут сказать Монарху, пославшему их к нему? «Ничего, – опять сказал Князь, – я сам увижусь с ним, да что вы так торопитесь? – примолвил он, – вы можете еще побыть у меня и поговорить». – «Никак невозможно нам продлить времени, ибо настал тот час, в которой мы должны быть у должности». – «Ну так прощайте». – заключил князь.

Великий Государь того же дня увидевшись с ним, спросил его: каковы показались ему офицеры? «Я их знаю, – ответствовал Князь; – но не знал только того, что ты их от прочих так отличаешь. Ушаков подлинно хорош, – продолжает он; а другой хотя может быть столь же верен, но мне показался он плоховат. – Нет, нет дядя, – перебил Государь, – не смотри на вид, он не хуже Ушакова исправить может всё, что ему ни поручи; одним словом, – заключил Государь, – я равно на них обоих положиться во всем могу; и ежели б я таких много у себя имел, то мог бы себя назвать совершенно счастливым». «Правда, ответствовал Князь, не все с равными родятся способностями; но добрых и способных не найдется много, когда не ослабевая примечать ты их будешь, и достойному воздавать достойное; и спасибо тебе, что ты о сем и заботишься.»[192]

53. Князь Яков Федорович повелевает одному обвиненному сенатом подать государю на Сенат и на себя самого челобитную

История древняя и средняя показывают, что при всяких пирушках и празднествах приносились, так сказать, жертвы Бахусу; и сие древнее обыкновение не чуждо было и знашных домов и даже самих дворцов государей, как азиатских, так и европейских. Чаша Геркулесова обращалась в руках многих из них; Александру приписывают и самую преждевременную смерть его, выпитию сей чаши, для того только, что не хотел он уступить и в сей чести сему герою древности.[193] Кир Младший, желая доказать, что он большими обладает дарованиями, нежели старший брат его Артаксеркс Мнемон, между прочим хвалился и тем, что он больше него вынести может крепких напитков. Наш великий князь Владимир отверг предлагаемую ему магометанскую веру, между прочим и для того, что она запрещала употребление крепких напитков, говоря: у нас всякие веселия в подпитии бывают. Не чужд сего был и Генрих IV, тоже впрочем достойный Государь: «Если я люблю попить, – говаривал он, – то для того, чтобы развеселить дух».

Во время, в какое жил и наш Герой, также не могли похвалишься большим пред прежними временами воздержанием от излишнего употребления крепких напитков, особливо же о святках при славливаниях, известно, что при таких излишествах провинившиеся в чем-нибудь, вместо наказания, долженствовали выпивать пред другими больше. Князь-папа Зотов не редко таковые делал наказания; а одного из знатных отправил на тот свет.

Полковник Блеклой имел в Сенате тяжебное дело с помянутым Зотовым, Сенатор князь Яков Фёдорович Долгоруков, почитая на стороне первого сираведливость, уверил его, что дело решится в пользу его; и г-н Блеклой крайне положился на слово и справедливость сего Катона нашего; но сверх ожидания, соперник его был оправдан, а он обвинен; а как определение оное между прочими подписано было и князем сим, то полковник придя к нему, стал жаловаться ему на него же самого; и сей беспристрастный судия повторяет ему, что он действительно прав; но он должен был подписать, да и приказал ему непременно подать на сие решение Сената и на него самого апелляционную челобитную государю.

Полковник исполняет это; монарх спрашивает его, не принимая еще апелляцию: что значит сия бумага? – Челобитная на Сенат, – ответствует г-н Блеклой. – Но подписал ли определение Долгоруков? – вопрошает государь и услышав, что подписал, принял челобитную, прочел, велел принести к себе дело; рассмотрел, и найдя действительно его правым, призывает к себе Долгорукова, и спрашивает у него о сем деле. Тот ответствует, что Блеклой прав, а Зотов виноват. «Да как же ты подписал обвиняющее его определение? спрашивает его государь. Сильная рука Зотова превозмогла, говорит Князь; но ныне наступили святки, а он брата моего, по злобе на него, уже опоил, либо если б я обвинил его, была бы, может быть, и мне от него та же участь; а как ты, государь, заключает Князь, переделаешь и нас обвинишь, так не на кого будет ему и сердиться».

Правосудный однако же государь не был доволен сим извинением князя; он оправдав Блеклова, наложил на всех сенаторов знатный штраф, а князя оштрафовал пред другими вдвое, «из-за того, заключает государь сие решение свое, что он всех их умнее».[194]

54. Сего же князя совет касательно рекрутского набора монарх принимает с благодарностью

Великий Государь прислал в Сенат указ о новом наборе рекрутов; а так как набор сей случился прежде обыкновенного, то когда прочтен был сей указ в Сенате, то князь Долгоруков с негодованием сказал: «Долго ли быть сим разорительным народу и государству наборам?» – и по обыкновению своему в таких случаях, положил оный под сукно. Исправлявший тогда должность обер-прокурора, гвардии майор Иван Ильич Дмитриев-Мамонов– Большой, и все Сенаторы, говорят ему: как он осмеливается остановить исполнение указа самодержца своего? «Я знаю что делаю», – ответствует тот. Тотчас доносят обо всех словах и действиях его Монарху: и может быть с прибавлением ещё.