Виктор Ревунов - Холмы России Страница 65

Человек встал, сбросил на землю плащ:

- Ты что это?!

Перед Никитой стоял Строиков. Никита попятился, оступился в ямку повалился в крапиву.

- Да ведь я... Алексеи Иванович,-барахтался он в крапиве, обжигаясь.-Я думал это... как ее... лось.

-Ло-о-ось! Это в плаще-то?!-стряхивая землю с галифе и отплевываясь, уточнил Строиков.

- А может, где и на рога подцепил, плащ-то. Заповеднили их, так они шастают теперь и по хуторам.

- Встречается, и с удочкой шастают?

Никита выбрался из крапивы:

- А как дрессированный. Вон в цирке видел: медведь вилочкой макароны кушает.

- Ладно, садись, циркач,- уже незлобливо, чертыхаясь и на Никанора, предложил Строиков.-Дрессированный. Надо же!..

Осторожно, подальше от Стройкова, Никита сел на колоду, тотчас же принялся разматывать удочку.

- Только не дыши так... Аж свистит в ноздрях. Дрессировщик.

- От радости, Алексей Иванович. Вместе половим.

- От злости. Жмот! Так ударил. Правду люди-то говорят...

Это было рыбное место Никиты. Его все знали на хуторе. Но попробуй, сядь кто. Узнает Никита - а бригадиру в колхозе не трудно найти, к чему можно придраться,- и трудодень срежет, не остановится. Знали в Нивяном эту бешеную слабость Никиты и не связывались с ним. Угра велика. И ребятишкам наказывали: не ходи к колоде - не лезь в чужое! Говорили, что в воде там косы торчат, и нора змеиная под берегом, и какая-то волосатая рожа со дна блажится... Да Никита и сам сторожил зорко заповедный свой бочажок.

- Так вот где она, твоя вотчина,- ворчал, больше для острастки, Строиков, потирая голову, шею.- Жмот.

- Да и про вас говорят, Алексей Иванович, не гневайтесь: до чужого курева как дорветесь, хоть весь кисет отдавай.

- Искуриваю много. А до магазинов далеко бывает.

С вами не закуришь? Так вот...- Строиков поменял червяка и забросил поплавок подальше от берега.- Это место-то твое, что ж, единоличное? Как у барина, что ль?

- Здесь даже плетень могу поставить. Я на своем приусадебном участке срезал-этим местом восполнил.

И ко всему прочему, рыба здесь на мой кровный трудодень подкармливается. Ячмень, ржица, горох. Вы-птице... на курятинку, значит; а я сюда несу - леща нагуливаю. А на готовое, сами знаете, всегда охотничков много.

Стройков выхватил окуня.

- Хорош, стервец! - Полюбовался им и бросил в ведро.

Не успел закинуть, опять горбастый.

Ведро Стройкова полнилось уловом. У Никиты только пескарь клюнул, да и тот, уже над водой, сорвался.

Закурим, что ль, Алексеи Иванович? - предложил он.

- Погоди.

- Посидим, подымим,- настаивал Никита, вынимая коробок из-под ландрина.-Махорочка-то моршанская.

У пас и за полтинник не купишь.

- Я на рыбалке не курю. Трещит, проклятая: рыбу распугивает.

Никита со вздохом подтянул свой поплавок к поплавку Стройкова.

- Не путай,- сказал Стройков.

- Так течение ведет, Алексей Иванович. Я тут всегда на одну удочку ловлю.

На том берегу смородиной красной зрела заря. Рыба вдруг перестала клевать. Лишь пескари да ерши изредка окунали поплавки.

- Распугал. Трещишь тут своей моршанекой.

- Здесь яма, Алексей Иванович. Не слышит она.

- Значит, языком распугал.

- Она нашего языка не понимает. Пошла на плес погулять. Скоро вернется. Ее здесь, как в бочке. Вилкой бери. А что пугать ее стал кто-то, это точно. Не услежу вот никак... жабры ему в горло.

- Может, тот самый... босиком который, в рваной рубашке?

- Это кто же?

Желавин... Ты слух пустил? - И Стройнов с-уемешкой глянул на Никиту.До чего дошел!

Никита опустил голову:

- Припечатали, значит. Хоть сдавайся. Но это какой Же интерес мне такой слух пускать? Чтоб милиция тут день и ночь сидела?

- С милицией тебе здесь и поспокойнее вроде бы.

Место-то - и рядом с хутором, а глухое?

- А я и один не боюсь. Чего мне бояться? Бога нет, чертей тоже. И упокойнички по могилкам смирно лежат.

Все теперь исследовано по-научному. Да и Желавин...

С ним, с живым, я столько лет проработал. Он - председатель. Я бригадир. Сказал - делаю. Не хочешь - вон в рядовые. Делал. Куда денешься. Прений у нас не было.

Зачем я ему? Удочки взять? Берн, другие себе сделаю.

Вот, другое дело, бриллианты бы у меня завелись...

- Какие бриллианты? Ошалел ты?

- Обыкновенные, вроде бы камешки такие... Помнишь, как топор-то откапывали под березой. Не забыл, чай? Как раз к одному слову Желавина и пришелся лесок тот, темный, с березой и топором под ней. Я и вспомнил...

Как-то из Вязьмы с ним ехал. С Желавиным. По каким-то делам там были. Поезд поздний. Местный. В вагонах пусто. Легли на скамейки: под голову кулак, а под бока и так. Заснул он. А мне сон не идет: грохочет под лавкой, визжит. Слышу - его голос. Сонный, тяжелый такой, будто из-под колоды стонет: "Бриллианты... бриллианты...

пояс, бриллианты..." Лицо в темноте, как холст белое, на лице испарина. Жутко! Потом он очнулся. Я одним глазом покашиваюсь. Зыркает - ищет... ровно убить кого хочет. А никого нет. Я один рядом. Посидел, картуз свой с лавки взял, и ко мне: "Спишь, Никита?" Я молчу. Оробел намертво. Тронул меня - потолкал: "Гражданин, приехали!" Я-на ноги. Он смеется: "Пошутил. А ты чуткий на сон". Я на лавку опять. Прилег и он. Лежим.

"Ты когда-нибудь видел бриллианты, Никита?" Слышал, ГОЕСФЮ, дамочки украшаются ими. "Я, говорит, подростком еще был, бежал как-то мимо дома Ловягиных. Они па террасе сидели. Погулять, поохотиться прикатили. И молодой барин там, Викентий Ловягнн. Он и позвал меня.

Подошел я. Дал мне какое-то зернышко. Такое... вроде бы прозрачное. Камешек. "Иди, говорит, кинь в речку. Гривенник получишь". Взял я это зернышко и бегом. Зовет:

"Вернись!" Вернулся. Отобрал он у меня зернышко и - гостям: "Вот видите, по темноте и драгоценности может выбросить за гривенник". А брат его, Антон - помнишь?-отобрал у него это самое зернышко-камешек да как кулаком по столу грохнет: "Если он узнает, что в этом камешке .сокровище, он тебе в темном лесочке горло перережет. Зачем мужика развращаешь? Себе же на голову?!" Бриллиант, оказывается, .это зернышко-камешек, Никита. Дороже золота". Это Желавин-то говорят.

И глазами так-накось как-то. Будто накось и я ему повидней. В тени притаился. Следит. Страшно мне было рядом с ним. Вот и запомнилось: бриллианты, значит...

Всплыли три леща и, отразив серебром зарю, скрылись в глубине. Поплавок Стройкова едва заметно покосился, и его повело под воду.

- Подсекай!-закричал Никита.

Стройков бросился в траву, куда упал сорвавшийся с крючка лещ. Хотел схватить его. Но лещ выскользнул.

- За голову! За жабры его. Вот так!-Никита, яро оскалив зубы, сжал в руках рыбину, а та вдруг так хлестанула его хвостом по лицу, что он повалился в траву.

Лещ скользнул с берега, вскинулся на мели... будто лемехом пропахал воду, и было видно по пузырям, как он круто уходил в глубину.

- А жабры... где жабры? Неужто и жабры унес с собой?-хохотал Струйков.

- Глаз было не высадил, зараза!-чертыхался, уже сидя в траве, Никита, потирая глаза.- Я ему...

- Про Желавина что-слух все же или знаешь что? - Стройков уже не смеялся и даже не улыбался - смотрел в упор на Никиту.

Пропади и он пропадом!- Никита смахнул рукавом налипшую чешую с лица.-Весной в Смоленск ездил. Сашку моего помнишь? На завод к нему ездил. Вечером на тротуаре стоял, смотрел. А в трамвае-то, внутри, электричество. Видать все. Он в шляпе и в этом... как его?.. ну, ни плащ, как у вас, ни пальто...

- Макинтош, что ли?

- Во! Ну, ехал...

- Кто?

- А зараза его знает. Трамвай-то бегает быстро. Только он смотрел как-то - зырк, зырк по сторонам, ровно искал в трамвае кого.

- Желавин?

- Вот и я до сей поры думаю,- развел руками Никита,- то ли дождик, то ли снег - то ли будет, то ли нет?

- Надумал?

- А как мне привиделось, Алексей Иванович? Человек-то председателем колхоза был у нас сколько лет.

Не знаю.

Ну, тогда и не болтай лишнее... с пьяного языка - Не мути воду на хуторе,- строго предупредил Стройков.- А разберешься,.поймешь что-доложи. И чтоб ни одно ухо больше... Понял?

- А их предупреждать не надо, Алексей Иванович.

Мы - народ понятливый. Знаем, что к чему. Он с меня, зараза,.столько кровушки вылакал!..

- Это уж ваше - личное. А это... Ну как, договорились?

- Есть.

- А рыбу забери. Ты выгуливал... на своих кровных трудоднях...

-Да вы это что, Алексей Иванович?!-вскочил на ноги Никита.- Обижать?.. Не обижайте нас. Я не жмот какой.

С уловом уехал Стройков. Не знал он, что поздно вечером опять дорога ему в недалекий от хутора дом.

В этот день, перед вечером, шел по улице Щекииа человек в военном. Фуражку со снопиком синих васильков нес в руке. Голова совсем седая. За спиной рюкзак, почти пустой.

Провожали его взглядами из дворов и окон.

Дементня Федоровича Елагина здесь многие знали,- муж сестры Родиона Петровича Себрякова. Работал когда-то уездным военкомом. Тревожное время было: поджоги, убийства,- стреляли в Елагина, и он стрелял.