Мирза Ибрагимов - Слияние вод Страница 65

Это предложение Рустаму понравилось. Немой Гусейн, жалобно моргая, сказал:

- За тебя, дядюшка, умереть готов, но уж если мне приходится принимать ферму, забирай оттуда Керема. Этот воришка под меня подкапываться станет. Сам украдет, а мне отвечать. Нет, я не согласен.

- Тебя не спрашивают, согласен или не согласен, - прикрикнул Рустам, но тотчас сжалился. - Ладно, переведем Керема на хлопок, пусть с кетменем попотеет. Там он узнает, как зариться на колхозное добро. - И, приказав акт ревизии послать прокурору, не попрощавшись, вышел из правления.

Через минуту он уже мчался на серой кобыле в поле.

2

С виду в доме Рустамовых ничего не изменилось. Как и прежде, все сияло чистотою, к обеду семья собиралась в столовой, по вечерам долго и мирно пили чай у пыхтящего самовара, а потом расходились по своим комнатам, вежливо пожелав друг другу спокойной ночи. А на самом деле злая печаль поселилась в семье, все чувствовали себя подавленными, даже Першан присмирела, и не слышно было ее веселых песенок. На улице стояла жаркая погода, а в комнатах как будто гулял сквозняк, и все зябли, ежились, жаловались на головные боли, а Майю трепала лихорадка.

После долгих размышлений, после многих бессонных ночей она поняла, что крутой нрав отца не мог повлиять на Гараша, что мать и сестра изо всех сил старались наладить его отношения с Майей, что во всем виновата какая-то неизвестная ей женщина, которой увлекся муж. Майя заметила, что при встречах держался он растерянно, будто его мучили угрызения совести, боялся посмотреть в глаза жене и матери, старался при каждом удобном случае уйти из дома.

Весною под живительными лучами южного солнца распускаются пышные, радужно прекрасные розы, чтоб напоить воздух сладостным благоуханием. Вот так же расцветают женщины, для которых пришла весна любви, которые чувствуют себя любимыми, желанными, преисполненными счастьем. Они с каждым весенним днем становятся прекраснее, краше, пышнее...

А трудно ли сбить лепестки расцветшей розы? На это и много времени-то не потребуется. Дунул суровый, порывистый северный ветер, миг - и облетели пестрые, словно крылатые стрекозы, лепестки, погибла дивная красота.

И Майя душевно съежилась, потускнела, почувствовала себя униженной и некрасивой. Она ни о чем не спрашивала Гараша, почти перестала с ним разговаривать, и когда муж приходил домой, садилась за свои отчеты, хотя могла бы выбрать другой час.

Гараш тоже отмалчивался. Лишь однажды, уходя, он схватил жену за руку, прошептал: "Майя!..." - но тут же осекся, безнадежно махнул рукою и убежал.

Гараш утешал себя: "Не я первый, не я последний", - среди знакомых ему парней были и такие, которые переходили от жены к любовнице и чувствовали себя превосходно. Но на душе у Гараша было мутно, он-то понимал, что никогда у него не будет такого верного и преданного друга, как Майя. Кощунством было бы сравнивать ее с Назназ. Да Гараш и не сравнивал, ему было легко, привольно с Назназ, он был ее властелином, повелителем, она ни о чем не расспрашивала, ничего не требовала, не надоедала просьбами.

Тяжело жилось этой весной в доме Рустамовых не только Майе, но и Сакине. Когда до ее ушей донеслось шушуканье деревенских кумушек, она не поверила. Но проходили дни, и, видя, как сын чуждался дома, избегал жены, как бледнела и таяла невестка, Сакина поняла, что Гараш и впрямь виноват.

Поговорить с Рустамом, к нему обратиться за помощью? Разразится такая буря, что небу станет жарко, того и гляди с плеткой погонится за сыном. И так последние дни Рустам ходит туча тучей, не выпускает изо рта трубки, и усы, и кожа, и рубаха пропахли табаком.

И верно, Рустам всю неделю места себе не находил. В поле, любуясь дружными всходами пшеницы, хлопчатника, кукурузы, отдавая приказы, бранясь с бригадирами, он забывал обо всем на свете, жил только думами об урожае. Но едва оставался один в машине или на коне, в голову лезли воспоминания о разговоре с тетушкой Телли и Гызетар. Ведь если б они желали ему зла, то промолчали бы, сплетничали бы за спиною, насмехались бы над его сединами. Нет, правду сказала тетушка!

Однажды он вернулся домой рано, сбросил запыленную, пропотевшую одежду и сел на веранде у обеденного стола. Тихо было в саду, ни один листок не шелохнется, - дуновение ветерка не доносилось сюда из степного раздолья. Алели, наливаясь соками, вишни. Но Рустама не радовал сад, он глядел куда-то поверх деревьев, дергал себя за усы, нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

Вошла Сакина с тарелками, мисками, плошками.

- А наши где?

- Майя отдыхает, дочка еще не приходила с поля, Гараш... - Голос матери дрогнул. - Гараш тоже не приходил...

- Когда этот проходимец соизволит осчастливить нас своим посещением, усади его перед собою и пристыди! - сказал Рустам, разрывая пополам чурек. - Дождется, что я схвачу его за шиворот и выброшу вон, - добавил он.

- Вот, киши, ты ему и скажи, - вздохнула Сакина. - А мне с женатым сыном уже не управиться.

- Как еще управишься! Где, говорю, невестка?

- Где ей быть - в комнате: сидит над отчетами или плачет, будто безутешная вдова.

- Плакать теперь бесполезно, - решительно отрезал Рустам.

- Да она-то в чем виновата? И ты ее тоже донимаешь, а ей, бедняжке, своего горя хватает. - Сакина поднесла край передника к покрасневшим глазам.

Рустам задумался, а затем, глядя в сад, глухо промолвил:

- Напрасно думаешь, что мне ее не жалко. И жалко и сержусь. Зови невестку, баню будем строить. Ее ж затея, вот пусть и помогает.

Пообедав, Рустам спустился в сад, где уже метра на два над землею возвышались каменные стены бани. Вскоре пришла Майя в шароварах и темной кофточке, - она очень обрадовалась, что свекор сам наконец позвал ее. Во дворе зазвенел смех вернувшейся с поля Першам, минуту спустя и она прибежала помогать строить баню.

Майя осунулась за последние дни, под глазами легли синие круги. Чтобы не оскорбить ее жалостью, Рустам начал говорить с преувеличенным оживлением:

- Ну, доченьки мои, за работу! Уж если взялись за культуру, постараемся, чтобы дом Рустамовых был самым культурным в деревне. А эта баня будет подарком от невестки нам, старикам.

И закипела работа. Майя подавала Рустаму камни, Першан размешивала в ведре известку. Укладывая камни, заливая их цементирующим раствором, Рустам без умолку говорил. Сакина, подойдя к нему, даже удивилась: с чего это на киши напала такая болтливость...

- Поднимем стены еще на метр, проложим трубы, а на неделе, если будем живы-здоровы, за крышу возьмемся...

Майе от непривычной приветливости свекра стало еще грустней. Надо бы улыбаться, шутливо отвечать в тон Рустаму-киши, но, как она ни силилась, не сумела выдавить ни одного слова.

Когда стемнело и работа поневоле прекратилась, Майя ушла к себе, сославшись на головную боль. Легла, не зажигая лампы, на диван и то ли задремала, то ли забылась.

Очнулась она от скрипа ступенек. Это поднимался на веранду муж, ошибиться Майя не могла... Гараш снял рубашку, сапоги, умылся, - кувшин с водою и таз ему принесла сестра. С шумом придвинув стул к перилам, он долго сидел на веранде, отдыхал, курил, наслаждаясь прохладой тихой ночи.

Майя даже обрадовалась, что муж не зашел в комнату. О чем им говорить? Как смотреть в глаза друг другу? А притворяться беспечной, делать вид, что она ничего не знает, - уже невозможно...

Вскоре на веранду вышла Сакина. Не садясь, скрестила руки на груди, сурово посмотрела на сына.

- Нехорошо поступаешь, нехорошо! - сказала она прерывающимся голосом. - Жена у тебя как цветок. Привез из города, так береги, ухаживай... Что творится с тобою? Расскажи. Обдумаем вместе, решим, что делать.

Затаив дыхание, Майя слушала, сердце ее так отчаянно колотилось, что пришлось руку положить на грудь; казалось, выпрыгнет, если не удержать. Что же ответит Гараш матери? Сказал бы, что полюбил другую... Непереносимо тяжко было б услышать это, но жестокая правда - лучше уклончивой лжи. Пора положить конец сомнениям. Честный ответ Гараша освободил бы обоих: пусть каждый идет своей дорогой, ищет свою судьбу! Но может быть, все-таки Гараш рассмеется и скажет: "Да откуда эти подозрения? Устал, заработался, вот и вся причина!"

Однако муж упрямо отмалчивался.

- Семья без ссор не бывает, - ласково продолжала Сакина. - Случаются и нелады и неприятности. А ты ее прости, другой раз она тебя простит... Что тебя мучает? Не скрытничай. Может, родители-то и помогут?

- Мама, чем вы сможете нам помочь? - сердито сказал Гараш. - Оставьте вы меня в покое. Ей-богу, лучше домой не являться: то жена докучает упреками, теперь ты пристала...

Фальшивым смехом он подтвердил догадки матери: совесть у него нечиста. Сакина простила бы сыну все, может, не сразу, но простила бы все грехи, кроме лжи. И когда Гараш, бессознательно подражая отцу, резко оборвал разговор, чтобы подняться и уйти, она его остановила:

- Так вот я говорю тебе: не приноси в наш светлый дом грязи! Улыбка чужой женщины тебе показалась слаще улыбки жены? Так знай, что этот мед смешан с ядом, - вот ты и очумел. Но придется расплачиваться за эту сладость страшной ценою... Мы оба постарели, и отец и я, если не отвернешься от кривых, по ночам открывающихся дверей, - проклянем! Ни отец, ни мать не позволят тебе позорить их старость!