Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне Страница 66

Морев. Позвольте и мне проститься с вами.

Мария. Милый, дорогой учитель! Как тяжело и как радостно! (Целует его.)

Входит Биркин. Целует руку Марии, пожимает руку Курганову и Мореву.

Биркин. Художнику наше почтение! Господину автору! Много благодарен, уж истинно могу сказать! Удружили!

Мария. Автор заслужил благодарность, и не такую сердитую. И художника работа немалая и прекрасная.

Биркин. Матушка Марья Павловна, что ж вы со мною сделали?

Мария (устало). Что я с вами сделала?

Биркин. Голову вы с меня, матушка, сняли. Так подвели, так подвели, – мочи нет. Прямо в калошу посадили и мокрым лаптем накрыли.

Мария. Вот, послушайте его. (Смеется, точно плачет.)

Курганов. Напрасно, Иван Кирилыч, вы так волнуетесь. И сами волнуетесь, и Марию Павловну обескураживаете. Наше дело правое. И пьеса, и постановка.

Биркин. Голубчик Григорий Андреевич, что вы! Полный провал. Продажи никакой, а расходов-то сколько было! Одни ваши, Григорий Андреевич, декорации, посчитайте-ка, во сколько мне влетели! Разорили, не в обиду вам будь сказано. Говорил я вам, матушка Марья Павловна, что такая пьеска не пойдет. Я старый воробей, меня на мякине не обманешь.

Курганов. Кто же вас обманывал? Мы вас честно и откровенно предупреждали, что рассчитываем только на литературный и художественный успех, а не на кассовый.

Биркин. То-то вот я, старый дурак, поверил вам да и влетел.

Морев. Вы, Иван Кирилыч, очень раздражены и говорите слова, о которых потом сами пожалеете.

Биркин. Это почему же-с?

Морев. Потому, что это – нехорошие и несправедливые слова. Моя пьеса поставлена очень хорошо, и вы можете этим гордиться.

Биркин. Нечем гордиться-то, господин автор! Свисту что было, забыли?

Морев. Это ничего не доказывает. Вы – опытный театральный деятель. Ведь если вы взяли мою пьесу, значит, она вам понравилась.

Биркин. Навязали, батенька, навязали! Турусы на колесах подпустили, облапошили меня, старого дурака.

Курганов. Иван Кирилыч…

Мария (перебивая). Вы забыли, Григорий Андреевич, о чем я вас просила. Пришлите мне Лидию, я хочу ее видеть, сейчас же, непременно хочу. (Тихо.) Теперь вы берите пример с Морева, не становитесь на одну доску с этим торгашом.

Курганов. Иду. Я только хочу сказать, что вот вы сами увидите, Иван Кирилыч, на втором представлении будет другая публика и другой прием. (Прощается и уходит.)

Морев (уходя и целуя Марии руку). Я верю, я жду.

Мария. Все-таки, Иван Кирилыч, эта пьеса должна идти… Прекрасная пьеса, достойная высоких задач театра! Она должна идти, хотя бы и при пустом зале. Да и не так же безнадежно отношение к ней публики. Поймут. Критика объяснит.

Биркин. Матушка Марья Павловна, да уж все газеты изругали, хуже не надо. Стыдно глаза в люди показать, вот как облаяли. Никогда в моем театре такого скандала не было, и такой пустоты в кассе не бывало.

Мария. Мы должны продолжать во что бы то ни стало. Не может быть, чтобы в этом городе, таком большом и прекрасном, таком фантастическом, в городе, где так много чуткой, милой молодежи, в городе, где рождаются идеи, где живет дух великой страны, в городе, который и сам создан творческою мечтою венчанного преобразователя, чтобы в этом городе мы не нашли друзей истинного искусства. Вы это увидите. Они придут к нам, милые, чуткие друзья! Они скажут нам свое искреннее, верное слово! Для них мы должны играть эту пьесу.

Биркин. Матушка Марья Павловна, что вы говорите! Никак нельзя! Убытки! Да никак нельзя! Нет, уж я распорядился снять пьеску, уж как вы хотите. Для кармана уж очень обидно. Да и самолюбие страдает.

Мария. Это невозможно! Я хочу играть! Я должна играть!

Биркин. Матушка Марья Павловна, не беспокойтесь! Вы и будете играть. Вот я вам рольку принес. Вот так ролька – пальчики оближете! Без всякой стилизации, без символизма, без модернизма, без всего такого ядовитого, – все, как следует по христианскому обыкновению.

Мария (берет тетрадку, смотрит ее, бросает на стол). Это играть? Ни за что!

Биркин. Матушка Марья Павловна, играли же вы раньше этого автора! Что же вы теперь на него так взъелись?

Мария. Раньше! Да, я уступала вам, я ждала. Я играла, чтобы ваша касса делала сборы. Разве я не поправила дела вашего театра? Разве публика не ходила смотреть мою игру? Как я работала для вас прошлые два года! В огне горела, в смоле кипела.

Биркин. Что и говорить – все больше с аншлагом пьески шли. Играли вы, матушка Марья Павловна, концертно. Битковые сборы делали. Да и не одна вы постарались. Подобралась у меня труппочка, не стану Бога гневить, на редкость хорошая.

Мария. Если я играла все это, такое чужое мне, играла для вашей кассы, то и вы должны что-нибудь сделать для меня. Иван Кирилыч, миленький, Христом Богом прошу вас, не снимайте этой пьесы.

Биркин. Матушка Марья Павловна, никак нельзя. Не могу торговать себе в убыток. Опять же и товарищи ваши пить-есть хотят. Хоть разорвись, первое число придет – всем жалованье подай. А из чего я буду платить, если сборов не будет?

Мария. Ставьте ее хоть два раза в неделю. Хоть один раз! Только не снимайте.

Биркин. Это нам несподручно, канитель такая. Это, что называется, игра свеч не стоит, – за электричество больше заплатишь, чем касса выручит.

Мария. Ради Бога! Иван Кирилыч! Ну хотите, я на колени перед вами стану!

Биркин. Что вы, матушка Марья Павловна! Стою ли я, старый дурак, такой чести! Дайте, я ручки ваши атласные расцелую! Раскрасавица вы моя, Марья Павловна! Да стоит вам захотеть только, ведь вы из меня, старого дурака, веревки вить станете.

Мария. Что вы говорите, Иван Кирилыч!

Биркин. Несравненная вы моя, божественная! Так я вами очарован, сказать не могу. Все для вас сделаю, только будьте со мною поласковее. Стар, глуп, а сладенького хочется.

Мария. Иван Кирилыч, что вы хотите сказать?

Биркин. Матушка Марья Павловна, осчастливьте меня, хрена старого, а и стар, да заборист, катнем ко мне сейчас завтракать. У меня способнее, прохладно до делов договорим. Конечно, если не погнушаетесь мною, автомобиль у подъезда…

Мария. Нет, нет, вы меня не поняли. (В волнении идет к окну и говорит сама себе, не замечая, что говорит вслух.) Боже мой, и это перенести, и это! Или в самом деле согласиться? Нет, что я, – искусству только чистыми средствами можно служить.

Биркин. Человек я одинокий. Денег у меня не то чтобы куры не клевали, – не держу кур, – но все-таки могу предоставить. Вы меня, старого дурака, потешите, я вас, голубушку, раскрасавицу мою, уважу, и пьеска пойдет, куда ни шло, все будет по-хорошему.

Мария. Перестаньте!

Биркин (войдя в азарт). Матушка Марья Павловна, яхонтовая, пользуйся, пока я в азарте, лупи с меня, старого дурака. Хошь так – окроме того, что по театру причитается, квартира моя со всем снарядом, пятьсот в месяц на булавки, выезд мой, – ну, по рукам?

Мария. Подите прочь! Что за гнусность!

Биркин. Это к чему же такие слова? Как будто я по-хорошему, с моим уважением и с ласкою.

Мария. Спасибо за ласку. Хороша ласка! Форменный торг: чтобы вы не снимали пьесы, я должна… должна… как это поется:

Перед мальчикамиХодит пальчиками,А перед зрелыми людьмиХодит белыми грудьми.

(Хохочет, едва сдерживая слезы.)

Биркин. Хе-хе, вот оно самое! В точку потрафили. Вот именно – перед зрелыми людьми, хе-хе-хе! Шутница вы, матушка Марья Павловна! Ну что ж, по рукам?

Мария (строго). Этот торг не состоится. Нет, я не поеду к вам завтракать. И уйдите вы от меня, прошу вас.

Биркин. Как желаете. А рольку эту я вам оставлю. Уж потрудитесь поучить.

Мария. Ни за что не возьму. Не буду играть этого. Не могу, не могу, поймите, не могу!

Биркин. Обязаны играть, матушка Марья Павловна.

Мария. Не хочу.

Биркин. Уволить в таком случае придется. Неиграющих актрис не требуется. Не столь богаты.

Мария. Как хотите.

Биркин (дрожа от злости). В театр на порог не пущу. Жалованье платить буду, контракта не нарушу, а играть ничего не дам. И мазню эту синюю вашего дружка сегодня же на чердак велю вынести.