Степан Злобин - Остров Буян Страница 67

С другой стороны приближалась толпа разношерстного сброда, разбившего хлебные лавки и готового в ярости сокрушить все, что ему попадет на пути…

Толпа горожан подошла вплотную, сблизилась с крестным ходом и остановилась с обнаженными головами. Многие крестились.

— Пошто, владыко, ныне молебен? Какому святому? — непочтительно громко спросил Юхим, предводитель толпы.

Макарий поднял крест и трижды осенил им толпу.

— Во имя отца и сына и святаго духа! — внятно сказал он.

— А-ами-инь! — пропел хор за его спиной.

В ответ на благословение архиепископа вся толпа горожан закрестилась.

Владыка обвел глазами близстоящих людей и сочным голосом звонко воскликнул:

— Братья! — Голос его пролетел свободно и внятно. — Радуйтесь, братья мои во Христе! — сказал он, уже уверенный в том, что вся толпа слышит его голос и подчинится ему.

Он сказал это просто, словно родной отец сообщал своим детям счастливую весть:

— Слышали ль, братья, волею божьей какое добро совершится? Тому тридцать лет, как отпали от нашей земли некие земли ко свейскому государю. Из тех земель русские люди текли к матери нашей, святой православной церкви и к Русской державе. А ныне свейская государыня-королева, по слову мирного докончания и закону, от нашего государя любезного тех людей назад воротить восхотела… А их многи тысячи, братья!..

Макарий рассказывал, и толпа внимала.

— И сказал государь наш великий Алексей Михайлович, буди он здрав: «Легче богатства лишиться, нежели одного из российских людей воротить на чужбину!» И собрал государь велику казну по скарбницам и множество хлеба по житницам и тот хлеб и казну ту восхотел послати государыне свейской, дабы не быть кровопролитью и не отдать православные души в латинскую веру.

Макарий уже видел свою победу: народ внимал ему затаив дыхание. Владыке казалось, что слышно в грудях биение сотен сердец.

— А вы, вы, братья возлюбленные, за тот выкупной хлеб заводите гилевание и мятеж… Стыд, братья!..

— Да кто же нам сказывал, владыко, на что тот хлеб? — выкрикнул одинокий голос из толпы, и вслед в толпе прошел тихий ропот.

— Помолимся, братья, о здравии государя, и с радостью отдадим хлеб и злато за ближних наших, и не воспрепятствуем, братья, Федору, хлеботорговцу, вершити торг добрый…

— Вишь, вишь, куды клонит, Лиса Патрикевна! — воскликнул мясник Леванисов. — Об Федоре вся забота!

— Кончил, что ли, владыко? — громко спросил Юхим.

Макарий растерялся и не сумел ответить.

— Когда кончил — ступай отселе домой! — продолжал Юхим. — Срамно божий образ таскать в заступу врагу-живодаву. А не уйдешь, то мы сами от сраму святые хоругви снесем в собор…

— А тебе, шапку сняв, да по шее! — воскликнул зелейщик Харлашка, дерзко подскочив вплотную к архиепископу.

— А попам подолы заголим да по голым задам плетьми их отхлещем! — крикнула озорная старуха Хавронья.

— Добер бобер! Отдал хлеб, да и скок вприсядку! — зыкнул хлебник Гаврила. — Дай-ка мы троицких житниц пощупаем — весь ли ты отдал хлеб?

— Идем, браты, щупать троицких житниц! — воскликнули разом несколько голосов с разных сторон.

Юхим кивком головы указал архиепископу на толпу.

— Слышь, владыко святой, от греха ворочай-ка с дороги оглобли.

— Надругатели! — крикнул владыка сорвавшимся голосом, высоко взмахнул жезлом, словно собрался пронзить им, как копьем, сердце Юхима, но опустил конец и ударил в снег.

— Ладно, владыка, уж ладно! Ты плюнь на них! Ну их! Пойдем ко двору, — добродушно сказал Прохор Коза, только что прибывший во Псков и теперь находившийся тут же в толпе.

Взяв Макария за плечи, он поворотил его, как хмельного кума после вечерки.

Толпа горожан, смяв кучу попов и монахов и оставив позади золотые ризы и черные рясы, пустилась бегом по улице к последней из емельяновских житниц, стоявшей вблизи воеводского дома…

Попы и монахи сзади толпы плелись вразброд обратно к Троицкому собору…

Иванка вошел в сторожку при свечной лавке, где теперь жил отец.

Бабка Ариша, измученная, потная, с волосами, выбившимися из-под платка, тяжело дыша, сидела в сенях на мешке.

— Насилу доволокла. Аж вся взмокла! — сказала она, не оглянувшись и думая, что вслед за ней входит Истома.

— Ну и бабка! — воскликнул Иванка, затворяя дверь от мороза и скидывая с плеч на пол громадный куль.

Услышав возню и возгласы в сумерках, вышел к дверям Истома.

— С хлебушком, бачка! — весело крикнул Иванка и обнял одной рукой отца, а другой ошалевшую от неожиданной встречи бабку.

Несмотря на ударивший сильный мороз, Иванка вспотел под тяжестью принесенного хлеба. Глаза его посинели еще больше от радостного возбуждения и казались ярче васильковой рубашки, в которой он пробыл весь день на морозе.

Отец и бабка, Федюнька и Груня — все обнимали, ласкали его и не могли на него наглядеться. Вздули свечу.

— А что же ты в одной рубахе? — спросила бабка Ариша после объятий и поцелуев.

— Бег по улице, а девка какая-то крикнула: «Красный тулуп!» Я думал, «краденый тулуп» — взял да кинул…

— Помнит Иванушка бабкины сказки! — с удовольствием проворчала бабка. — А кто ж его взял?

— Красная девка…

— Ох, Иванка, — вздрогнула бабка, — пропала твоя девка, а была такая, что лучше ее все равно не сыщешь!

— Как пропала? — остолбенел Иванка, поняв, что намек бабки относится к дочери кузнеца.

— Просватана ноне, — пояснила старуха, — за дружка твоего Захара. Сам ты его к ним о святках привел! — ворчливо сказала бабка в обиде, что ей не придется хозяйничать в доме с такой пригожей и ласковой невесткой…

— Э, больно надо! Другую найду, еще краше! — с отчаянием и деланной удалью воскликнул Иванка и, хлопнув дверью, как был, в рубашке, выскочил вон из избы.

Отплатить Аленке! Отомстить ей самой жестокой местью…

Он пришел к тому дому, где поутру стояла у ворот девушка, крикнувшая ему: «Скинь шубейку». У ворот возле дома теперь играла девчурка лет девяти. Он узнал дом стольника Ордина-Нащекина, лучшего дворянина города.

Иванка уставился в окна.

— Кого тебе? — любопытно спросила его девчурка.

— Девку жду, — ответил Иванка. — Тут девка тулупчик да шапку нашла. Ты про то не слыхала?

— А пошто же ты кинул тулуп?

— Я не кинул, а потерял, — возразил Иванка.

— Потерял? — сочувственно протянула девчурка. — А тут все смеялись, что кинул… Иди ей скажи, что ты потерял.

— А ты ей скажи. Я в дом не пойду, пусть сюда принесет.

— Что же ты на улице будешь? Замерзнешь! Я вот в шубейке застыла, какой мороз! А шапку ты тоже, знать, потерял?

— Потерял, — подтвердил Иванка.

— Какой-то смешной! Такой растеряха! — с укором сказала девчурка. — Ну что ж тут-то ждать? Иди в дом.

— Боюсь — дом, чай, стольничий…

— Не бойся. Сам-то тише воды сидит в горнице и окна завесил, а матка той девки по хозяйству хлопочет, а девку зовут Аксюша… Не бойся. Иди, я тебя проведу, — покровительственно сказала девочка, провела Иванку и указала дверь в задней светелке, где жила Аксюша с матерью-вдовой, дальней родственницей стольника, выполнявшей обязанности ключницы.

— Выкуп за тулуп, — засмеялась Аксюша, сразу узнав кудрявого бегуна.

Иванка схватил ее и поцеловал.

— Вот тебе выкуп! — сказал он.

Девушка выскользнула из его рук.

— Ишь, вострый какой! А хошь — крикну? Тебя на конюшню сведут за такой-то выкуп да плетью!.. — сердито сказала Аксюша.

— Губы у тебя горячие, а сердце ледяное, — ответил Иванка. — Я сколь без шубы ходил, промерз, и вся моя вина, что погрелся, а ты плетьми за то хочешь?

Но девушка, увидя его испуг, уже не сердилась.

— Слова молвить еще не поспел, а целоваться полез! — с укором сказала она. — Парня никто не попрекнет, а девке-то срам! Что я тебе худо сделала, что меня осрамить хочешь?!

— Я тебя срамить не хочу. Сам не ведаю, как поцеловал. Губы твои такие — не хочешь, да поцелуешь!

— Знаю парней! Небось каждой девушке поешь! — недоверчиво сказала она. — Тулуп твой вонючий в горницу я не носила. Спросишь у конюхов. Отдадут — ладно, а пропили — их счастье! Смеялись дюже: прозвали тебя «дурачок — скинь кафтан»…

— Аксюша, — сказал Иванка, — что же, я возьму тулуп и уйду, а тебя неужто больше и не увижу?

— Пошто тебе меня видеть? — сурово сказала Аксюша. — За жениха я сговорена, — неожиданно выпалила она.

— За старого, чай! — поддразнил Иванка.

— Ан врешь! Врешь! — со смехом воскликнула девушка.

— Ан не вру, слыхал — за старого, за плешивого!

— Ан врешь! — хохотала она. — На тебя похож, покрасивше тебя, синеглазый да молодой, а ты не знаешь его, он не псковский.

— Ан знаю! — подзадорил Иванка. — Плешивый, беззубый, — и тихо добавил, сам не зная, зачем: — Не ходи за него…