Пантелеймон Романов - Рассказы Страница 68

- Наука тоже дело хорошее,- сказал старичок.

- Конечно, я бы мог и писцом поступить и на какую ни на есть должность определиться, а вот - тянет. Дома житья не стало: отец ругается, мать плачет, что ни корысти, ни прибыли от меня в хозяйстве. Прямо жуду нагнали. Сбежал от них. Хоть еще две недели до ученья, а ушел. Попреками надоели. Вот к Васе по дороге заверну, деньжонок маленько перехвачу и поживу у него. Я человек легкий. В одном месте не оценят - я в другое пойду. Не в этом суть. Ей-богу, старина, на свете хорошо!..- сказал студент, запихивая полу куртки на подогнутых коленях.

- И знаешь, чем меня наука приманула?

- Чем, батюшка? - спросил старичок.

- В две трубочки посмотрел - и кончено дело. Теперь мне, кроме науки, ничего не нужно.

- В какие трубочки?

- Одна такая, что в нее видно то, чего около тебя простым глазом не увидишь. Нам кажется, что вот тут ничего нет, а если в трубку посмотришь,- так не оберешься, сколько всякой твари напихано. Скажем, на клопа ежели посмотреть, так он под этой трубкой с целого быка будет.

- Ах, сукин сын!..

- Блоха - с свинью.

- Чтоб ты подохла! - сказал старичок, покачав головой, не глядя на студента и, подогнав вислоухую от тумана лошаденку, сказал: - Но, милая!

- А в другую трубку наверх глянешь,- продолжал студент,- там целые миры. Ты вот на звезду смотришь, думаешь, искорка какая, а эта искорка больше земли.

- Что тут будешь делать!

Становилось темно. Туман расчистился, и над лесом показались звезды.

- Вон звезды, это Большая Медведица называется, так они от нас на триста миллионов верст дальше, чем солнце.

- Тьфу ты! Все сосчитали,- сказал старичок.

- Да, и вот эти две трубочки тебе показывают: одна - что уж очень маленькое, чего вокруг себя не видишь, а другая - что наверху делается.

- А мы посередке, значит? - сказал старичок.

- А мы - посередке. И видим мы, может, всего ничего, без трубок-то. А там вон сколько всего. И вот я как увидел, так крышка, потянуло меня и потянуло.

- Это потянет,- сказал старичок.

- Ты подумай, люди живут и ничего не видят, а под ними - нет ни конца ни краю,- говорил студент, проведя рукой снизу вверх, где сияли звезды.- Мне все отец говорит, хорошо бы сарайчик пристроить. А я как эти звезды увидел, так мне скучно стало с этими сарайчиками, ну, прямо ровно воздуху не хватает. И не в этом суть, старина! Помрем, все равно сарайчиков не удержим.

- Это что там...

- Так что ж на них жизнь-то класть.

- Это, значит, по человеку,- сказал старичок,- прежде, бывало, один норовит хозяйство получше завести, денег накопить, а другой в монастырь идет душу спасать. А теперь вот тоже на свой манер. Это, значит, уже спокон веку так идет.

- Да,- сказал студент, задумавшись и глядя вперед по дороге,- иной раз и кажется, что люди, вот не хуже отца, оттого и об сарайчике думают весь век, что вот этого не видали. И ровно слепые.

- Нет, это по человеку,- сказал старичок,- иному хоть в две трубки зараз смотреть,- все равно ни черта не увидит. А на что ты жить-то будешь?

- Проживу как-нибудь... У Василия немножко перехвачу. Я ведь его от смерти спас. Деньги что - плевое дело. Не в том суть. А в Москве у меня стипендия от казны двадцать два рубля.

- Что?

- Вспомоществование.

- А...

- Ах, Вася, Вася, пять лет его не видал.

Лес остался позади, и телега выехала на ровное поле, за которым виднелись огоньки деревни, притаившейся около оврага.

- И от нас будут видны, ежели в трубу посмотреть? - спросил старичок.

- Звезды-то? Как же, будут.

- Премудрость.

- Уж такая, брат, премудрость, что раз увидишь,- ничего больше не захочешь.

- Это по человеку,- сказал опять старик и прибавил: - Вот и приехали.

- Ну, спасибо тебе, старина. Люди-то, видно, везде: от родных сбежал, а чужой пригрел. В одном месте обидят, дальше иди. Не в этом суть, старик...

II

Лошадь остановилась около пятиоконного дома с тесовыми новыми воротами и ставнями на окнах.

- Вишь, как расстроился,- сказал старик.

Студент прошел в ворота, потом поднялся по ступенькам с перильцами в сенцы.

- Кто там? - послышался недовольный мужской голос из избы.

Дверь отворилась, и на пороге показался полный, высокий человек в расстегнутом френче и сапогах. Он смотрел со света в темноту сенец и не видел, кто перед ним.

- Васька! - крикнул студент,- чертушка! Узнаешь?

- Петя, Петрушка, голубчик, неужто ты?

Петр вошел в комнату, обставленную по-городски, со стульями, столом между окон, покрытым скатертью, с геранью на окнах.

Друзья обнялись и поцеловались.

- Ну-ка, дай посмотреть-то на тебя,- сказал Петр, взяв за руки хозяина и повертывая его к свету.- Ну, брат, и растолстел!..

- Да, черт ее знает отчего брюхо растет,- сказал хозяин, стягивая на животе обеими руками ремень.- Нет, ты-то, ты-то, откуда тебя занесло?

- В университете ведь я! Первый Эм Ге У, понял?

- Черт ее что... Ну, дела. На ученого, значит, идешь.

- Ага! Полезли, брат, чумазые!

- Черт ее что... А как сюда-то попал?

- От родителей, можно сказать, сбежал. Учиться-то мне еще через две недели, а уж мне очень нудно с ними стало. Сбежал раньше сроку. Все попрекают меня, что деньги не зарабатываю. Приехал на твою станцию, а тут меня старичок подвез.

- Да что ж ты не написал-то, тюря! Я б за тобой такую пару выслал! Можно сказать, студент московского университета, первого Эм Ге У, наша будущая звезда, а идет пешком.

- Ничего. Не в этом суть.

- Как же - ничего. Неловко. Ежели бы у меня не было, а то, слава тебе господи,- сказал хозяин, поводя рукой кругом.

- Значит, доволен?

- Покуда некуда. Помнишь, Васька бесштанный, можно сказать, а теперь Василий Федотыч. Часы стенные, стол письменный... Погляди-ка, настоящий, из усадьбы.

И правда, вымытые чистые полы, новенькие дерюжечки, часы, письменный стол, наколотые бумаги на проволочном, загнутом кверху гвозде у окна,- все это показывало сытость и довольство.

- Вот только растет брюхо, черт его знает отчего. Для коммуниста как будто неловко,- сказал опять Василий.- Ну-ка, Степанида, самовар там поставь! крикнул он куда-то за перегородку.- Жены нету дома, один нынче сижу.

- И жена есть?

- А как же, красавицу отхватил, вот завтра посмотришь. На праздник к родным уехала, а через три дня у нас праздник. Сюда все приедут. Это она у меня порядок наводит. Баба, можно сказать, жох.

- Скажи, пожалуйста, как идет время,- сказал Василий, когда они сидели за чаем, и он неумелой мужской рукой доливал чайник, толстыми пальцами закрывал крышечку и наливал чай в стаканы.- А какое было время! Героями, можно сказать, были! А что ж, и правда, герои. Перекоп-то, ого!

И приятели стали вспоминать героические времена. Один сидел в распахнутом на толстом животе френче, с круглым подбородком и толстой шеей. Другой - в худых грязных башмаках, с давно нечесанными волосами, с наивно-восторженным лицом.

Но Василий все возвращался к своему теперешнему благополучию, и ему хотелось, чтобы его друг лучше почувствовал, как он хорошо теперь живет.

- Я, брат, и поставил себя здорово: председатель райисполкома, прием, все как следует. Это у меня жена,- она меня настрочила. Ты летом приехал бы посмотреть, как у нас тут. Прямо - дача, можно сказать: цветник был около дома.

Петр, радостно улыбаясь, слушал друга. А потом, когда тот все рассказал и про цветники и про прием, и ему уже нечего было рассказывать, Петр стал говорить о себе.

- Да, вот, брат, какая это штука,- наука! - сказал он,- захватила, можно сказать, за обе печенки. То я жил себе в деревне Коврино Глуховской волости и думал, что все т у т. А потом, как открылось мне, что на каждой пылинке тоже существа всякие, которых никаким глазом не увидишь, да как посмотрел я в телескоп на небо, где вместо искорок вот такие штуки плавают! И ежели с них на землю посмотреть, так не то, что Глуховской волости, а и самой земли-то не увидишь, она меньше песчинки,- так, брат, у меня ровно другие глаза открылись. Вот ей-богу! И вся эта махинища летит в пространстве без конца времени. Какая ж тут к черту Глуховская волость, когда мы не в волости живем, а в том, чего ум охватить не может.

Петр, возбужденно взъерошив волосы, остановился и блестящими глазами посмотрел на Василия.

- Да, это, брат, штука,- сказал тот, покачав головой.

- И вот, братец ты мой, прежде, бывало, все думаешь, как быть: башмаки худые, домой стыдно показаться, от людей совестно. А теперь иной раз станет невмоготу от своей нищеты, так что ж ты думаешь: посмотришь на звезды, этак прикинешь наравне с ними худые башмаки - и все это вдруг такая чепуховина окажется, что самому смешно станет. Может быть, целый миллиард верст пространства и целые планеты у меня в мозгу умещаются, и все это я охватить могу, а я буду от худых башмаков духом падать или от людей, которые этого ни черта не видят, а судят обо мне только, что у меня башмаки худые. И думают, что ежели они сидят в Глуховской волости, то тут все.