Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи Страница 68

— Они принимают нас за хунхузов, — объяснили нам наши ямщики, когда мы выбрались за околицу недружелюбного села.

— Разве и здесь есть хунхузы?

— Да, говорят, около Бидзево морских хунхузов около тысячи человек.

Не успели мы отъехать и версты от села, как за нами погналась погоня. Гнались и стреляли по направлению к нам, мы дали подъехать передней арбе довольно близко и в свою очередь дали два залпа на воздух. Это успокоило наших преследователей, они сразу остановились, и мы скоро потеряли их из виду в прозрачных сумерках начинающегося вечера. Довольные собой, они поехали домой есть свой ужин, чтоб повторить его в полночь, разбуженные разносчиками съедобного.

Вечером 25 октября, в 11 часов, мы въехали наконец в первый занятый русскими город Бидзево.

— Кто вы? Откуда вы? — спрашивал нас начальник города, он же начальник сотни казаков, когда мы с Н. Е., отворив его дверь, неожиданно вышли из мрака.

— Мы — первые, сухим путем прибывшие к вам из Владивостока.

— Но, позвольте… Как же вы прошли через лагерь хунхузов?

— Какой лагерь хунхузов?

— Да ведь нас осаждают шестьсот хунхузов, и морских и сухопутных… Вчера еще ночью расправились под городом с одной семьей, которую подозревали в доносе. Я уж послал донесение…

Я развел руками: никакого лагеря нет.

— Как нет? Вероятно, хунхузы спали и не заметили вас. Ну, счастлив ваш бог. Мы с минуты на минуту ждем нападения.

— У вас много войска?

— Семьдесят два казака среди шести тысяч жителей китайцев, совершенно парализованных хунхузами.

Можно сказать, приехали наконец в безопасное место.

Любезный командир пригласил нас к себе, познакомил с своею женой, первой европейской дамой в Бидзево. Дама эта в то мгновение, когда мы входили к ней, сидела на кушетке, бледная, с широко раскрытыми большими черными глазами.

Пока подавали чай и ужин, мы слушали грустную повесть напряженных вечным страхом нервов. Конечно, женщинам с такими нервами не место в такой обстановке.

— Я уговаривал ее уехать, — говорил муж.

— Но теперь, зная обстановку, я без тебя умру от страха за тебя.

Мы опять в давно забытых условиях пили чай с сахаром, молоком, хлебом и сливочным маслом, пили водку и ужинали.

А потом нас отвели спать в здание храма, занятое казаками. Красивое здание, с узорными китайскими крышами, за чугунной узорной оградой, с прекрасною набережной. Был отлив, и теперь море далеко-далеко от берега сверкало серебряной полоской в блеске луны.

— Как это вышло, что казаки поместились в зданиях храма?

— Но где же больше? Ведь, когда им надо, мы их пускаем сюда.

Я подумал, что если бы к нам, русским, пожаловали бы друзья другой национальности и устроились бы в наших храмах…

— Китайцы добродушны? — спросил я.

— Да ничего… когда чувствуют силу, а когда вот так с семидесятью двумя человеками: виляют… и сам черт не разберет, кто из них хунхуз, кто нет.

Ох, как хорошо и крепко мы спали эту ночь! А утром любезные хозяева нас еще раз покормили, напоили чаем, и мы, окруженные толпой китайцев, вышли на улицу, чтоб ехать дальше.

Общее впечатление этого Бидзево — какое-то всеобщее недоумение. Недоумевают и, очевидно, не понимают, в чем тут дело, китайцы; не знает, как быть и держать себя, эта горсть русских. Их отношения к китайцам и китайцев к ним неясные и условные.

— По одним делам я сам разбираюсь, по другим — отсылаю их к их судьям. А таможней заведывает еще китайский чиновник. А вот тут недалеко есть город, так там ихний фудутун не хочет уезжать, и конец. Ничего еще как следует не устроено, и до всего приходится своим умом и за свой ответ додумываться: больше на политике и выезжаешь…

Политика и русская сметка, очевидно, помогают командиру, и отношения у него с местным населением простые, условно-добродушные.

Вышла на улицу проводить нас и единственная дама здешних мест, симпатичная и в то же время глубоко несчастная жена командира.

— Какой прекрасный день, — сказал я ей.

— Тем страшнее будет ночь…

Ее черные глаза широко раскрылись, и темная страшная ночь сверкнула в них. Вот ужас жизни!

— Неужели вы без конвоя?

— За день ведь они успеют добраться до нашего пикета, — отвечает ей муж. — А то, — обращается он к нам, — подождите, мы к вечеру ждем доктора, при нем пятнадцать человек конвоя.

Даже у П. Н. пренебрежительная гримаса. Что до Н. Е., то тот давно уже сидит на своем облучке и, отвернувшись угрюмо, слушает наш разговор. Когда мы уже выехали за город, П. Н. со слов переводчика и наших ямщиков-китайцев говорит:

— Это все сами китайцы их и расстраивают. Может, пятьдесят каких-нибудь хунхузов шляется, как в каждом городе, а они нарочно раздувают, чтоб боялись… Положим, что как и надеяться на них: сегодня нет хунхузов, а завтра все они хунхузы, — с китайцами тоже шутки плохие.

26 октября

Страна от Бидзево до Порт-Артура представляет несколько другой характер в сравнении с проеханным уже нами побережьем Ляодунского полуострова.

Местность гористее, пахотных полей меньше, и урожай значительно беднее здесь. Нет той заботы о полях, нет больше мирных, оживленных картин сельского хозяйства: групп, работающих в поле, работающих около фанз молотильщиков кукурузы, гоалина; групп, возящихся у компостных куч.

Здесь хозяйство стало как бы второстепенным уже делом, и в фанзах и около народу мало, — больше старики; многие фанзы стоят пустые. Ушли ли их обитатели, привлеченные заработками в Порт-Артуре, совсем ли ушли, испугавшись иноземного нашествия?

В двадцати четырех верстах от Бидзево наш казачий пикет из шести казаков.

Пикет расположен в одной из фанз деревни. У ворот стоит часовой казак: желтые лампасы, желтый кант на фуражке — забайкальские казаки.

Поели и дальше поехали.

Военный доктор едет с конвоем — четырнадцать казаков.

Н. Е. кричит мне:

— Вот как люди ездят!

Смотрят на нас доктор, казаки, стараясь угадать, кого мы с Н. Е., сидящие на облучках, очевидно, прислуга, везем там, внутри. У меня оттуда выглядывает П. Н., у Н. Е. еще важнее смотрит кореец в своем национальном костюме, который, впрочем, наполовину умудрился растерять, так как постоянно или пьян, или спит.

— Кого везете? — сонно спрашивает последний казак Н. Е.

— Японского и корейского министров, — так же апатично отвечает ему Н. E. и в свою очередь спрашивает: — Хунхузы есть?

Казак нехотя бросает что-то, чего за дальностью расстояния разобрать мы уже не можем.

Вечереет. Совсем уже мало пашни, горы толпятся, и скоро придется переваливать через них. Уже впотьмах подъезжаем к следующему селу, где стоит казацкий пикет.

27 октября

Чем ближе к Порт-Артуру, тем больше заметно присутствие русских.

На узком перешейке, между двумя морями, где видны оба берега, посреди перешейка возвышается целая земляная крепость.

Тут же лагерь русский. Идут какие-то маневры; группа офицеров на берегу.

От китайского города Вичжоу, пока совершенно еще самостоятельного, идет большая дорога в горы, за которыми скрывается Порт-Артур. Китайский город уцелел среди наших владений, потому что он принадлежит каким-то родственникам богдыхана. Прежде вся окружность платила подати этим родственникам. Теперь подати платит население нам, но и родственники богдыхана не зевают и вымогают вторую подать в свою пользу пыткой.

По дороге оживленное движение: идут, едут в арбах, на ослах. Прекрасный тип верховых ослов, высоких, на тонких ногах, с тонкой, нежной, как шелк, светлой шерстью. Очевидно, они дороги, потому что сидят на них китайцы богато одетые, в богатых китайских седлах, с дорогими попонами, расшитыми на них шелками и золотом драконами, зверьем и изречениями.

С тем же любопытством, с каким я смотрю кругом, смотрят и китайцы и русские.

Очевидно, для всех в новинку все, что теперь происходит.

Чтоб быть правдивым, не могу не заметить, что по дороге попадались иногда русские, которые при встрече, например, их экипажей с китайцами, без церемонии ругались, кричали и требовали, чтобы китайцы сворачивали немедля, хотя бы от этого китаец рисковал с своей неуклюжей запряжкой свалиться под откос.

Быстрота и беспрекословность, с которой китайцы торопились исполнять эти требования, казалось, удовлетворяли кричавших, но не думаю, чтобы они удовлетворяли китайцев. На меня по крайней мере все это производило тяжелое впечатление чего-то старого-старого, давно забытого.

Какому-то солдатику, который кричал в толпе китайцев, я говорю:

— Зачем вы кричите?

— Помилуйте, ваше благородие, — я один здесь назначен: не буду кричать на них, как справлюсь?

И еще энергичнее он продолжал свою ругань и крики.

Собственно, такой же ответ вы услышите и от более интеллигентных.