Андрей Левкин - Междуцарствие (рассказы) Страница 68

Любая тайна корпоративного характера предполагает наличие некоего заднего крыльца и черного хода в здание истины; перемещения обставляются со всевозможной таинственностью. Но таинственность неотчленима от конспирации, наводящей на мысли о выпивке, - что непременно придет в голову в России. Потому что - чего иначе прятаться-то, как не ради того, чтобы другим не досталось, а то самим не хватит?

Чаадаев принадлежал к ложе "Соединенных друзей" и достиг в оной степени мастера.

Разумеется, по российскому обыкновению ложи вскоре превратились бог весть во что, с обыкновенным гусарским кавардаком и столичным салоном, что, верно, и привело к тому, что в 1821 году Tschaad расстался с "Соединенными друзьями", как бы резюмировав, что в масонстве "ничего не заключается могущего удовлетворить честного и рассудительного человека".

Но это будет уже после того, как Tschaad съездит к Александру в Троппау, после того, как выйдет в отставку.

Накануне

"Еще новость, на этот раз последняя. В одном из городских садов нашли рысь, погибшую от холода. Это по вашей специальности. Как это животное могло пробежать по улицам незамеченным? Как оно могло перелезть через стену? Как оно не напало ни на кого, прежде чем умереть с голоду?", - это Tschaad пишет брату М.Я.Чаадаеву 25 марта 1820 года, а начинает письмо так: "Спешу сообщить вам, что вы уволены в отставку; может быть, вы это уже знаете. Итак, вы свободны, весьма завидую вашей судьбе и воистину желаю только одного: возможно поскорее оказаться в вашем положении. Если бы я подал прошение об увольнении в настоящую минуту, то это значило бы просить о милости; быть может, мне и оказали бы ее, - но как решиться на просьбу, когда не имеешь на то права? Возможно, однако, что я этим кончу. О моем деле решительно ничего не слыхать".

Имелось в виду повышение Чаадаева по службе. В знак расположения к гвардии Александр I изъявил желание сделать своим флигель-адъютантом (это звание жаловалось редко) одного из адъютантов командира Гвардейского корпуса. Выбор пал на Чаадаева, хотя у Васильчикова тот был лишь третьим адъютантом. Назначение намечалось на весну 1820 года, после Пасхи. Письмо, впрочем, содержит и события международной и светской жизни - революция в Испании, дуэль Ланского.

Все это - не более, чем прихожая обыкновенного человека, в которой и бывает то, что обычно там бывает - до крайности схожее между собою у разных молодых людей, однако предполагаемое ими как нечто единственное в своем роде.

Командировка

Господин Чаадаев едет 21 октября 1820 году в Троппау к императору Александру I, везет подробности мелкого бунта в гвардии - "Семеновской истории". Цель поездки состоит, верно, в том, чтобы уверить императора, что все дело выеденного яйца не стоит и никакие карбонарии и международные революцьонеры в его подшефный полк не затесались.

История же такова: в лично любимый Александром Семеновский полк был назначен командиром некий Шварц, который в своей страсти к строевым упражнениям дошел до беспредела - даже обязал лиц, не имеющих собственных усов, использовать накладные, отчего лица покрывались болячками. А назначили Шварца потому, что к апрелю 1820 года Семеновский полк превратился во что-то странное: офицеры перестали пьянствовать, после обеда играли не в карты, а в шахматы и за кофием читали вслух иностранные газеты, следя за европейской жизнью.

Мало того, говорят, что офицеры полка занимались самообразованием и даже обучали грамоте солдат, при этом ни на учениях, ни в казармах не было слышно ни брани, ни грубых слов.

Шварц же, поставленный в полк для пресечения столь диких нравов, довел коллектив до того, что среди солдат возникло возмущение, приехавшие разбираться генералы все только запутали, солдаты продолжали гнуть свое, тогда Васильчиков отправил в Петропавловку Государеву роту, на что солдаты побили на квартире у Шварца стекла, а Шварц удрал и спрятался в навозной куче, в сумерках же пробрался к знакомому офицеру из Измайловского полка и тем спасся.

Дело получило резонанс, взволновало прочие полки, и семеновцев отделили от остальной гвардии, разослав по финским блок-постам. 19 октября с донесением об этом к царю был направлен фельдъегерь, а следом за ним - с подробностями - и адъютант Васильчикова Чаадаев. Надо думать, все же предполагалось, что дело удастся как-то смягчить.

Современники усмотрели в принятии на себя этой миссии желание Tschaad'a выдвинуться на несчастьях товарищей и бывших однополчан, но, кажется, Tschaad о конкретном деле не думал вовсе.

Со-ложник (по "Соединенным друзьям") и пристальный недоброжелатель Чаадаева Вигель разъяснял эту ситуацию не без изящества: "Он был уверен, что, узнав его короче, Александр, плененный его наружностью, пораженный его гением, приобщит его к своей особе и на первый случай сделает его флигель-адъютантом". Пристрастность Вигеля тут все же была излишней, об адъютантстве речь шла и без того.

Итак, Tschaad отправляется в медленное путешествие. Кончалась молодость. "Его положение служебное и общественное было во всех отношениях великолепное и многообещающее. Молодость заканчивалась, и можно утвердительно сказать, что никогда и никому на своем прощальном закате она приветливее не улыбалась". Эти слова Жихарева открывают внутри его дяди милую картинку, весьма в духе г-на Фридриха, немецкого живописца и, надо полагать, примерно в таком ощущении Tschaad и глядел на окрестные пейзажи.

Мальчик едет в Троппау

Но здесь, по дороге, только мокрые кусты, камни, да ворона, орущая по своим, не сводящимся к состоянию окрестностей, причинам.

Боже ж ты мой, никакого даже телеграфа, зато - точная определенность своего положения среди мокрого поля, где виды за окошком меняются так медленно, что эта самая определенность размокает, разбухает, расползается в сырых пространствах.

Совокупность начитанности, ума, ипохондрии, поддержанная одиночеством осенней дороги явно предоставила обладателю совокупности возможность ощутить себя пусть небольшим, но демиургом. Но такому варианту что-то недостает: какого-то хлопка, что ли, вспышки в пустоте. Чего-то, сделанного из иной материи.

Троппау (Опава) находится на границе Силезии и Моравии, добираться туда следовало, верно, через Краков и Сандомир.

В Кракове в свое время Ч. вступал в масоны. Повторное посещение тех же мест плохо сказывается на субъекте, посетившем их впервые во второй раз. Tschaad, надо полагать, думает о масонстве и, находя себя заметно продвинувшимся в сравнении с прежним, находит его неудовлетворительным для своей личности, и, следовательно, вносит коррективы в свое ощущение ее масштаба.

Если разумно исходить из того, что все вещи на свете происходят как вспышка и хлопок, то сам этот момент особенно драматургичен в месте, где слабы непрерывность и связность отдельных поступков. Легко предположить, что выйдя из своей щегольской кибитки размяться, г-н Чаадаев оказался застигнутым врасплох неважно чем: сообщением, пришедшим со скоростью побежавшей по стеклу трещины. И - что-то хрустнуло в затылке.

Над ним прошло что-то вроде чужой силы, и он понял, что едет к абсолютному духу, победившему Европу, а также, что его, Tschaad'a, карьера зависит не от выслуги, но от иного. А как иначе - Гегель, увидев Наполеона на белом коне, сказал, что в город на белом коне въехал Абсолютный дух, но Александр же победил Наполеона, значит - его Абсолютный дух оказался круче.

Это, похоже, история ап.Павла наоборот, - воспринявшего неведомый зов и ставшего Савлом по дороге из Дамаска. Петр возвращается в Симона, упав после странного озарения в мир своевольных умопостроений.

Это рассказ о Петре Чаадаеве, небольшой родинке на коже российской истории - ежели, конечно, у этой истории есть тело, - тогда о некоторых ее повадках можно судить и по движениям этой родинки, пусть даже и приблизительно.

Но, собственно, и не об истории. Все это просто о том, как на свете с людьми бывает.

Отягчающие обстоятельства

Считается, что в период, предшествовавший поездке, Чаадаев интенсивно общался с Пушкиным. Tschaad жил в Демутовом трактире Петербурга (набережная Мойки, 40; одна из шикарных гостиниц того времени) и там, регулярно встречаясь с пиитом, способствовал его общему развитию. По воспоминаниям г-на Анненкова, "Чаадаев уже тогда читал в подлиннике Локка и мог указать Пушкину, воспитанному на сенсуалистах и Руссо, как извратили первые философскую систему английского мыслителя своим упрощением ее, и как мало научного опыта лежит у второго в его теориях происхождения обществ и государств". Младшему - 19 лет, старшему - 25. Оба обсуждают Локка в подлиннике, веселенькое занятие.

Вдохновленный беседами, Пушкин напишет несколько стихотворений о Чаадаеве, строками одного из которых "Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, а здесь он - офицер гусарской" Tschaad украсил свой быт: "В наемной квартире своей принимал он посетителей, сидя на возвышенном месте под двумя лавровыми деревьями в кадках; справа находился портрет Наполеона, слева - Байрона, а напротив - его собственный, в виде скованного гения" (Вигель, но вряд ли врет), - там и были пушкинские строчки.