Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-) Страница 68

- Нынче, Назар, я на клиросе пел, да и подумал: сегодня всякому малому зверью прощенье выходит. А вы вот как распорядились... Прости нас, барин, ступай с богом да держи язык за зубами.

7

На полпути к поповой заимке, в редком березняке, догнала Ивана Семеновича Наташа, высокая и бледная в свете больших звезд.

Запыхавшись, обняла она его, запрокинув залитое слезами лицо, глядела, не отрываясь, огромными, теперь темными глазами, в которых отразились две синие звезды.

Иван Семенович поспешно стал гладить волосы ее и щеки. Наташа, продолжая сжимать его, легонько вскрикивала, как раненая дикая коза. От взглядов ее, от звездных зрачков, от белого лица стало казаться все сном Ивану Семеновичу, и он медленно улыбнулся.

- Нет, нет, не надо, - зашептала Наташа и, оторвавшись, схватилась за концы платка у шеи; постояла, медленно отвернулась, подняла плечи и побежала к темной стене сосен.

Иван Семенович долго вглядывался в деревья, за которыми скрылась Наташа, петом оглянул широкую поляну. По ней, легко клубясь, ходил туман, и березки, казалось, росли из его облаков, кое-где поблескивая, недвижные и легкие. А в небе, выкатившись из-за леса семью огромными звездами, стояла Большая Медведица. Иван Семенович закинул руки за шею и сказал:

- Весна.

ПРОГУЛКА

1

Каждый вечер, поглазев на пассажирский поезд, Яков Иванович шел, прогуливаясь, мимо деревянного трактира с облезлой вывеской, мимо оврага, полного навоза и разной дряни, мимо обгорелого, с незапамятных времен, кирпичного дома, у которого прилепилась кузница Голубева и в станке упрямая лошадь, не даваясь ковать, тянула к себе, а присевший кузнец - к себе, мимо телеграфных столбов - вниз по спуску, на Песочную улицу.

На спуске Яков Иванович приостанавливался, поправлял на голове картуз акцизного ведомства, из секретного портсигара доставал папироску, пускал дым сквозь рыжеватые усы, оглядывался налево, где за унылым полем угасал закат, смотрел вниз на Песочную, на низенькие дома, плетни и сады за ними, видел, как зажигались керосиновые фонари, сплевывал через плечо в овраг и, покручивая тросточкой и свистя, сходил вниз, хорошо зная, что на Песочной горит в крайнем окне свет и Маша Голубева играет с дымчатым котенком.

Опершись на трость, среди пустынной улицы, подолгу глядел Яков Иванович через окно на красивое, чернобровое лицо Маши. Маша положила на стол локти - и ни скуки, ни веселья нельзя прочесть на ее лице, освещенном лампой.

- Обо мне думает, - решил Яков Иванович.

Брови у Маши слегка сдвигались, верхняя губа приоткрывала ровные зубы; усмехаясь думам, она перевертывала на спину дымчатого котенка и щекотала ему белую грудь; котенок кусался, отбиваясь задними лапами.

"Вот ведь характер, - думал Яков Иванович, - вчера говорила: "Приходите, может быть вечерком за воротами постою", - и осторожно царапал по стеклу. Маша взглядывала сердито в окошко, поднималась, схватывала котенка, сажала на плечо и, махнув косой, уходила за перегородку. .

Но постучать громко или войти он не смел, потому что за перегородкой спал Машин папаша, Голубев, кузнец, а его Яков Иванович боялся, как огня.

- Ты у меня доиграешься, я тебя растревожу, - ворчал Яков Иванович и, досадливо поковыряв палкою песок, брел по Песочной на Сокольничью, где жила старинная приятельница - Вера Шавердова, - душевный друг.

2

Так было и нынче. На Сокольничьей, у керосинового фонаря, Яков Иванович поднял трость и резко постучал в перекошенную дверь ветхого домика. Зашлепали туфли, загремел тяжелый крюк, и в щель просунулось испуганное, помятое лицо.

- Это я, Верка, - сказал Яков Иванович; тогда его впустили в сени и в низкую комнату. Осторожно сняв картуз, Яков Иванович положил его вместе с палкой на комод, расстегнул китель, сел, протянул ноги в узких брюках со штрипками и вздохнул. Вошла Верка, успевшая попудриться. На ней было всегдашнее красное платье и пуховый платок; завернувшись в него, она обычно, скуки ради, спала на диване. Присев напротив Якова Ивановича, у овального столика, Верка припустила огонь в лампе, прикрыла рот, сдерживая зевоту, запахнула платок и сказала:

- Не знаю, холодно, что ли, мне или чай пить хочу.

- Машка одна сидит, с котенком играет, - сказал Яков Иванович, - очень много о себе думает.

- Подлец ты, Яша, - проговорила Верка негромко.

- Чем же я подлец, когда я влюбился!

Яков Иванович оглянул надоевшую комнатешку с кисейными занавесками, канарейкой, лампадой в углу, скатереточками и половичками, закурил и окончил:

- Она молоденькая, не то что ваша милость.

- Хочешь, в дураки сыграем, - уныло, после молчания, сказала Верка и поползла рукой по столу за колодой.

Яков Иванович надул щеки, придвинулся и взял коробленые карты. Но масти он не видел и ходил наугад: такая брала его досада, - всю весну ухаживал он за Машей, похвалясь однажды, что трех дней не пройдет, как начнет ода бегать к нему на огород. Не девушка вертела им, как хотела; принимала мелкие подарки и посмеивалась или гнала, когда он очень приставал; такая уж родилась своевольная и ни разу не оставалась с глазу на глаз надолго, говоря, что отец не велит, хотя и намекала, что, пожалуй, на лодочке покатается. А в акцизе сослуживцы спрашивали: "Ну, как, не угостил еще тебя кузнец?" Терпеть больше не хотелось, и в голове копошился план.

И так и этак размышлял над ним Яков Иванович, а Верка теребила пальцами рот; толстый нос у нее лоснился; в лампе пищал керосин.

- Знаешь что, - положив карты, сказала Верка, - дура я была, что с тобой связалась.

- А что?

- Так. Нехорошо. Думается.

Яков Иванович усмехнулся, придвинулся, охватил Верху и томно опустил голову ей на плечо:

- Ты, Верушка, любишь меня, гак устрой завтра штуку... я буду помнить.

- Какую штуку?

- Уговори Машу на лодке кататься, а я, будто невзначай, пристану к вам, ала как там уж выйдет; она с тобой поедет.

- Ты мне это говоришь? - воскликнула Верка, отталкивая Якова Ивановича. - Нет, дружок, не дождешься.

Яков Иванович заходил по комнате, уговаривал, приставал, грозил даже, пока Верка, уставясь припухлыми глазами на лампу, не сдалась:

- Ладно уж, отвяжись, все равно.

3

На следующий день кузнец Голубев постукивал по наковальне молоточком, отбивая такт молотобойцу - высокому парню Лаврушке, который, засучив рукава выше локтей, описывал тридцатифунтовым молотом круг и, подаваясь вперед, с аханьем бил в раскаленный лемех.

"Еще поддай, еще поддай", - выговаривал молоточек; у Лаврушки на рябом носу выступил пот, как горох; искры из горна летели в колпак, освещая белые волосы Голубева, сивую его бороду, суровое лицо в круглых очках, перетянутый фартуком согнутый стан, земляные стены кузни и круглую головенку подмастерья, раздувающего мехи.

Голубев, постукивая, пел духовный стих:

Ты в саду его носила

Сына - бога твоего...

Следя за ударами молота, легко сочинял он стихи; ухватив клещами лемех, совал его в угли, думая: "Вот так и душа неправедного скочевряжится".

Лаврушка вытирал пот широкой ладонью. На хозяина он смотрел с почтеньем и не посмел бы слова молвить, но сейчас, заикаясь, сказал:

- За водой я, хозяин, бегал; у окошка опять Яков Иванович стоит, сговаривается с нашей Машей...

Голубев поглядел поверх очков и ничего не ответил, только молоточек его заходил не в лад.

- Хозяин, он нашу Машу уговаривает на остров в лодке ехать, говорит: "Я в кузню к тятеньке добегу, спрошу".

- Молчи, - сказал Голубев.

Долго они работали молча. В кузницу, приподняв картуз, вошел Яков Иванович.

- Здравствуйте, почтеннейший, как работаете? - сказал он развязно и принялся вертеться около наковальни, помахивая тросточкой. - Удивительно, железо не согнешь, а вы что угодно сделаете из него.

- Железо - оно железо и есть, - сказал на это Голубев, - а вы что, Яков Иванович, за делом пришли?

- Подковать себя хочу, ей-богу, чтобы резвее бегать, - хихикнул Яков Иванович и беспокойно покосился. - Вы, кажется, Голубев, баптист? Говорят, большие гонения сейчас на вашего брата?'

Голубев оставил молоток, поднял очки, подошел к Якову Ивановичу и спросил, когда стало в кузнице совсем тихо:

- Ты к чему подбираешься-то?

Но Яков Иванович уже попятился за дверь и, очутившись на лужке, поправил картуз.

- Поосторожнее бы надо с чиновниками, Голубев, - и, не дожидаясь ответа, зашагал под горку.

Кузнец долго глядел в землю.

- Лаврушка, поди позови Марью, - сказал он, опуская очки.

Лаврушка побежал, скоро вернулся и сообщил, что не нашел ни Маши, ни Якова Ивановича, должно быть, чиновник успел уже обольстить девушку и увез ее на остров.

Голубев не спеша вымыл руки, снял очки и фартук и, кликнув Лаврушку, вышел из кузницы, по пути достойно кланяясь тем, кого он уважал.

4

От кузницы Яков Иванович поспешил под горку, минуя Песочную, на лужок, где в ожидании прогуливались под руку Маша и Вера. "Позволил, позволил", закричал Яков Иванович еще издали; забежал вперед и, вертясь, старался прельщать дам шутками и прыжками.