Галина Щербакова - Подробности мелких чувств Страница 68

- Не уходите, - тихо сказала Александра Петровна. - Не уходите. Я выпью с вами вина. Я очень хочу вина. Я так давно хочу вина, что даже запах... В общем, не возмущаюсь...

Иван Николаевич засмеялся и сказал, что нечего его опять сбивать словами, хочется - давайте ваши рюмки. В конце концов! Он - вдовец, она - вдовица, и, знаете, бросьте эти ваши мысли, хуже нет лишнего образования, надо жить просто... Посмотрите только, какая вы складненькая, вас просто на конкурс можно. - "Да что вы такое говорите? Знали бы вы меня раньше..." - "Я тоже был вполне, это сейчас я огруз, а раньше... Но ведь это не помеха, нет?.." - "Да нет... Вы сильный..." - "То-то! Я сильный... Мы с вами сделаны по Марксу. Во мне сила, в вас слабость..."

И оба засмеялись друг в друга и сказали, что потом - потом! - за это надо будет выпить. Где Маркс, а где они, а теория воплотилась. И вермут так кстати оказался. Шел себе, шел человек, а навстречу ему вермут...

Ну, не диво ли на нашем безрыбье див?..

НЕ БОЙТЕСЬ! МАРИЯ ГАНСОВНА УЖЕ СКОНЧАЛАСЬ

Хозяйка, молодая, нервная женщина, предупреждает гостей сразу: "О политике не говорим. И о футболе тоже".

- Ну, ты совсем, - встревает ее мать, которая умеет говорить только о политике, но говорит о ней так, что я люблю ее слушать. Так говорят о детях и внуках - с нежностью и страхом. Она ходит по квартирам, собирая подписи за кандидатов, потому к нежности и страху прибавляются заискивание и жалость. Вот соедините все это вместе - будет мама хозяйки. Она оскорблена условиями застолья.

- В детстве была такая игра, - говорит дама с красивыми серьгами, рассчитанными на куда большее, чем у нее, расстояние от ушей до шеи. Дама мне нравится абсолютной доброжелательностью принять любой разговор, пить то, что наливают, и не обижаться на дураков. - Так вот в детстве мы играли в "да" и "нет". "Да" и "нет" не говорить, не смеяться, не улыбаться, губки бантиком держать".

- А Романцева надо гнать в шею, - говорит тесть хозяйки. - Поставил в ворота козла... А тот и ноги растопырил...

- Заткнись, - толкает его в бок жена. Она боится невестки. И мы молчим. Потому что разношерстную компанию могут объединить только футбол и политика. И еще болезни. Я хочу выручить хозяйку и начинаю рассказывать про "дружище Биттнера", как нежно его называют на одном радио. Но тему обрывает хозяйка.

- Ненавижу радио, - говорит она. - Голоса эти... Научились бы говорить по-русски...

- Голос - страшная сила. - Это дама с серьгами. - От него может идти такая отрицательная энергия.

- Энергия идет от всего, - это я. - От людей, предметов, вот этой чашки... Сколько людей из нее пили?

- Нисколько, - ехидно говорит хозяйка, - сервиз новый.

- Что касается энергии, - милая женщина с серьгами деликатно тушит хозяйку, - если мы восхитились горой или каким-нибудь пейзажем, значит, это они послали нам импульс восхищения.

- Естественно, раз они красивы, мы и восхитились.

- А для скольких эта же гора и этот же пейзаж - тьфу! Нет, импульс, живой ток получает тот, кого выбрала сама гора... Они нас выбирают, а не мы их.

У меня защемило внутри. Я знаю одну излучину реки, на которую всегда смотрю, когда бываю невдалеке. Нужно встать лицом на запад, под дубом, что возле забора бывшего пансионата, и тогда от вида излучины растапливается сердце и возникает такое ни с чем не сравнимое чувство благодарности к этой, в сущности, никакой речонке, не годящейся ни для рыб, ни для купания. А поди ж ты - рождает чувство полной благодати.

Мне понравилась мысль, что излучинка выбрала меня, именно мне послала сигнал. И я поверила в импульс горы, в то, что природа выбирает нас, а не мы ее.

- Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает, - пропела хозяйка, и все вспомнили старый фильм, растрогались и выпили. Так ловко и непринужденно возникла тема, разрешенная к разговору. Стали вспоминать случаи всяческих несовпадений. Чего-чего, а этого - вагон и маленькая тележка. Договорились, что в самой идеальной паре момент "убить хочется" присутствует непременно. Как же иначе? Ведь люди живые...

- И значит, хочется убить? - смеется хозяйка.

- Хочется! - кричит свекор. И все понимают, что он уже час как готов совершить два убийства сразу: невестки и вратаря Филимонова. Моя история всплывает во мне сразу, одним толчком, из тех сусеков памяти, которые существуют на случай полного высыхания мозгов. Но не выдержала лапочка, выскочила на люди и отряхивается теперь от долгого лежания в тесноте моей головы.

Жила-была женщина. Звали ее, скажем, Мария Ивановна, но нет, это очень просто. Тем более что она была полукровка. Из приволжских немцев, скрестившихся с маленьким и древним марийским народом. Поэтому пусть будет Мария, но Гансовна.

Была она большой областной шишкой. Ее боялись и не любили, но в ней было столько самодостаточности, что чужая нелюбовь была ей как бы всласть. Может, она даже подпитывалась ненавистью, как другие любовью, в конце концов это же просто плюс и минус. Разные энергетические концы. Мария Гансовна была не то что нехороша собой, она вызывала некий трепет жалости за свой вид. Но это до первого ее слова, когда становилось ясно: с жалостью надо быть осторожным. Она была огромной, высокой и широкоплечей женщиной, но книзу как-то резко сужалась, как если бы гору поставили на вершину. Вообразить такое очень легко. Видимо, для того, чтобы уравновесить неустойчивость стояния фигуры, Марии Гансовне были даны в обиход две очень коленистые ноги, слегка расходящиеся в стороны именно от колен. Я понимаю мудрость именно такой конструкции для устойчивости существования.

Я помню время своего детства - довойна, - когда в женщине ценились мочки ушей, ямка на шее, изгиб бедра и пленительное соприкосновение грудей в хорошо поставленном бюстгальтере. На эти вещи обращала мое внимание сестра бабушки, имевшая рост в полтора метра и гордившаяся тем, что, сидя на стуле, возбуждает мужчин болтанием не достающих до пола ножек тридцать третьего размера. Она бы умерла от ужаса, увидев Евангелисту или Наоми Кэмпбел. С точки зрения моей родственницы, место Марии Гансовны в свинарнике самого распоследнего хутора.

Но Мария Гансовна не дура, она родилась, когда надо. Встав в первом классе первой по росту, она никогда с этого места не сходила. Первая пионерка. Первая комсомолка. Первая в труде и обороне, и время, до этого косившееся на изящные ямочки на щеках, сделало крутой поворот к девушке-горе с волосатой губой и трубным голосом.

Кем же ей еще было работать, как не секретарем обкома ВЛКСМ по пионерии? Она была замечательным крысоловом того времени. И никаких проблем с внешностью! Она загребала мужичков одной левой, и они шли потому... Мужская природа мне понятна на двадцать семь процентов. Остальные проценты приходятся на Марию Гансовну и всех ее мужей, любовников, которые падали Марии в подол, как подкошенные пулей солдаты. Мужей было трое. Тех, что в официозе. Все красавцы удалые, великаны молодые. Но, прожив какое-то время с Марией, они вяли, тухли и никли головкой. Поговаривали, что Мария чуть ли не Клеопатра; конечно, ей далеко, чтоб схарчить мужика за одну ночь, но года-двух ей хватало. Мужики умирали тихо, в хороших, оснащенных лучшим оборудованием клиниках, правда, один сбежал. Взял в кейс смену трусов и зубную щетку и ушел, будто на работу, а на самом деле навсегда. Милиция морду расшибла в поисках, но... Лучше нашей страны для побега не сыскать. Растворился в пространстве, аки какой-нибудь Копперфильд. Женщине стало обидно. И любой станет, и плохой и хорошей. Я и себя ставлю на ее место. Идешь домой женой, а открываешь дверь и уже нет оснований так считать. И кто ты на свете после этого? Мария Гансовна целых три дня заламывала руки, а потом стала озираться, встав на кривоногие цыпочки и поставив широкую ладонь над глазами козырьком, чтоб солнце не застило обзор. Мария Гансовна искала, кому послать импульс. И в зону ее внимания попал один артист. Так в зону обозрения боевика-террориста может попасть больница с маленькими детьми, а в зону борцов с терроризмом совсем не похожий на русского человека Майкл Джексон. И будучи горячими до войны, но глупыми для жизни, и те и другие могут спустить курок. Так и Мария Гансовна взяла и спустила себя с цепи.

В нашем кино такое не знающее преград вожделение сыграла Мордюкова, когда жала изо всех сил к забору Вицина в фильме "Женитьба Бальзаминова". И горячо шептала до дрожи всего естества: "Он мне нравится. Я его хочу". Но Мордюкова кто? Артистка! Ей крикнули "снято!", она и выпустила Вицина из лап, нужен он ей, и пошла снимать кринолин, но здесь не кино.

И уже не обком, а это, как его, длинное слово на му... Муниципалитет. Потому как время стремительно стало двигаться к концу света. Даже был назначен день. И надо было торопиться успеть, потому всегда лучше конец света встречать вдвоем. Такая есть народная примета.

Мария стала делать круги вокруг артиста, у которого была семья, и он ее любил. Но скоро выяснилось, что любил любовью попа к собаке, которую он убил; убил - и в яму закопал. Нет! Нет! Все красное словцо. Все остались живые, но в горячем сердце артиста как бы убитые и закопанные.