Прочь из города - Денис Ганин Страница 68

нам деньги… такие же наши кровные, такие же кровью и потом заработанные… чтобы они у нас оставались, а не ворам кремлёвским и вашим московским всё уходило. Пойми ты, они, ворьё это при власти, они всю систему так под себя выстроили, чтобы народ в России «по закону» грабить, а деньги эти, наши, народные, у нас отнятые, вагонами за границу вывозить, яхты и замки себе, своим детям и своей челяди покупать. А остальным здесь — хрен! Подачки одни… У нас вон — почти уже все школы, все больницы позакрывали, заводы и фабрики в аренду торгашам сдали, зарплаты и пенсии платят только чтобы с голоду мы все сразу не подохли, продукты в магазинах — это отрава сплошная, так и то старики по помойкам за ней шарятся, друг другу глотки перегрызть готовы… А свою жратву, экологически чистую, не смей растить, да и не на что, никаких денег на это не хватит, вконец уже не выгодно. А попробуешь рыбу ловить или грибы, валежник в лесу собирать, так штрафищами замордуют, чтобы не повадно было в другой раз ходить… Дожили! Как при царе и помещиках, ей-богу!.. Зато вокруг нас свалки мусорные, как на дрожжах, растут. Причём, мусор всё больше ваш, московский. Потому что вам уже свой мусор девать некуда. Блин, вы Подмосковье своё всё засрали, теперь нам его везёте. Чтоб мы дышали дымом ядовитым, чтоб стоки эти мусорные наши реки и озёра отравляли, из которых мы пьём, чтоб дети наши болели, а взрослые от рака преждевременно умирали… А кто чуть голову поднимет против — на! получи, сука! не высовывайся. По телеку: ложь с пропагандой, как елей, растекаются, блядство одно да чушь собачью круглые сутки крутят. Чтобы только не думали люди о несправедливости всей этой, что одним — всё, а другим, которые, почитай, вся Россия, — хрен. Чтобы дураками мы становились, и вопросы не задавали. Водку и наркоту ещё нам — на! жри, бл…дь! чтобы передохли вы побыстрее, а дети ваши дебилами родились, а ещё лучше, чтобы и не родились вовсе… Территория от нас чтобы поскорее освободилась, и китайцам её чтобы потом проще сдать было, вычищенную от населения… Чтоб лес наш весь они под корень, чтоб рыбу и зверьё всё переловили, чтоб поля своей вонючей соей засадили… — он замолк, едва сдерживаясь, его трясло, — ненавижу их, сук продажных… и Иуду этого, сладкоголосого, больше всех, чтоб он сдох, тварь!

Кирсанов молча смотрел на него.

Через полминуты, отдышавшись, Архипов продолжил:

— А вам, москвичам, — самые большие подачки: зарплатку побольше, инфраструктурку получше, празднички всякие: хошь тебе День варенья, хошь — День печенья, лампочки всюду разноцветные, иллюминация, салюты, дороги, тротуары, парки и прочие тридцать три удовольствия. Нате! Жрите! Чтоб вам всё до лампочки этой светодиодной и было, чтобы довольные вы были и счастливые, чтобы радовались всё время херне этой папуасской и в ладоши хлопали, что вам так выгорело, подвезло, подфартило в жизни… Вместо того, чтобы гнать их, сволочей… чтобы свергать власть эту поганую, воровскую! Чтобы вместе с нами на вилы этих мразей сажать, крохоборов… чтобы кишки им пускать… Да вы даже на улицу боялись выходить, протестовать. Да что там боялись: вас же всё устраивало, чего бояться, чего протестовать-то? — он засмеялся в голос.

Не встретив никакого сопротивления Кирсанова, гневный словесный поток забил с новой силой:

— Страна погибает, а вам, москвичам, по херу… Вот только теперь и вы погибаете… Похмелье прошло, пелена с глаз пала… И поделом вам… И спасать-то вас уже никто не хочет… Да и некому… Что, нечего сказать-то? — он опять зло заулыбался и тут же, сменив злобу на укор и сбавив немного тон, приблизился к Кирсанову:

— Да вы просто знать ничего не хотели, пока нас там, как клопов, как клещей травили. Правду знать не хотели. Глаза свои открыть, затычки из ушей вытащить… Боялись признаваться себе в том, что преступления великие вокруг вас и при вашем попустительстве и молчаливом согласии совершаются. Перед народом всем русским, многонациональным, перед Россией-матушкой, да и перед вами же самими и вашими детьми и внуками, и всеми будущими поколениями. И всё, что я тебе сейчас наговорил, ведь ты же это знал, догадывался, хотя бы, ну, не совсем же в пустыне ты, Димка, живешь, наверняка же есть у тебя и родственники, и друзья в России. Не в Москве — в России! Наверняка же есть. Да и не только ж ты телевизор на первой-второй кнопке смотришь, наверняка и Интернетом иногда пользуешься… А там-то ведь всё по-другому, сам знаешь. Там вся картинка перевёрнутая, с головы на ноги. Криком она кричит, белугой ревёт: «Только взгляни, только услышь меня, морду сразу не отворачивай!» И всё привычное «белое» чёрным показывает, а «чёрное» — наоборот белым, — он стал качать своей головой, всё глубже и глубже заглядывая в глаза Кирсанову, — как там говорится-то? Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит… Такие, брат, дела… Аль не так? Аль не прав я?

Кирсанов, поймав на себе этот его пронзительный взгляд, сам стал пристально смотреть ему навстречу, не отворачиваясь, но и всё так же не издавая ни единого слова.

— Ты знаешь, Дима, — Архипов сделал паузу. — Ты, наверное, знаешь, что немецкие женщины очень пострадали после войны. Старики их, дети и особенно — женщины. Скольких их там поубивали, когда гнали с Польши, Чехословакии, с Пруссии Восточной, где Калининград наш теперь, Кёнигсберг бывший. Почти два миллиона одних только погибших беженцев было. А сколько женщин этих — когда их гнали, да и тех, что в самой Германии жили, — безнаказанно били, грабили, унижали, насиловали. И наши солдаты, и американские, французские, польские, английские. Вот досталось-то им… по полной. Хлебнули, как говорится, горюшка… Жалко их? Солдатам тем, что по земле своей разорённой шли — нет, ни сколько! А нам — их внукам и правнукам уже жалко, конечно. Что ж у нас сердце из камня, что ли?.. А с другой стороны, если посмотреть, если подумать хорошенько? Ведь они же, эти женщины, они же жили там всё это время, пока вокруг них всё полыхало. Любили своих мужей, которые наши деревни в это же самое время жгли вместе с жителями или концлагеря охраняли, писали им трогательные письма на фронт, спали с ними, когда те были дома, рожали от них детей, отдавали их потом в гитлерюгенды, сами «хайль гитлер» до умопомрачения кричали, до хрипоты, до звёздочек в глазах. Батрачек, угнанных с нашей