Гусейн Гусейнов - Солнечный огонь Страница 69

Но ведь тогда машин там у нас - одна в час проезжала. А тут шумит и шумит мотор. Мама и вышла посмотреть, что происходит. Увидела нас испугалась. А я - еще больше. Думаю, расскажет отцу, плохо мне придется. Отец строгий был. Детей никогда не бил, но так посмотрит, бывало, что ноги подкашивались... Об этом взгляде многие, кто его знал, говорили.

В нашем поселке жила семья первого президента Азербайджана, который нашу республику в 1918 году создал, - Мамеда Эмина Расулзаде. Сам он сумел выехать за границу, когда советская власть пришла, а семью его потом в Казахстан выслали. Сын его был талантливый художник и у моих старших сестер и брата преподавал в школе рисование. Позже они переехали из этих мест. И вот встречаю недавно в бакинской газете интервью с внуком Мамеда Эмина Раисом, тоже художником. Ему задают вопрос: "А с кем вы там, на поселении в Казахстане общались?" Он отвечает, что отец его особенно уважал Абдуррахмана Гусейнова, который считался аксакалом, и когда приходил к ним в дом, то они, дети, при нем держались тише воды... Такой он внушал им трепет.

Были у меня основания опасаться отца за проделку с машиной. Мотор у меня заглох, девчонки выскочили из машины и убежали. А я сижу, словно окаменевший. Мама подошла, посмотрела на меня и только коротко бросила:

- Загони сейчас же машину в гараж. Отец придет и разберется с тобой.

Я пролепетал: - Хорошо, загоню.

Трогаю - глохнет мотор, трогаю - глохнет...

Она стоит, смотрит. Я взмолился:

- Уходи...

Хотела она Ивана Прокопьевича позвать, но я упросил ее не делать этого. Она еще раз внимательно так посмотрела на меня и ушла. Успокоился я, завел, тронулся, загнал-таки машину в гараж. А на траве, вижу, свежие отпечатки колес остались. Взял я метлу, замел кое-как следы, но все равно заметно было, что машина из гаража выезжала. Маме пришлось сказать, что если она отцу проговорится, то я из дома уйду. Она пообещала не выдавать меня. А тут и отец как раз вернулся, и в тот день, как назло, именно со стороны гаража. Конечно, он обратил внимание на свежие следы. Углядел я, что он наклонился, рассматривает траву. Сердце в пятки ушло. Затаился, жду, что будет.

Он вошел в дом и сразу спрашивает мать: - Фатма Бегим, что, к нам приезжал кто-то? Она отвечает коротко: - Нет. Но он продолжает настаивать: Неужели наша машина выезжала? А мать: - Да нет... Но отец не унимался: - Как нет? Там же следы на траве, я видел. Мать рукой махнула: - Не знаю, кто там заехал-уехал. Я в саду была...

Однако отец не успокоился. Ходит по комнате, думает. Не выдержал: - Я тебя серьезно спрашиваю, выезжала наша машина?

Пришлось матери признаться, что это я, а сама смеется: - У тебя сын уже вырос, а ты все пропустил. Успокойся, он прекрасно с машиной справляется.

Ну, тут и отец улыбнулся. Я осмелел, вылез из своего укрытия, кручусь возле него, но он молчит.

А я ему:

- Папа, почему ты меня не отругаешь? Отец усмехнулся:

- За что? Понимаешь, я очень рад, что ты умеешь водить. Завтра скажу Ивану Прокопьевичу, пусть он тебя еще подучит. - Строго посмотрел на меня и добавил: - Я так считаю, сынок, мужчина должен уметь все. Будет у тебя в жизни возможность - научись самолетом управлять, кораблем... Я не сержусь...

На следующий день приходит с утра Иван Прокопьевич, окинул меня скептическим взглядом, сказал: - Поехали...

Отправились мы с ним на поле рядом со свеклоперерабатывающим заводом, где по осени свеклу складировали. Летом там пусто было. Передал он мне руль, два круга мы сделали.

- Хватит, - остановил меня Иван Прокопьевич. - Чего зря кататься? Ты прирожденный водитель.

Вот ведь как точно углядел он во мне страсть к машинам, мое призвание. Сколько раз отец пытался приохотить меня к стоматологии - я всячески от этого отлынивал. А вот мамин сын от первого брака - Гочали - стал стоматологом, закончил в Перми мединститут, работал в Каспаровской больнице в Баку. Он с нами в Казахстане жил, когда школу заканчивал, и заразился от моего отца увлечением стоматологией. Дядин сын тоже по этим стопам пошел...

После похвалы опытного Ивана Прокопьевича я оказался на седьмом небе от счастья. 11 лет, несмышленыш, а душа к технике тянулась, страшно занимало: как все это устроено? И в школе у меня практически по всем предметам хорошие оценки были, и закончил я ее с отличием. С русским языком - тоже никаких проблем. Родители между собой говорили по-азербайджански, а с детьми - и по-русски, и по-азербайджански. Так что я и родной язык знал.

Строгость и доброжелательность - вот как я назвал бы атмосферу, царящую в нашем доме. Во всех конфликтных ситуациях мама была главной. Но не потому, что последнее слово было за ней, или она всех судила, давала оценки, нет!.. Мудрость ее заключалась в том, что она никогда не спорила, ни на чем открыто не настаивала. Просто высказывала свое мнение и умолкала, предоставляя право каждому подумать самому. Скажет отцу: - Надо бы сделать так-то и так-то. Он настаивает на своем. Что ж, - замечала мать, - делай, как знаешь... И уходила.

Полчаса, час минует. Отец мается, ходит, думает. Да, - говорит наконец, - ты права...

Чувствовали ли мы свою отверженность, некую печать рока на своей судьбе? Были ли в нашем пестром, воистину интернациональном мире какие-то стычки или трения на национальной почве? Я часто слышал впоследствии эти два вопроса, когда люди узнавали историю моей семьи.

Начну со второго вопроса, ответить на который совсем легко: никаких столкновений из-за того, что кто-то рядом был другой национальности, никогда не случалось. Ходили на свадьбы друг к другу, вместе отмечали праздники, уважали обычаи соседей, будь то мусульмане, христиане или вообще неверующие... И нас, детей, этот вирус вражды к иному, чем ты, человеку, никак не затронул. Невозможно даже представить, чтобы кто-то среди нас вдруг начал кичиться: мой народ древнее, образованнее, культурнее... Все это я прочитал черным по белому гораздо позднее, когда вспыхнул карабахский конфликт. Когда углубился в историю взаимоотношений народов в Закавказье.

А на первый вопрос отвечаю так: взрослые - несомненно. Изгнание и муки, предшествующие ему, обустройство с нуля на новом месте, совершенно другой образ жизни, другая среда, к тому же необходимость регулярно отмечаться в комендатуре у садиста Юдина, для которого все мы были просто вредный и опасный сброд, - не могли не травмировать навсегда душу каждого переселенца. Ну, а мы, дети, уже родившиеся и выросшие там, в чужих краях, тоже, так или иначе, несли на себе клеймо отверженности. Но подобное клеймо рождало и дух сопротивления: чем глубже ты задет временем, тем сильнее хочешь от него оторваться. Живешь как бы на опережение...

Мы торжествуем над жизненными невзгодами, противопоставляя им нашу одержимость трудом, творчеством, наконец, любовью... Есть и еще одна жизненная мудрость, которая давалась, правда, с трудом: хочешь быть счастливым - не ройся в памяти. Большинство изнаших отцов и дедов, испытавших изгнание, именно так и старались жить на новом месте, оберегая детей от отравы своих мучительных воспоминаний и не бередя попусту собственных ран, что совсем не значило, будто нам, молодым, не рассказывали о Родине.

Азербайджан представал в этих рассказах далекой обетованной землей, без вины утраченным раем, страной из сказок и снов... И мне, ребенку, слушая эти рассказы, казалось, будто это и я бродил по Нахчиванским горам. В тишине на их голых верхушках слышишь разве что шелест редких сухих былинок... Что сравнится с этими рожденными фантазией образами никогда не бывшего?..

Я побывал впервые в Азербайджане в 1969 году, когда уже закончил первый курс автодорожного института в Ташкенте. А ведь сначала хотел поступать в Томский инженерно-строительный институт на факультет автомобильного транспорта. В этом городе уже учился мой старший брат. Помню, я приехал к нему еще школьником, и город мне очень понравился, но стояло лето. А вот когда я навестил его во время зимних каникул, то угодил как раз в сорокоградусные морозы, да еще шел густой непрерывный снег. Нет, думаю, зачем менять нашу лютую казахстанскую зиму на такую же? Поеду-ка лучше поступать в теплый Ташкент. Так и вышло, что учился я в Узбекистане.

Отец, поскольку долго невыездной был, на родине сумел побывать лишь в конце 70-х годов. Но родня нахчиванская нас изредка навещала. А папин старший брат кербелаи Аббас, не выдержав разлуки, фактически сам на высылку напросился. Приехал к нам и здесь остался, его взяли и приписали к комендатуре, и он тоже больше никуда без специального разрешения поехать не мог.

Маме удалось съездить на родину, когда мне лет пять было. Именно тоска по матери, вдруг охватившая меня, пятилетнего, в момент ее отъезда - в дни, которые я никогда не забуду, - наверное, впервые и по-настоящему пробудила во мне сознание. Начался отсчет моей сознательной жизни. Помню, сидел я за нашим домом, а рядом - быстрая извилистая река. Смотрел на воду. Меня увидела жена моего дяди, подошла и спрашивает: "Ты что здесь один делаешь у реки?" И я ей ответил: "Ты знаешь, у меня мамы нет". Смотрю - а она заплакала...