Якуб Колас - На росстанях Страница 7

- Ну, а я уже наказал, чтобы посылали хлопцев в школу.

- Почему же только хлопцев? Надо, чтоб и девчатки ходили.

- Разве они пойдут? - махнул рукой староста. - Скажи им про школу, так будут смеяться, очень чудным это покажется им. Хотя бы хлопчики все пошли...

Лобанович, как только мог, объяснил старосте, что и девчаткам тоже надо учиться, и доказывал, почему это нужно.

Староста слушал, прижмурив глаза, и только поддакивал:

- Это так, паничок...

- Это вы справедливо говорите.

- Известно, так.

- Что правда, то правда.

Но учитель видел по лицу старосты, что никакие аргументы не могли убедить его в том, что девчатам нужна наука. Что наука нужна мужчинам (а науку староста понимал как умение читать, писание же - лихо его бери, без него легче обойтись!), староста не спорил. Служебные Дела вынуждали его ходить в волость, а там напихают ему в сумку целую кучу бумаг и приказов. То повестки на суд нужно доставить по принадлежности, то недоимку взыскать с кого-нибудь, то письма передать.

В этих случаях у старосты был свой особый порядок. Он клал повестки с повестками, письма с письмами, недоимки с недоимками. И здесь голове его приходилось поработать немало. Он расспрашивал в волости, кому повестки, и здесь же складывал их в таком порядке, в каком их следовало передать, в зависимости от того, кто где живет. Скажем, повестка для Микиты Телушки, который жил в этом конце улицы, клалась первою, за ней шла другая, третья и т. д. После этого староста запоминал тех лиц, кому повестки предназначались. Таким же образом поступал он и с недоимками. Для писем был у него другой порядок. Прежде всего их было немного, и конверты были разные и по цвету и по величине. Вот это, в синем конверте, надо отдать Гавриле Железному, в белом - Язепу Нырку, а это, помятое и засаленное, - вдове Текле. Ну, а если и перепутаешь их, не велика беда - сами разберутся, когда будут читать поклоны. Это уж лучше сумеют сделать бабы.

Забрав все бумаги, староста несколько минут стоял и размышлял, словно сам себе сдавал экзамен. Можно было сорок раз окликнуть его или выстрелить в нескольких тагах от него - все равно ничего не слыхал тогда староста. Сдав экзамен, Роман сразу делался веселее, с лица сходила напряженность, в которой часто чувствовалось страдание, и уже обыкновенным человеком шел он, куда ему нужно было. А если в его памяти утрачивалась какая-нибудь деталь, староста внезапно останавливался посреди улицы, смотрел на бумаги, смотрел долго и напряженно. При этом он покачивал головой и часто терял надежду отыскать эту пропавшую деталь. Тогда он снова брел в волость и нес на своем лице явственную печаль.

Детские голоса все звонче и сильнее доносились в квартиру учителя. Лобанович ощущал легкое волнение: в этот день лицом к лицу встретится он с теми детьми, которые поручаются ему и моральную ответственность за которых он должен взять на себя. Разные мысли о школе занимали Лобановича и прежде, теперь они захватили его еще с большой силой. Простое выполнение школьной программы не могло удовлетворить его, и свое главное назначение как учителя Лобанович определял так: пробудить в своих учениках и вызвать к деятельности критическую мысль, чтобы к каждому явлению и факту она подходили с вопросами - как возникли они, в чем их причины. И вообще, чтобы ко всему подходили сознательно. В этом пробуждении критической мысли Лобанович видел зачатки великого социального сдвига, залог того, что народ сумеет проложить себе просторную дорогу к новым формам жизни. Если человек начнет размышлять, доискиваться причин положения, в котором он находится, то, вероятно, не примирится со своей судьбой и будет стараться отвоевать себе лучшее место на свете. И если у человека откроются глаза, он сам себе выберет дорогу и сам за себя будет держать ответ. Навязывать же людям свою волю, требовать от них, чтобы они поступали именно так, а не иначе, мы не имеем права: кто может поручиться за то, что мы не ошибаемся? Не случайно разные главари, вожаки масс, которые увлекали силой и жаром своей убежденности человеческую толпу и вели ее за собой, - вели только до того рубежа, за которым начинались серьезные препятствия. Толпа не понимала этих препятствий, преодолевать их у нее не было охоты. Руководитель-пророк с горечью в сердце восклицал: "О слепая, ничтожная толпа, стадо скота!" А толпа кричала: "Ты обманщик! Побить тебя камнями!"

Уже несколько раз посматривал учитель на часы: не пора ли ему в класс?

Правда, сегодня только начало, только сбор детворы; он пока что познакомится с ребятами и запишет их в журнал. Все же на сердце станет спокойнее: сделаны определенные, хоть и первые, шаги.

А дети, немного освоившись с обстановкой, начинали гудеть смелее и веселее. Порой слышались их смех и крики, беготня по скамейкам. Некоторые тихонько подходили к двери, ведущей в квартиру учителя, и с величайшим любопытством заглядывали в щели. Время от времени забегали они и в кухню, будто бы напиться воды. Робко топтались, озирались, а некоторые тихонько спрашивали у сторожихи:

- А что, бабка, он сердитый?

И когда Лобанович показался в кухне, они, как мыши, завидевшие кота, бросились наутек.

Сторожиха залилась веселым долгим смехом: ее очень насмешили дети и их страх перед учителем. Она рассказала Лобановичу, как расспрашивали о нем ученики, потирая свои уши, словно заранее примирившись с тем, что их будут крутить и драть.

В классной комнате учеников было десятка два. Как только появился Лобанович, они теснее сбились в кучу, словно испуганные овечки, и поглядывали на своего учителя как на какое-то диво. Подавляющее большинство их были новички. Все ученики были обуты в лапти, носили, как и старые полешуки, суконные свитки, черные либо светлые. Рубахи на груди, как и у родителей, были расстегнуты.

Учитель поздоровался, на приветствие ответили только несколько мальчиков, которые уже учились в школе.

- Что же вас так мало? - спросил их Лобанович.

- Еще придут, - ответил один из старших.

- Завтра будет больше, - добавил второй.

- А вы, детки, первый раз пришли в школу? - мягко спросил учитель маленьких.

Те опустили глаза, и только один, самый храбрый, коротко ответил:

- Да.

VIII

Поговорив с учениками и немного развеяв их страх, Лобанович принес журнал и начал делать записи. Дети смелее подходили к своему учителю и отвечали на его вопросы. При этом часто проявлялись простота и непосредственность детской натуры, которые очень забавляли учителя и всех учеников, вызывая взрывы смеха.

- Скажи-ка ты, голубок, - обратился Лобанович к одному мальчику, подошедшему записываться, - как тебя звать?

Мальчик молчал и смотрел на учителя своими ясными глазками. Очевидно, в этом вопросе ему почудилось что-то подозрительное: нет ли здесь какой хитрости, как бы не попасть впросак... Вопрос учителя, с его точки зрения, был совсем нелепым и лишним: кто же не знает, как его зовут? Но учитель не отступал и снова спросил, как его звать.

- А разве ты не знаешь? - в свою очередь спросил мальчик.

- Нет, не знаю. Если бы знал, не спрашивал бы.

- Ну как же! Иван, да и все! - громко проговорил мальчик с оттенком легкого раздражения.

- А тебя как звать? - спросил учитель другого мальчика.

- Лариён, - весело ответил тот.

- А как зовут твоего отца?

- Кондрат.

- А как твоя фамилия?

Мальчик закрыл руками лицо и начал смеяться.

- Почему же ты, Ларион, смеешься?

- Не знаю, что говорить.

А один маленький полешук, сидевший все время молча, спросил учителя:

- Почему ты все спрашиваешь, как нас зовут?

Молодой учитель старался насколько мог ближе подойти к детской душе, заслужить доверие учеников. Их порой грубоватые выходки или словечки, обращенные непосредственно к нему, он пропускал мимо ушей, зная ту грубую среду, из которой они вышли, и имея в виду, что со временем все это сгладится незаметно, само собой, под влиянием школьных порядков, которые будут зависеть главным образом от него самого. Все их ошибки в этом смысле он старался исправить и отметить так, чтобы не обидеть и не оскорбить чуткое детское сердце. Первые шаги были сделаны. Дети расшевелились, повеселели и вышли из того состояния замкнутости, в котором они еще так недавно находились. Лобанович, немного поговорив, отпустил их на перемену. А тем временем приехал и отец Кирилл. Зашли в комнатку учителя, поговорили о том о сем, пока собрались дети. Отец Кирилл тотчас же приготовился и вместе с учителем пошел в класс. Там он, но задерживаясь, отслужил короткий молебен, сказал небольшую проповедь детям, в которой призывал их к науке, к послушанию, и, пожелав здоровья и разумения, дал поцеловать крест и окропил их святой водой.

После молебна учитель велел ученикам передать своим товарищам, чтобы завтра все приходили в школу, и отпустил их домой.

С веселым шумом и криком выбежали дети на улицу, наполняя ее звонкими голосами, и рассыпались по хатам. На своем собственном опыте почувствовали они, что школа и учитель далеко не такие страшные, как это им представлялось.