Варлам Шаламов - Левый берег Страница 7

- Я? Вам?

- Ты. Мне.

- Глюкозу?

- Глюкозу.

- Я прикажу Петру Петровичу, хирургу нашему. Он лучше меня сделает.

- А ты что - не умеешь, что ли? - сказал Иван Федорович.

- Умею, товарищ начальник. Но Петр Петрович умеет еще лучше. А шприц я дам свой, личный.

-- У меня есть и шприц свой.

Послали за хирургом.

- Слушаю, товарищ начальник. Хирург больницы Красницкий.

- Ты - хирург?

- Да, товарищ начальник.

- Бывший зэка?

- Да, товарищ начальник.

- Можешь сделать мне укол?

- Нет, товарищ начальник. Я не умею.

- Уколов не умеешь делать?

- Мы, гражданин начальник,- вмешался начальник санчасти, - фельдшера вам сейчас пришлем. Из зэка. Тот делает - не услышите. Давайте ваш шприц сюда. Я его в вашем присутствии вскипячу. Мы с Петром Петровичем последим, чтобы не оказал вредительства какого-нибудь, терроризма. Мы жгут подержим. Рукав вам засучим.

Пришел фельдшер из зэка, вымыл руки, обтер их спиртом, сделал укол.

-- Можно идти, гражданин начальник?

- Иди, - сказал Иван Федорович.- Дайте ему пачку папирос из портфеля.

- Не стоит, гражданин начальник.

Вот как сложно оказалось с глюкозой в пути. Ивану Федоровичу долго казалось, что у него жар, голова кружится, что он отравлен этим фельдшером из зэка, но в конце концов Иван Федорович успокоился.

На следующий день Иван Федорович проводил Уоллеса в Иркутск и от радости перекрестился и приказал поставить караульные вышки обратно, а товары из магазина- убрать.

С недавнего времени Иван Федорович чувствовал себя особенным другом Америки, разумеется, в дипломатических границах дружбы. Всего несколько месяцев назад на опытном заводе в сорока семи километрах от Магадана было налажено производство электролампочек. Только колымчанин может оценить такое. За пропажу лампочек судили; на приисках потеря лампочки приводила к тысячам потерянных рабочих часов. Привозных лампочек не напасешься. А тут вдруг такое счастье. Создали свое! Освободились от "иностранной зависимости"!

Москва оценила достижения Ивана Федоровича - он был награжден орденом. Орденами поменьше награждены директор завода, начальник цеха, где производились эти лампочки, лаборанты. Все, кроме того человека, который это производство создал. Это был харьковский физик-атомщик, инженер Георгий Георгиевич Демидов - литерник с пятилетним сроком - не то "аса", не то что-то в этом роде. Демидов думал, что его хоть на досрочное представят, да и директор завода на это намекал, но Иван Федорович счел такое ходатайство политической ошибкой. Фашист, и вдруг - досрочное освобождение! Что скажет Москва. Нет, пусть радуется, что работает не на "общих", в тепле - это лучше всякого досрочного. И орден он, Демидов, получить, конечно, не может. Орденами награждаются верные слуги государства, а не фашисты.

- Вот премию рублей двадцать пять подбросить - это можно. Махорочки там, сахару...

- Демидов не курит,- почтительно сказал директор завода.

- Не курит, не курит... На хлеб променяет или еще на что... а не надо махорки, так надо ему новую одежу - не лагерную, а, понимаешь... Те гарнитуры американские в коробках, что мы вам начали давать в премию. Я и забыл. Костюм там, рубашка, галстук. В коробке такой белой. Вот так и премируйте.

На торжественном заседании в присутствии самого Ивана Федоровича каждому герою вручалась коробка с американским подарком. Все кланялись и благодарили. Но когда дошла очередь до Демидова, он вышел к столу президиума, положил коробку на стол и сказал:

- Я американских обносков носить не буду,- повернулся и ушел.

Иван Федорович оценил это прежде всего с политической точки зрения, как выпад фашиста против советско-американского блока свободолюбивых стран, и позвонил тем же вечером в райотдел. Демидова судили, дали "довеска" восемь лет, сняли с работы, послали на штрафной прииск, на "общие".

Сейчас, после визита Уоллеса, Иван Федорович вспомнил случай с Демидовым с явным удовольствием. Политическая прозорливость всегда была достоинством Ивана Федоровича.

Иван Федорович особенно заботился о своем сердце после недавней женитьбы на двадцатилетней комсомолке Рыдасовой. Иван Федорович сделал ее своей женой, начальницей большого лагерного отделения - хозяйкой жизни и смерти многих тысяч людей. Романтическая комсомолка быстро превратилась в зверя. Она ссылала, давала дела, сроки, "довески" и стала в центре всяческих интриг, по-лагерному подлых.

Театр доставлял мадам Рыдасовой очень много забот.

- Вот поступил донос от Козина, что режиссер Варпаховский разрабатывал планы первомайской демонстрации в Магадане - оформить праздничные колонны как крестный ход, с хоругвями, с иконами. И что, конечно, тут затаенная контрреволюционная работа.

Мадам Рыдасовой на заседании эти планы не показались чем-то криминальным. Демонстрация и демонстрация. Ничего особенного. И вдруг хоругви! Надо было что-то делать; она посоветовалась с мужем. Муж, Иван Федорович,- человек опытный - сразу отнесся к сообщению Козина в высшей степени серьезно.

- Он, наверное, прав, - сказал Иван Федорович. Он пишет и не только насчет хоругвей. Оказывается, Варпаховский сошелся с одной еврейкой из актрис, дает ей главные роли - певица она... А что это за Варпаховский?

- Это - фашист, из спецзоны его привезли. Режиссер, у Мейерхольда ставил, я сейчас вспомнила, вот у меня записано. - Рыдасова порылась в своей картотеке. Этой "картотеке" обучил ее Иван Федорович.-- Какую-то "Даму с камелиями". И в театре сатиры "Историю города Глупова". С 1937 года - на Колыме. Ну, вот видишь. А Козин - человек надежный. Педераст, а не фашист.

- А в театре Варпаховский что ставил?

- "Похищение Елены". Мы смотрели. Помнишь, ты еще смеялся. Еще художнику на досрочное освобождение подписывали.

- Да-да, припоминаю. Это "Похищение Елены" не нашего автора.

- Французский какой-то автор. Вот у меня записано.

-- Да не надо, не надо, все ясно. Ты пошли этого Варпаховского с разъездной бригадой, а жену - как ее фамилия?

- Зыскинд.

- Еврейку - оставь дома. У них ведь любовь коротка, не то что у нас,милостиво пошутил Иван Федорович.

Иван Федорович готовил большой сюрприз своей молодой жене. Рыдасова была любительницей безделушек, всяких редкостных сувениров. Уже два года под Магаданом работал один заключенный - знаменитый косторез, - точил из бивня мамонта замысловатый ларец для молодой жены Ивана Федоровича. Сначала этого костореза числили как больного, а потом ввели в штат какой-то мастерской, чтоб мастер мог заработать себе зачеты. И он получал зачеты - по три дня за день - как перевыполняющий план работы урановых рудников Колымы, где за вредность зачет выше "золотого", выше "первого металла".

Сооружение ларца близилось к концу. Завтра кончится эта морока с Уоллесом, и можно будет возвращаться в Магадан.

Рыдасова отдала распоряжение насчет зачисления Варпаховского в выездную бригаду, переслала донос певца в райотдел МВД и задумалась. Было о чем подумать - Иван Федорович старел, начал пить. Приехало много начальников новых, молодых. Иван Федорович их ненавидел и боялся. В заместители приехал Луценко и, объезжая Колыму, записывал во всех больницах - кто получил травмы из-за побоев. Таких оказалось немало. Стукачи Ивана Федоровича сообщили ему, конечно, о записях Луценко.

Луценко сделал доклад на хозактиве.

- Если начальник управления ругается матом, то что должен делать начальник прииска? Прораб? Десятник? Что должно делаться в забоях? Я прочту вам цифры, полученные в больницах при опросах - явно преуменьшенные - о переломах, о побоях.

По докладу Луценко Иван Федорович выступил с большой речью.

- К нам,- рассказывал Иван Федорович,- много приезжало новичков, но все постепенно убеждались, что здесь условия особые, колымские, и знать это надо.- Иван Федорович надеется, что молодые товарищи это поймут и будут работать вместе с нами.

Последняя фраза заключительного слова Луценко была:

- Мы приехали сюда работать, и мы будем работать, но мы будем работать не так, как говорит Иван Федорович, а как говорит партия.

Все, весь хозактив, вся Колыма поняла, что дни Ивана Федоровича сочтены. Думала так и Рыдасова. Но старик знал жизнь лучше, чем какой-то Луценко, комиссара ему, Ивану Федоровичу, не хватало. Иван Федорович написал письмо. И Луценко, его заместитель, начальник политотдела Дальстроя, герой Отечественной войны - исчез, "как корова языком слизала". Перевели его куда-то срочно. Иван Федорович напился в честь победы и, напившись, буянил в Магаданском театре.

- Гоните этого певца в шею, не хочу слушать гадину,- бушевал Иван Федорович в собственной ложе.

И певец исчез из Магадана навсегда.

Но это была последняя победа. Луценко где-то что-то писал,- это Иван Федорович понимал, но сил предупредить удар не было.

"На пенсию пора, - думал Иван Федорович, - вот только бы ларец..."