Владимир Максимов - Ковчег для незваных Страница 7

- Указания вождя, товарищ Золотарев, для нас руководство к действию. Видно, смирив-шись со своей обреченностью, он все же решил любыми способами оттянуть неизбежное. - Завтра же оформляйте командировку на острова, в сроках не стесняйтесь, новая обстановка требует внимательного изучения и анализа. Кстати, по пути загляните в наше Байкальское хозяйство, присмотритесь к производству, это вам пригодится на месте. Утром я подпишу приказ. До завтра.

Он с силой захлопнул дверцу, и тяжело, как бы сразу состарившись, двинулся через тротуар к подъезду.

"Укатали сивку крутые горки, - мысленно посочувствовал ему Золотарев. - Вот она, судьба наша, индейка!"

3

Золотареву необходимо было как можно скорее освободиться от переполнявшей его ноши, выложить, рассказать кому-то обо всем случившемся с ним в этот вечер. Друзьями в Москве Золотарев обзавестись не успел, да, по совести говоря, и не спешил ими обзаводиться, времена не располагали к откровенности, родни столичной за ним тоже не числилось, поэтому расстав-шись с начальством, он попросил отвезти себя на Преображенку, по единственному частному адресу, который значился в его записной книжке: "Улица Короленко, дом 6, квартира 11, Кира Слуцкая".

С Кирой он встретился в Потсдаме, куда она приезжала с концертной бригадой. Во время ужина, устроенного городским комендантом в честь москвичей, они оказались рядом за столом. Много пили, дурачились и танцевали, а потом он увез ее к себе. После той единственной ночи у них завязалась ни к чему не обязывающая переписка: он делился с ней подробностями своего полувоенного быта, она отвечала, описывая ему ровным почерком школьницы столичные ново-сти из актерской или окололитературной жизни, со смешными и зло подмеченными деталями. Тон ее письма носил слегка снисходительный характер обращения старшего к младшему, хотя они были однолетками, но это лишь забавляло его, представляясь ему с высоты того положения, которое он занимал, наивным ребячеством. Кира была не замужем, считая, как призналась, брак для актрисы делом излишне хлопотным, жила одна, родители сгинули в ленинградской блокаде, и, видно, это ее с ранней молодости самостоятельное одиночество проступало в ней резкостью мысли и категоричностью суждений.

Перебравшись в Москву, Золотарев как-то позвонил ей, но не застал, а затем, закрутившись в организационной суматохе, никак не мог выкроить времени, чтобы вновь попытаться ее найти, и поэтому сейчас, по дороге к ней, он боялся вновь не застать Киру дома или, еще хуже, застать не одну, тем более, что ехал без предупреждения.

Золотарев с трудом отыскал в темноте холодного коридора необходимый номер, долго, обжигаясь, палил спички, высматривая фамилию Киры против пуговичного набора квартирных звонков, еще дольше звонил, прежде чем услышал за дверью ее торопливые шаги.

- Заходи. - Увидев его, она нисколько не удивилась, будто они еще вчера виделись. - Здравствуй. Только тише. Соседи спят. - Это была ее манера - разговаривать отрывистыми фразами. - Вот сюда.

Он так спешил, горел, торопился выложиться, что, еще не раздеваясь, выпалил:

- Я только что от товарища Сталина!

- Да? - вяло молвила она, копошась у плитки. - И что же?

Но сдержанность Киры не охладила его порыва. Горячась, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказывал ей о происшедшем со всеми возможными подробностями, не забыв, разумеется, и замеченных им слез на глазах Сталина. Когда Золотарев наконец умолк, Кира всё еще стояла спиной к нему, склонившись над плиткой с чайником. В небольшой, в одно окно комнате было пустовато и серо. Стол, безликий шкаф, горбатое, в ветхой бахроме кресло, тахта, несколько фотографий на пожелтевших обоях почти не скрашивали ее безликой неуютности. Казалось, что хозяйка, наспех и кое-как расставив здесь случайные предметы, тут же без сожаления забыла о них: отсек-одиночка, как две капли воды похожий на тысячи таких же в утлом ковчеге столичного потопа.

- Хорошая режиссура, - не оборачиваясь, откликнулась она. Классический Станислав-ский.

- Что? - Он сначала не понял ее, а когда понял, кровь бросилась ему в голову. - Ты отдаешь себе отчет...

- Отдаю, отдаю, милый, я не самоубийца. - Она повернулась, подошла к нему и, успокаи-вая, взъерошила ему волосы. - Просто, Илья, в большом деле без режиссуры нельзя. Великие люди склонны к театру, артистизм натуры сказывается.

- Можно подумать, что ты каждый день встречаешься с великими людьми...

- Нет, но моя подруга близка с одним человеком оттуда.

Золотарев мгновенно насторожился: ему немало пришлось слышать о театральных похождениях своего руководства.

- Может быть, и ты тоже?

- Мне туда дорога заказана, - буднично, словно речь шла о чем-то само собой разумею-щемся, сообщила она. - Я еврейка, ты разве не замечал? Еврейки у вас теперь не в чести.

Новость скорее озадачила, чем встревожила его. До сих пор ему вообще не приходилось всерьез задумываться над этой проблемой. Она попросту для него не существовала. С евреями Золотарев сталкивался чаще всего лишь по службе. От всех прочих сослуживцев в большинстве случаев они отличались только деловитостью, умением приноравливаться к обстоятельствам и склонностью к легкой общительности. Но продвижение его по иерархической лестнице было таким безоблачным и крутым, что ревности к их талантам он не испытывал. И хотя до него доходили смутные слухи о перемене наверху курса по отношению к ним, особого значения он этому не придавал: "Сегодня так, а завтра по-другому!"

- Ерунда, - он встал и привлек ее к себе, - выброси из головы, какое это имеет значение, я у тебя паспорта не спрашиваю, откуда ты знаешь, может быть, я - татарин?

И вдруг его словно обожгло: он увидел в ее глазах столько робкой признательности и такую благодарную мольбу, что не выдержал и, боясь собственной слабости, отвернулся.

В эту ночь он как бы впервые разглядел Киру: в ней удивительно сочеталась ранняя зрелость женщины с доверчивой наивностью подростка, что подчеркивалось ее мальчишеской стрижкой и мягким, почти детским овалом лица. Забываясь, она закрывала глаза, отчего выражение моль-бы и признательности на этом ее лице становилось еще более нестерпимо обезоруживающим.

- А знаешь, - приходя в себя, жалась она к нему, - говорят, на этих Курилах бывают страшные землетрясения.

- Наверное, бывают, - бездумно поддакнул он. - Ведь это рядом с Японией. - И потерся виском о ее висок. - Тебе-то чего бояться, оттуда до Москвы, как до луны.

- Как сказать! - еще теснее приникала она. - У нас зимой тоже были толчки.

- Какие уж там толчки, разговоров больше.

- Всё равно страшно.

- Спи, дурочка, я с тобой.

- Я уже сплю...

Утром он не стал будить ее, тихонько собрался и, уходя, оставил записку: "Мне сверху видно всё, ты так и знай. Целую". И лишь на улице, с удивлением к себе, отметил мысленно, что еще никогда не писал женщинам записок.

Небо над Москвой стерильно очистилось, день обещал быть солнечным, и, пешком пересе-кая пустынную столицу, Золотарев не сомневался, что отныне собственная судьба у него в руках, что поездка на Курилы станет началом его очередного восхождения и что главное в отведенной ему ниве жизни только начинается.

В полдень военный самолет, взмыв над Подмосковьем, уносил Золотарева на восток.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Двигался состав ни шатко, ни валко, как бы рывками, - то сходу минуя большие города и станции, а то сутками простаивая в тупиках захудалых разъездов. Стылая весна, казалось, ползла вместе с ними, не идя на убыль, но и не разворачиваясь по-настоящему: сказывалась медлитель-ность сибирской оттепели. И лишь под самым Омском, когда перед ними во всю слепящую ширь раскинулась Обь, солнце наконец взяло полную силу и уже не оставляло их от зари до зари.

Двигаться состав принялся побойчее, вымахивал расстояния большими перегонами, выстаивая подолгу лишь на узловых пунктах, где застревал порою суток до трех.

К Новосибирску подъезжали ночью, но до самого города так и не дотянули: эшелон был задержан на товарном распределителе.

Спозаранку - ни свет, ни заря - в теплушке появился Мозговой, как всегда словно боевой конь: все жилочки подрагивают, все косточки ходуном ходят, властный глаз повелительно косит. Широко расставив ноги, встал посреди вагона, заложил корявые руки за спину, скомандовал:

- Привет честной публике, слушай мою разнарядку: мужики - за пайком, четвертый пакгауз рядом с водокачкой, бабы - за швабры, объявляю санитарный день, чистить, драить палубу до зеркального блеска, проверять буду носовым платком, об исполнении доложить, до скорого!

Развернувшись на каблуках, он тут же исчез в дверном провале и пошел себе играть голосом дальше, по эшелону...

Первой опамятовалась Наталья Тягунова. Мотнув рыжей копной вслед ему, сказала более одобрительно, чем с осуждением:

- Вот чёрт щербатый, не запряг, а погоняет, узды на него нету, на окаянного! - Она живо спустилась с нар, по-хозяйски огляделась вокруг, уперев руки в бока. - Давай, бабоньки, засучивай рукава, чего в самом деле в грязи преть, что мы - не люди, что ли! Ты, Любка, не рыпайся, - осадила она потянувшуюся было к ней младшую Овсянникову, - без тебя управимся, обиходь-ка лучше бабку самохинскую, пускай на воздушке полежит, отдышится. - С мужской половиной разговор у нее был еще круче. - Хватит, мужики, прохлаждаться, задницу пролежите, катитесь в очередь за харчами, а то без обеда останетесь. - Подталкивая мужчин к выходу, она решительно взялась за тряпку. - Скатертью дорога, с пустыми руками не являйтесь...