Олег Слободчиков - Нечисть Страница 7

Вот заскрипели ржавые навесы на двери уборной. Вчерашние туристы, изгнанные с кладбища, провели в ней ночь. Они хмуро оглядывались, грозно горбатились и раскуривали сигареты, принимая страшный вид для отпугивания возможных притеснителей. Вот они взвалили мешки на плечи, став похожими на колючих морских пауков - бормашей, и побрели к насыпи.

Едва я успел отчистить папашино ружье, ко мне пришел похмельный старик и, спросив вместо приветствия: "Есть ли выпить?" - уважительно покосился на двустволку.

- У меня тоже хороше ружжо было! - пожаловался, вздыхая. - Туристы украли за ведро водки. Теперя за туннелью заяц прохода не дает, потешатся надо мной...

Известное дело, нет в лесу зверя отважней и нахальней зайца: среди всех обитателей леса только он один, как человек, рискует не по надобности, а из озорства. Но сказанному я не поверил: или мозги у старика повредились после последнего ведра, или заяц был с такой заковыркой, что уже и не заяц вовсе, а самая обыкновенная нечисть в заячьем образе.

- Ты зайца-то стрели, неча ему изгаляться... - старик приосанился и взглянул на образ в углу с видом человека, терпеливо несущего по жизни свой крест.

Я зарядил ружье одним из позеленевших патронов, завернул в лопуховый лист пару печеных рыб и отправился на охоту. Старик шел рядом и все строил козни против хитрого зайца:

- Ты сперва спрячься. А я за туннелю выйду, будто просто так, с ним поперепираться. Тут ты из-за моей спины, тихим шагом крадучись, подойди и пальни... Пусть знат, как дразниться... Ишь какой пересмешник выискался!

- Будто он тебя там ждет? - недоверчиво поглядывал я на старика.

- Как ружжо украли, он всегда там сидит! К чему бы?

Мы прошлись по старым шпалам вдоль берега моря. Из-за поворота открылся портал тоннеля, обросший зеленью берез. Был он выложен из серого камня умелыми человеческими руками и с таким искусством, что казался нерукотворным и ничуть не портил вид берега с лесом и скалами.

Мы вошли в темный портал, из тоннеля повеяло сыростью, мазутом и гарью. Тьма сгущалась, пока из-за поворота не показался свет. Старик вышел, щурясь от солнца, глянул на гору, ухмыльнулся и подмигнул, обернувшись ко мне. Все еще не доверяя ему, я все же взвел курок и крадучись вышел следом. На камне под обгорелым комлем березы сидел здоровенный заяц и прядал ушами. Увидев меня с ружьем, он скакнул в сторону, но я выстрелил, и вокруг зайца поднялось облачко пыли. Заяц с верещанием подскочил на месте и скрылся в кустах.

Старик завопил, выдергивая клок волос с затылка:

- Промазал, козий глаз! теперя ишши пташку в небе! - Он махнул на меня рукой и повернул к деревне.

Я поднялся на гору, под которой проходил тоннель, надеясь здесь найти недостреленного зайца. Побродив по лесу и не встретив ни зверя, ни птицы, ни нечисти, стал спускаться к деревушке по причудливым скалам, заросшим мхом и кустарником. Пылающая синь моря сверкала подо мной, в небе приветливо светило полуденное солнце. В далекой дали, за горизонтом, чуть виднелись дымящие трубы. А если напрячь слух, можно было услышать утробное урчание города. Но он был далек, а ветер дул с севера, не поднимая волны, поплескивая ради забавы морской рябью по утесистым берегам: "Баю-баюшки-баю!"

Под эту песню с вершины горы я любил всех живущих внизу. А там с ведром воды от речки шел лесник в сырых штанах. Он тяжело передвигал ноги, то и дело останавливаясь, отдыхая и почесываясь. Я закинул ружье на плечо, сбежал вниз, подошел к нему.

- Давай-ка помогу по-соседски! - подхватил ведро.

Лесник метнул на меня колючий, медвежий взгляд. Неуклюже переставляя ноги, зашагал к своему дому, указывая мне путь.

- Что с ногами-то? - спросил я на ходу.

- Полиартрит, - поглядывая настороженно, отвечал он.

- Зачем же в воду лезешь? Еще хуже застудишься.

- А чтобы вылечить. В цивилизованном мире давно лечатся стрессами...

Я ничего не понял из его слов, пожал плечами, оглянулся. Он слегка подобрел и был не против, чтобы я вошел в его дом, увешанный сучками, пеньками и рогами. В углу в дорогом блистающем окладе висела большая икона. Побаиваясь поднять на нее глаза и желая быть принятым за человека, я зажмурился и приложил щепоть ко лбу... Ничего. К животу - пронесло... И в плечи не ударило.

Я чуть не подпрыгнул от радости, готовый натаскать Леснику ведрами хоть бочку. Откуда только силы взялись - помог переколоть дрова Ведменихе, развешал березовые веники на чердаке для старушки. Помог бы и старику, но он куда-то скрылся. Я вошел в свой дом, радостно встал под бабушкиной иконой, вскинул щепоть ко лбу и... пришел в себя сидящим на полу со вздувающейся шишкой на лбу, на том самом месте, где недавно была предыдущая.

Моя нечаянная радость прошла. Я приложил ко лбу мокрую тряпку, косо взглянул на старый, почерневший образ. "Может быть, он неправильный?" подумал, лег на койку, поглядывая в угол. Пытливые глаза пристально и строго наблюдали за мной - без ненависти, без любви, без страсти, будто желали знать, что предприму я на этот раз. Я же просто лежал с пустой, ноющей головой. Кот разлегся у меня на животе, заворчал, позевывая: "Не дело это шляться по лесу с ружьем и не приносить добычу..." Я же своими заболоченными мозгами все пытался хоть что-нибудь понять из того, что происходит со мной и вокруг меня.

Вечерело. Пташки за окном запели ночные песни, и зашелестела листва от вечернего ветра, пропитанного запахами хвойного леса. Кот, поворочавшись, подергавшись и убедившись, что кормить его не будут, отправился на ловлю мышей. Я тоже поднялся, так ничего и не поняв, и опять пошел к людям.

По морю шла волна с юга. Срывая с нее пену, с гор дул противный ветер. И билась волна о берег со стороны далекого города - резко и сердито. С переменой ветра переменились и жители деревни. Я видел злые лица, слушал злобные намеки, не верил никому, а меньше всех - самому себе, чувствуя, что и сам чего-то жду так же раздраженно и нетерпеливо, как ждут, когда перестанет течь кровь из раны. Ведмениха, раздраженно помахивая прутиком, щурила глаза в морскую даль, туда, где за хмарью дымили трубы города. Упрямые морщинки обозначились на ее лице, и холодели глаза. Пес-уродец бросился было ко мне с лаем, но, увидев, что я поднимаю руку к горлу, опустил огромный линяющий хвост и спрятался в крапиву.

Старик с помятым лицом подергивался, обвисая на покосившемся столбе, подмигнул мне опухшим глазом, придвинулся и зашептал, обдавая перегаром, кивая на Ведмениху:

- Отчего, думашь, с прутом все ходит? А-а, не знашь! - ухмыльнулся. Я, грешный, хоть отраву хлешшу, а она - кровь... Ишь как прутиком помахивает, а убогий-то уж еле ходит... Смекай!

Во дворе Домового откуда-то появилась бабенка, почти красавица, с черными корешками зубов, прокуренных со дня зачатия. Она стояла с двумя дымящимися разом сигаретами в губах и смотрела, как Домовой развязывал шевелящийся мешок, из которого один за другим появились гогочущие и помятые гуси.

Лесник стоял у своих ворот, водил настороженными глазами по сторонам. К его ногам жался пес. Он рычал и поскуливал, недоверчиво глядя на людей, собак и котов. Едва я подошел к Леснику, пес испуганно затявкал и бросился в подворотню. Лесник пробормотал приглушенным голосом:

- Ты с этим... - повел глазами на старика, - в лес не ходи. Он здесь главный вредитель: вокруг деревни все верхушки у деревьев поотламывал, а лес теперь сохнет. - Он взглянул на меня бесстрастными глазами зверя и вошел в дом. Я вломился следом за ним.

Розовеющий свет заходящего солнца блистал в искусной резьбе иконы. На этот раз я взглянул не на оклад, а на сам образ и чуть не присел от удивления. Из богатого, блистающего оклада пялил раскосые похмельные бельма косорылый лик с вывороченными губами и вывернутой челюстью. Я растерянно обернулся и спросил Лесника:

- Это что?

- Икона! - невозмутимо ответил он.

- Ты где ее взял?

- Сам сделал! - с гордостью заявил Лесник. - Что, круто? - Глаза его потеплели. Он принял мое недоумение за восторг и заговорил страстно: Форма - это условность... Важна суть. Модернисты-абстракционисты зрят в корень!.. В подлинном искусстве молодое дерево может означать будущий старый пень, а пень - дерево. - Лесник заговорил громче, обличая кого-то в пристрастии к форме, в подражании пошлой действительности. И даже стал топать ногами, распаляясь в каком-то старом споре с самим собой.

- У моей бабушки другая икона, - сказал я, начиная позевывать.

- Видел! - усмехнулся Лесник. - Старый, никуда не годный хлам: доска сгнила, краски выцвели.

Я не стал ни слушать, ни спорить, вышел с препоганым настроением, перебрел речку, сел на камнях возле креста.

- Поговорить бы, бабуля! - взглянул на скромную иконку в перекрестии.

Но не было ответа моим мыслям. Ветер шевелил траву и ветви. Шумел водопад вдали, чирикала птичка, провожая меркнущий день. Из сухой травы вышел кот; увидев меня, задрал хвост трубой, потерся мордой о бродень, влез на могилку и стал преспокойно тереться о крест, к которому мне не дозволено было прикасаться.