Василий Андреев - Волки Страница 7

Ванька усваивал Костину науку. До совершеннолетия сидел в колонии для малолетних преступников четыре раза. Девятнадцати лет схватил первую судимость. Одного его задержали - Костя успел ухрять.

Все дело Ванька принял на себя, несмотря на то, что в сыскном били.

В части, в Спасской, сиделось до суда хорошо. Знакомых много.

Ваньку уже знали, "торгашом" считали не последним.

Свое место на нарах имел.

Воспитанный Ломтевым, Ванька был гордым, не трепло.

Перед знаменитыми делашами и то не заискивал.

И видом брал: выхоленный, глаза что надо, с игрою. Одет с иголочки, белья целый саквояж, щеточки разные, зеркало, мыло пахучее - все честь-честью.

Сапоги сам не чистил. Старикашка такой, нищий Спирька, нанимался за объедки. И сапоги. И за кипятком слетает, чай заварит и даже в стакан нальет.

Каждый делаш холуя имел, без этого нельзя.

Мода такая. А не следовать моде - не иметь веса в глазах товарищей.

Модничали до смешного.

Положим, заведет неизвестно кто моду курить папиросы "Бижу" или "Кадо". Во всей части их курить начинают.

Волынка, если не тех купят.

- Ты чего мне барахла принес? Жри сам! - кричит, бывало, деловой надзирателю.

- Да цена, ведь, одна. Чего ты орешь? Что, тебя обманули, что-ли?

- Ничего не понимаю. Гони "Бижу".

Или, вот, пюре. Ломтев эту моду ввел. Сидел как-то до суда Костя в Спасской, стал заказывать картофельное пюре. Повар ему готовил за отдельную плату. Костя никогда казенной пищи не ел.

Пошло и у всех пюре.

Без всего, без мяса, без сосисок. Просто - пюре.

Долго эта мода держалась.

В трактирах, во время обходов из-за этого блюда засыпались.

Опытный фигарь придет с обходом - первым долгом - в тарелки посетителей.

- Ага! Пюре!

И, заметает. И без ошибки - вор!

Так жили люди. Играли в жизнь, в богатство, в хорошую одежду.

Дорого платили за эту игру, а играли.

Годами, другие, не выходили из-под замка, а играли. Собирались жить. И надежда не покидала.

Выйдет, другой, на волю. День-два погуляет и снова на год, на два.

Опять: сыскное, часть, тюрьма. Сон по свистку, кипяток, обед, "Бижу", пюре.

А надежда не гаснет.

- Год разменяю - пустяки останется! - мечтает вслух какой-нибудь делаш.

А пустяки - год с лишним.

Так играли. Мечтали о жизни.

А жизнь проходила. Разменивались года.

"Год разменяю!" - страшные слова.

А жизнь проходила.

И чужая чья-то жизнь. Многих, кого ненавидели, боялись кого и втайне завидовали кому эти мечтающие о жизни - жизнь проходила тоже.

Война. Всех под винтовку.

Кто-то воевал. Миллионы воевали.

А тут: свисток, поверка, молитва, "Бижу", пюре - модные папиросы, модное блюдо.

Конец войны досиживал Ванька Глазастый в "Крестах". Третья судимость. Второй год разменял.

И вдруг, освободили!

Ни по бумагам, ни через канцелярию, ни с выдачею вещей из цейхгауза.

А внезапно, как во сне, в сказке. Ночью. Гудом загудела тюрьма, точно невиданный ураган налетел. Забегали по коридору "менты", гася по камерам огни.

И незнакомый, пугающий шум-пение.

В тюрьме - пение!

Помнит Ванька эту ночь. Плакал от радости первый раз в жизни.

И того, кричащего, на пороге распахнутой одиночки запомнил Ванька навсегда.

Тот, солдат с винтовкою, с болтающимися на плечах лентами с патронами - не тюремный страж, не "мент", а солдат с воли, кричал:

- Именем восставшего народа, выходи!

И толпилось в коридоре много. И серые и черные, с оружием и так. Хватали Ваньку за руки, жали руки. И гул стоял такой - стены, казалось, упадут.

И заплакал Ванька от радости. А потом - от стыда. Первый раз от радости и от стыда.

Отшатнулся к стене, отдернул руку от пожатий и сказал, потеряв гордость арестантскую:

- Братцы. Домушник - я. Скокер!

Но не слушали.

Потащили - под руки. Кричали:

- Сюда! Сюда! Товарищ!.. Ура-а!

И музыка в глухих коридорах медно застучала.

--------------

Спервоначалу жилось весело. Ни фараонов, ни фигарей.

И на улицах, как в праздник, в Екатерингофе, бывало: толпами так и шалаются, подсолнухи грызут.

В чайнушках битком.

А потом пост наступил.

Жрать нечего. За саватейкою, за хлебом, то-есть - в очередь.

Смешно даже!

А главное - воровать нельзя. На месте убивали.

А чем же Ваньке жить, если не воровать?

Советовался с Ломтевым.

У того тоже дела плохи. Жил на скудные заработки Верки-Векши, шмары плашкетов уже не содержал - сам на содержании.

Ломтев советовал:

- Завязывать, конечно, нашему брату не приходится. Надо работать по старой лавочке, только с рассудком.

А как с рассудком? Попадешься, все равно убьют. Вот тебе и рассудок.

Умный Ломтев ничего не мог придумать.

Время такое! По-ломтевски жить не годится.

Бродил целыми днями Ванька полуголодный. В чайнушках просиживал до ночи, за стаканом цикория, ел подозрительные лепешки.

А тут еще ни к чему совсем девчонка припомнилась, Люська такая.

Давно еще скрутился с нею, до второй судимости было дело. А потом сел, полтора года отбрякал и девчонку потерял.

Справлялся, искал - как в воду.

И оттого-ли, что скучно складывалась жизнь, оттого-ли, что загнан был Ванька, лишенный возможности без опасности для жизни воровать - почву терял под ногами - от всего ли этого вдруг почувствовал ясно, что нужно ему во что бы то ни стало Люську разыскать.

С бабою, известно, легче жить, Костя Ломтев и тот на бабий доход перешел.

Но главное не это. Главное, сама Люська понадобилась.

Стали вспоминаться прежние встречи, на Митрофаньевском кладбище прогулки. Пасхальную заутреню крутились как-то. Всю ночь. И весело же было. Дурачился Ванька точно не делаш, а плашкет. И Люська веселая, на щеках ямки - ладная девчонка!

Мучился Ванька, терзался.

И сама по себе уверенность какая-то явилась: не найдет Люську - все пропадет.

Раз в жизни любви захотелось, как воздуха.

С утра, ежедневно, блуждал по улицам, чаще всего заходил к Митрофанию.

Думалось почему-то, что там, где гулял с Люською когда-то, встретит ее опять.

Но Люська не встречалась. Вместо нее встретил около кладбища Славушку.

Славушка его сразу узнал:

- Глазастый, чорт! Чего тут путаешься? По покойникам приударяешь, что-ли?

Громадный, черноусый. Московка на нос, старинные, на заказ лакировки - нет теперь таких людей.

Не встречаются.

Под мухою. Веселый. Силач. Здороваясь, так сжал Ванькину руку пальцы онемели.

- Работаешь? Паршиво стало. Бьют, стервецы! Кулясова знаешь? Убили. И Кобылу-Петьку. Того уж давно. Теперь, брат, надо иначе. Прямо - за глотку: "Ваших нет". Честное слово. Я дело иду смотреть, - понизил голос Славушка. Верное дело. Хочешь в компанию?

- В центре? - спросил Ванька.

- Не совсем. На Фонтанке. Баба с дочкою, вдова. Верное дело.

Ванька слушал.

Повеселел.

Дело есть! Что же еще и надо?

Осведомился деловито. В прежнюю роль делаша входил.

- Марка большая?

- Чтобы не соврать - косых на сорок! Честное слово! Я, знаешь, трепаться не люблю. Шпалер есть?

- Нет.

- Чего же ты? Теперь у любого каждого плашкета - шпалер. Ну, да я достану. Значит, завтра? Счастливо, брат, встретились. С чужим хуже итти. С своими ребятами куды лучше.

--------------

На другой день - опять, на кладбище.

Славушка, действительно, достал наган и для Ваньки.

Похвастался по старой привычке:

- Я, брат, что хошь достану. Людей таких имею.

Торопливо шел впереди, плотно ступая толстыми ногами в светлых сапогах, высоко приподняв широкие плечи.

Ванька глядел сзади на товарища и казалось ему, что ничего не изменилось, что идут они на дело, как и раньше, до войны еще ходили, без опаски быть убитыми.

И дело, конечно, удастся: будет он, Ванька, пить вечером водку, с девчонкою какой закрутит. А может и Люська встретится.

"Приодеться сначала, - оглядывал протиравшийся на локтях пиджак. Приодеться, да. Пальто стального цвета и лакировки бы заказать".

Хорошо в новых сапогах!

Уверенно легко ходится. И костюм когда новый - приятно.

Стало весело. Засвистал.

Свернули уже на Фонтанку.

В это время из-за угла выбежал человек, оборванный, в валенках, несмотря на весеннюю слякоть.

В руках он держал шапку и кричал тонким голосом:

- Хле-е-ба, граждане, хле-е-ба!

Ванька засмеялся. Очень уж смешной лохматый рваный старик в валенках с загнутыми носками.

Славушка посмотрел вслед нищему:

- Шел бы на дело, чудик!

Засмеялся.

Недалеко от дома, куда нужно было итти, Славушка вынул из кармана письмо:

- Ты грамотный? Прочитай фамилию. Имя я помню: Аксинья Сергеевна. А фамилию все забываю.

Но Ванька тоже был неграмотный. Когда-то немного читал по-печатному, да забыл.

- Чорт с ней! Без фамилии. Аксинья Сергеевна и хватит, - сказал Ванька. Хазу же ейную знаешь?

- Верно! На кой фамилия? - Похряли! - решил Славушка, подняв зачем-то воротник пиджака и глубже, на самые глаза, надвинул фуражку.