Наталья Долинина - Первые уроки Страница 7

Ушел Иван Федорович. Евгения Васильевна научила меня хоть самым простейшим, элементарным законам урока. Рядом работал Меттер. Новый завуч был ко мне добр. Я стала опоминаться.

Мои седьмые классы сдавали экзамены по русскому письменному и устному. Папа Карло возглавлял комиссию, строгий и неподвижный, как колонна. Я сидела, перевязанная полотенцами, и тоже боялась пошевелиться: пришлось отнять детей от груди; мы переезжали на другую квартиру и отправили их с Марусей на дачу к свекрови. Весь первый экзаменационный день я ждала, когда же начнутся боли, озноб, температура. Ничего не началось: молоко пропало само от волнения.

Семиклассники сдавали прилично. Это была не моя заслуга: я учила их только полгода. Но я не напортила - это уже наполняло меня уверенностью. Этот день запомнился еще и потому, что вечером, после экзамена, муж впервые повел меня к своим знакомым, ближе которых теперь у меня никого нет. Это главные друзья.

В отпуск я ушла с ощущением своего твердого места на земле. У меня была школа, ученики, директор, завуч, коллеги. Меттер из нашей школы ушел со скандалом, рассорившись с папой Карло. Кажется, папа Карло жалел, что погорячился. Но и без Меттера у меня была школа.

В августе я вернулась к работе. В свободные дни и после консультаций мы с детьми ехали в Михайловский сад. Дети спали или всласть свешивались из коляски куда хотели. Я читала. Однажды ко мне подошла пожилая женщина. Я привыкла к таким подходам: дети стали славные, круглые, даже хорошенькие. Женщина заговорила со мной, спросила, как зовут близнецов. Назавтра она снова села. На третий день предложила купить у меня сына. Я обмерла.

- Ну девочку, - сказала она, увидев мое обезумелое лицо. - Вам ведь все равно их не поднять, я же вижу. Вон, на вас платьице всегда одно и то же. Другого небось нет?

Пока я приходила в себя, она рассказывала, как хорошо живет ее дочка с мужем-полковником, какой у них дом и сад, только вот детей нету. Взять в Доме малютки - так там, во-первых, очередь, и неизвестно, от каких родителей, а тут родители здоровые. И во-вторых, - подумайте об этом! - они хорошо заплатят, будет на что поднимать второго...

Всю ночь я тряслась от страха и под утро написала мужу письмо в военный лагерь, чтоб он скорее приезжал: боюсь, отнимут ребенка. Я уже верила, что кто-то может прийти и оторвать от меня сына. Или дочку. Им все равно. И мне тоже все равно. Я не отдам ни сына, ни дочку, пускай хоть убивают. Мне уже казалось, что придется драться, чуть ли не отстреливаться.

Муж ответил, чтобы я перестала валять дурака и поддаваться бабьим страхам. Но мы стали ездить не в Михайловский, а в Летний сад и там обрели новую няню.

Ей было четырнадцать лет, и звали ее Татьяна Ивановна. Так она представилась - не то, что я в школе. Она бродила по Летнему саду не первый день - няни были нужны всем, но ее никто не брал: четырнадцать лет! У меня не было выхода - не могла же я вечно ездить в школу с коляской. Я взяла.

На следующий день Татьяна Ивановна уехала с коляской в сад и должна была вернуться в три. Мне нужно было на работу к четырем. Без десяти четыре я позвонила папе Карло и сказала, что у меня пропали дети. Папа Карло выспросил подробности.

- Гм... некарашо... - сказал он. - Латно. Сити тома, тошитайся...

Я побежала в сады: ни в Летнем, ни в Михайловском коляски не было. Женщины, просившей меня продать ребенка, я тоже не видела. Двор был пуст, дом тоже. Уйти я не могла: они ушли без ключей. Я снова позвонила папе Карло.

- Скоро притут, - коротко сказал он и повесил трубку. Через десять минут зазвонил телефон.

- С вами говорят из милиции, - сказал вежливый голос. - Ваши дети обнаружены в гараже. У них сломалось колесо, им чинили коляску. Уже починили, сейчас прибудут.

Действительно, они прибыли, очень довольные и оснащенные многообразными игрушками: коляска была завалена гайками, винтами и кусками резины. Сын держался за них всем телом. Татьяна Ивановна сделала заявление, что замуж пойдет только за работника гаража. Я поехала в школу.

Консультацию уже провели, но папа Карло меня ждал. Оказывается, он набрал милицейский седьмой класс и предложил мне вести там русский язык. Через наших будущих учеников он и нашел детей.

Преисполненная благодарности, я согласилась, не подозревая, на что обрекаю себя. Папа Карло вовсе не оказал мне особого доверия - он предлагал этот класс всем учителям русского языка - все отказались. Согласилась только я.

В милицейском классе было двадцать три человека. Они были до такой степени разные, что учителю, работавшему там, лучше бы пойти жонглировать горящими факелами. Следователь городской милиции по уголовным делам, человек абсолютно грамотный и вполне культурный, просто не имел аттестата за семь классов - ему нужна была бумажка. На уроках он читал серьезные научные книги. Рядом с ним сидел регулировщик Павел Рудь. За год я научила его писать на обложке тетради "Павла", а не "Павела". Слова "Михайлович" мы не одолели.

Немолодой начальник паспортного стола Борщов писал без ошибок, красивым писарским почерком с завитушками. Но выучить правила, пересказать рассказ он был не в состоянии. А я еще должна была научить его разбирать предложения.

Каждый из них что-то умел. Но то, чего он не умел, оставалось недоступным. Математику им преподавал лучший учитель школы. Они пыхтели и списывали всем обществом у следователя городской милиции. Математик хватался за голову.

Никто из них не собирался в восьмой класс. Им всем нужна была только справка об окончании семилетки. Но Рудь кончил двадцать лет назад два класса деревенской школы на родном украинском языке, а следователь имел до войны девять классов - документы были утеряны: учился он в Минске. Архивов не было.

Я очень старалась научить милиционеров. Но им было некогда заниматься. Перед праздниками на занятия не приходил никто. После праздников они отгуливали свое и приходили в школу смурные, с болящими головами. Я этого не понимала и устраивала им диктовки, которые они поголовно писали на двойки. Следователь после праздников в школу не являлся - списывать было не у кого. Борщов писал слова правильно, зато погибал среди запятых.

Кроме того, у меня было еще пять седьмых классов. Татьяна Ивановна, как ни странно, справлялась с детьми. Я проводила все дни в школе, там проверяла тетрадки. Носить их домой я боялась: дети научились ходить и любили рвать бумагу. Еще они ели пуговицы и мыло. Мы вывели крыс, но чуть не вывели сына: я застала его в ту секунду, как он запихивал в рот крысиный яд, хитроумно выковырянный из глубокой норы. Между делом они разломали в щепки эскиз Ренуара, подаренный нам на свадьбу, и съели мое любимое издание "Евгения Онегина", единственную память о матери: крошечное, на папиросной бумаге.

Носить тетради домой было опасно. Я приходила в школу чуть позже директора и уходила чуть раньше. Папа Карло стал посматривать на меня благосклонно.

Теперь у меня был воспитательский класс, которым я успевала заниматься. Правда, делать было особенно нечего: школу никто не прогуливал. Мне попался хороший класс - все хотели (хотя не все могли) учиться. Поскольку я не знала, что делать, я стала просто разговаривать с учениками.

По воскресеньям они приходили ко мне домой - мы были ровесниками. Правда, у большинства не было детей. Я знала, что Володя Емельянов живет с бабушкой и потому его не берут в армию, у Любы Грозновой - три младшие сестры и больная мама, Иван Охрименко работает на Кировском заводе, получает много, не пьет и ни в коем случае не думает жениться, а Надя Майорова днем и ночью мечтает выйти за него замуж. Тихая кореянка Жанна Пак у себя на работе - главный человек, а в классе не хочет отвечать устно, стесняется своего акцента, и все ответы она пишет на бумажках ровным красивым почерком. Я знала, у кого когда получка, кто обмывает ее, кто нет, и про отношения на работе я тоже знала.

Но они больше меня знали о жизни. Единственный опыт, который я имела: справочное бюро на Кузнецком и проходная Лефортовской тюрьмы - был от них скрыт. Об этом они ничего не знали, а больше ничего не знала я. Они все имели стаж работы, уходили с одного завода, поступали на другой, росли на работе. Я знала много больше их о литературе, истории и других науках - даже о физике и геометрии, потому что не так давно кончила школу. Их умиляло, что я могу решить за них задачу по химии и пример по алгебре: в школьных делах я их опекала.

Но и они опекали меня. Все до одного мои ученики, даже маленький Шестеров, переведенный к нам за хулиганство из дневной школы, лучше меня понимали, что нужно делать, чтобы папа Карло считал наш класс образцовым. Они играли в дежурства по школе, как я играла в уроки. Каждый день Надя Майорова, которую они выбрали старостой, сдавала папе Карло какие-то рапортички от моего имени; я туда даже не заглядывала. Документация моего класса была в идеальном порядке. Не сразу и очень исподволь они научили меня разбираться в этой бумажной премудрости.