Борис Лазаревский - Урок Страница 7

— Вот придут Рождественские праздники, поедете и будете бегать.

— Зимой в аллее много снегу и бегать нельзя, а лучше кататься на коньках, — снова сказала Лена.

— Ну, и отлично, а теперь возьмите богослужение Рудакова, да подучите его, а то мне Любовь Петровна жаловалась, что вы не знаете даже, как начинается всенощное бдение.

— Завтра, завтра, завтра всё выучу, — защебетала Лена и, двинув стулом, начала складывать тетрадки.

«Бесёнок, а не девочка, — думал Константин Иванович, — и устанешь после занятий с нею очень — но бесёнок симпатичный и милый».

Ему нравилось, что у Ореховых в городе мало знакомых и не бывает званых вечеров. Когда в праздник или в чей-нибудь день рождения к Дине и Лене приходили гимназистки или двоюродный брат, кадет шестого класса с товарищем, — Константин Иванович, после вечернего чая, сейчас же прощался.

«Самое симпатичное в этой семье то, что все они, по-видимому, любят деревню и только, о ней и мечтают, — думал он по дороге домой, — люди, стремящиеся к природе не могут быть плохими».

Прежде ему не нравилось, что у них во всех комнатах слишком много зеркал, а теперь это казалось оригинальным. В первые дни ему не понравилось, что в этом доме уж очень часто и вкусно едят, теперь же он думал: «Нелепо было бы питаться худо, если есть возможность питаться хорошо»…

Неприятными были только два обстоятельства: во-первых, то, что здесь никто не любил читать, и книги, которые он приносил, по месяцам валялись на рояле неразрезанными или открытыми на первой странице. После Лёвушки остался целый шкаф с книгами в роскошных переплётах, и стоял он в классной комнате, но ни Лена, ни Дина никогда к нему и не подходили.

Вторую неприятность составляло желание Любови Петровны заключить с Константином Ивановичем что-то вроде дружбы. Она часто говорила: «Нас судьба свела, — мы служим одному святому делу», и потом ни с того, ни с сего смеялась: ках… ках… ках… Уходить она умудрялась именно тогда, когда уходил и Константин Иванович, и часто провожала его до самого дома. Хотелось побыть одному, обдумать все впечатления вечера, а сбоку всё время звучал и раздражал голос женщины, чужой и жалкой. «Беспомощна как курица и глупа как курица», — думал он каждый раз, когда здоровался и прощался с нею.

За полтора месяца сам он тоже изменился и почему-то не прочёл ни одной книги, а в университет заглянул только раз пять, не больше. Из первого жалованья он купил себе новую фуражку и замшевые перчатки, которых раньше никогда не носил.

Как-то после урока он случайно пошёл в гости к богатому однокурснику Толстопятову. Там засиделись, а за ужином много выпили. На улицу вышли только в три часа, когда уже перекликались петухи. Ночная тишина охватила весь город. Один из студентов запел красивым баритоном.

   Я вас люблю, люблю безмерно,   Без вас не мыслю дня прожить…   Я подвиг силы без-при-ме-е-рной…[1]

Константин Иванович нахмурился, слушая сильный голос, и потом ему вдруг захотелось увидеть Дину, от сознания, что это невозможно, — стало грустно и не хотелось ни с кем разговаривать.

У своего подъезда пришлось звонить долго. Было очень свежо и в летнем пальто холодно. Константин Иванович часто вздрагивал.

Отец вышел в одном белье, стукнул сильно дверью и запахивая на груди сорочку, крикнул:

— Шляешься по ночам, болван!

На следующий день у Константина Ивановича долго болела голова и во рту чувствовалась неприятная терпкость. Было неловко перед отцом и почему-то хотелось плакать. Но как только он вошёл в квартиру Ореховых, настроение сразу поднялось. Дина в этот день занималась особенно прилежно. Сочинение, которое он задал ей вчера на тему «Город и деревня», было написано хотя и с ошибками, но в нём ясно слышались её симпатии к деревне. Лена вела себя тихонько.

После урока, в столовой Константин Иванович увидел Винтера и очень ему обрадовался. В прошлом году этот рыжеватый немец был в его глазах только добросовестным сухим тружеником, теперь же он казался ему очень близким и добрым человеком, благодаря которому вся жизнь приняла иное направление и пошла к свету.

Винтер говорил мало и, несмотря на упрашивания Ольги Павловны, ничего не ел, а только мешал в стакане ложечкой, поправляя по временам очки с очень толстыми стёклами. Произносил он слова и строил фразы по-русски почти правильно, только с буквою «в» у него не ладилось, и она часто звучала как «ф». Ровно в десять часов Винтер застегнул на сюртуке верхнюю пуговицу, встал и начал прощаться. С ним вышел и Константин Иванович.

Облака нависли над городом, и чуть светлело только то место, где спряталась луна. Фонари не горели. Срывался по временам сильный ветер, и морозило. Где-то время от времени гремела оторвавшаяся железная вывеска. Людей почти не встречалось. Винтер и Константин Иванович подняли воротники и шли молча. По лицам их зачастили не то капли дождя, не то крупинки, а через несколько минут складки на пальто и поля шляпы Винтера побелели.

— Вот и зима пришла, — сказал Константин Иванович.

— Да, это она обрадофалась, что увидела своего однофамильца…

— Вот что, Фридрих Осипович, я хотел ещё раз поблагодарить вас за то, что вы доставили мне такой хороший урок…

Винтер промолчал и закурил папироску, а потом будто про себя заговорил:

— Семья Ореховых — очень милая семья. Папашу я её совсем люблю, хотя и говорят, что он там важный общественный деятель. Но мать и дочери — это прелесть что такое. И тем не менее я там не могу бывать, не чувствуя грусти. Мне трудно забыть Лёвушку. Ах, если бы вы знали, какой это способный был мальчик, прилежный, честный. И как раз во время экзаменов это воспаление мозга. Он был как Леночка, но тише. Тогда ему только что окончилось шестнадцать лет. Почему? Зачем это случилось? Кому нужна была эта смерть? Вы знаете, как он много читал… Я видел раз, как он плакал над севастопольскими рассказами Толстого… — он опять помолчал и спросил. — Ну, а как ваши барышни?

— Пока я доволен. Мне они кажутся представительницами того будущего хорошего поколения, которое обновит всю русскую жизнь.

— Да… Дина — уже совсем взрослая, хорошая девушка. Это будет очень счастливый человек, который будет её мужем. Лена — ещё дитя, но обещает тоже быть такой же здоровой и телесно, и морально. От таких женщин никогда не произойдут какие-нибудь дегенераты в стиле moderne. Ах, знаете что делается! Действительно, нужно обновление. Летом я был в Одессе и своими ушами слышал, как одна гимназистка говорила подруге, что роман с женатым человеком гораздо интереснее, ибо он, боясь жены, никогда не станет хвастаться, и многому может научить. Ведь это ужасно!

— Да, ужасно, — согласился Константин Иванович. — Я думаю, что семья и деревня спасут Дину и Леночку от этих мерзостей.

— Конечно, конечно. Я не понимаю, почему Кальнишевский так скучал. Это хорошо, что у них теперь вы. Я немножко наблюдателен, и когда рекомендовал вас как учителя, то знал, что Ореховы останутся довольны. Кальнишевский требовал от девочек такого серьёзного отношения к науке, какого можно требовать разве от взрослой курсистки. Но педагогия не в этом: нужно считаться и с возрастом, и со всем строем семьи. Как вы думаете?

— Думаю, что вы говорите правду.

— Кальнишевский только знающий человек, а вы тоже знающий человек, но вы ещё немножко и поэт, и это хорошо. Я часто слышал ваши разговоры в лаборатории.

— Ну, какой я поэт!

Винтер тоже засмеялся. На углу следующей улицы он нанял извозчика и поехал влево. Луна выглянула из-за облаков. На тротуарах было скользко, и Константин Иванович один раз чуть не упал. Оправившись, он снова стал шагать машинально и думал о том, в какой среде люди симпатичнее и полезнее.

И ему пришло в голову, что понятия городских людей о добре и зле основаны на книжной науке, на искусстве профессиональном и на жизни окружающих. Жители же деревни берут свою мораль из собственного опыта и из природы. Горожане правду слышат будто из фонографа, а деревенские люди — будто от страстно говорящего живого человека, поэтому они и лучше, и добрее. От сознания, что для разрешения такого серьёзного вопроса он нашёл удачное, по его мнению, сравнение, на душе стало весело.

Когда Константин Иванович лёг в постель, то снова мелькнула мысль, что пожалуй, он ошибся, и сперва нужно самому посмотреть тех и других людей, и тогда только можно сказать наверное, которые из них лучше и счастливее. Заснул он с головною болью, и в эту ночь ему ничего не снилось.

VIII

И Винтер, и Ольга Павловна, когда говорили об отце Дины и Лены, то всегда прибавляли слово «деятель». Поэтому Орехов представлялся Константину Ивановичу нестарым ещё человеком, с большою окладистой бородой, непременно в очках и с длинными волосами. Однажды вечером в передней протрещал долгий звонок, а через минуту в классную комнату влетела Леночка и, подвизгивая, проговорила ещё на ходу.