Валерия Нарбикова - План первого лица и второго Страница 7

На кухне появились "Ахашени", розы и абрикосы. В комнате, как из другой оперы, появилась бутылка водки. Было лето, но абрикосы и розы были такой редкостью для кухни даже летом, что поэтому скорее была зима. Бутылка водки не была редкостью для комнаты, и мысль о времени года в комнате вообще не приходила. Значит, в общем была зима. Они разделились на пары: Ирра с Додостоевским были в комнате, но Ирра с Тоестьлстым была и на кухне, значит, получалось, что их все-таки четверо. Но зато, когда они объединялись в кухне, их опять становилось трое. Из окна комнаты было видно почти небо, освещенное почти солнцем. И как же все было неграмотно оформлено. Ирра, пристающая к Додостоевскому со своими дурацкими вопросами: "Ну, почему ты на мне не женился?" - "А ты этого хотела?" - "А ты этого хотел?" - "А ты что не видишь?", - была неграмотно оформлена. Вываленный в снегу, если это была зима, в пуху, если это было лето, пьяный был неграмотно оформлен. Лужа с поднимающимися алкогольными испарениями была неграмотно оформлена. Ирра сказала Додостоевскому, что все это ужас какой-то, что он допотопный, что такие, как он, давно вымерли, он доисторический. Додостоевский сказал ей: "Иди к нему, ну правда, он уже давно ждет".

И чтобы это было скорее, она не пошла пешком, а села в поезд. Поезд проехал по коридору с грязными ботинками в углах, проскочил мимо дверей сначала в ванную, потом в туалет и направился прямо на кухню. "Ты что так долго?" - спросил Тоестьлстой. Там была застеленная, такая жалкая раскладушка. "Я не долго, - сказала Ирра, - с ним ведь тоже надо побыть". - "Пусть идет сюда", - сказал Тоестьлстой. "Тогда я пойду его позову", - сказала она. И чтобы не идти пешком, и чтобы туда было еще быстрее, чем сюда, она села в поезд, который мчался с такой скоростью, что все осталось внизу. Внизу были малюсенькие-премалюсенькие ботинки, размазанные от огромной скорости вешалки и двери, конечно, это был не поезд, а самолет. И когда Ирра приземлилась точь-в-точь у кресла, где сидел Додостоевский, он даже вздрогнул. "Пойдем туда", - сказала она. "Сейчас приду, иди пока". - "Нет, я с тобой". - "Что ты со мной, что ты со мной", - крикнул он. И она стала удаляться от него, но на каком-то таком транспорте, что опять оказалась рядом с ним и даже за его спиной. "Ты же меня не любишь", - сказал он. "А ты меня?" - спросила она. "А ты меня?" - спросил он. Почти небо стало просто небом, потому что почти солнце зашло. За горизонтом была точно такая же местность, за которой был горизонт, за которым была точно такая же местность. "Я-то тебя люблю", - сказала она. И по этой местности ходили животные, про которых были даже стихи: про слоненка, про жирафа, про крысу и про кенгуру. "Жалко, что ты меня не любишь", - сказала она.

Все предметы в комнате захотелось сразу же поцеловать и потом сразу же после этого убить. Самые прекрасные предметы были пластмассовые. Пластмасса, эта "дрянь какая-то", все же была творением человека, а не е г о. Какая же она была противная, ничего себе, какая же она была несеребряная и незолотая, она была искусственная, она была исключением, она была не оловянной, не деревянной, она была именно стеклянной, потому что стекло было тоже творением не его. В общем, она разбила стекло. "А ну-ка пойди сюда, - сказал Додостоевский, - сейчас у меня поедешь обратно". Он выставил ее из комнаты, и на этот раз она не села в поезд, а пошла пешком, чтобы это было не скорее, а наоборот.

Все остальное было грамотно оформлено: блевотина с рассыпанными по ней осколками стекла была наутро вырезана Додостоевским вместе с пластинкой линолеума и грамотно оформлена; покойник был грамотно оформлен в гробу; побитые машины были грамотно оформлены французским скульптором Арманом. Это и козе понятно. Аминь.

Немного покачивало. Проводница выдала условное белье за рубль. Постелили и легли. Додостоевский, чтобы спать, Тоестьлстой, чтобы не спать. Сразу же появились комары, чтобы кусать. "Ну, кого кусают комары, когда людей нет? То есть когда они не кусают, тогда они что?" Ирра вышла из ванной и вошла в комнату. "Ты что, - спросил Додостоевский, - ко мне спать?" - "Нет, не спать". - "Если не спать, то иди на кухню, я-то буду спать". То есть если даже для простейших (для комаров) существует прерывность во времени (не кусают, а что?), то для более сложных (для людей) тоже, может, существует эта прерывность (не живут, а что?)

- Можно я с тобой посижу? - спросила она и села.

- Ты уже села, что же ты спрашиваешь.

- Додо, - сказала Ирра.

- Слушай, - сказал он, - нехорошо, ты вышла замуж. Теперь будешь обманывать.

- А раньше что было, хорошо?

Она легла рядом с ним. Он нашел глазами окно и стал смотреть на меняющийся все время пейзаж. Проводница стала разносить условный чай, постучала и к ним, но они не открыли.

За окном был целлофан, который был вместо тумана, который был вместо целлофана, а за ним в натуральную величину сидела птичка и пела. Она пела "пи-пи", и это было непонятно, кто она такая, а за ней летала чайка, из которой потом получилось пять чаек, из которых потом получилось десять чаек, из которых потом получилась одна чайка, и действие этого механизма было тоже непонятно, а за ними (перед ними) плыл теплоход, который не тонул, а на нем вместо ста человек, которых не было, были два человека, которые как раз не разговаривали, а что?

Ночью целлофан стал активизироваться, он натянулся и из него пошел дождь.

- Я сейчас приду, - сказала Ирра Додостоевскому.

Она вошла в кухню, Тоестьлстой не спал, он сидел на ракладушке, читал какую-то книжку и ел яйцо.

- Рассказ профессионально сделан, - сказал он, - и яйцо профессионально сделано, но яйцо сделано профессиональнее.

- Ты сегодня обойдешься без меня? - спросила Ирра.

- А ты что хочешь опять к нему?

- Я еще немного побуду с ним, ладно?

- Иди, - сказал Тоестьлстой, - тогда я буду спать.

У Додостоевского был выключен свет, Ирра вошла и включила свет.

- Ты зачем включила свет?

- Я хочу при свете.

- Что ты хочешь при свете, - крикнул он, - что значит при свете!

Он сплюнул на пол. Ирра выключила свет и села.

- Что ты молчишь, - сказал он, - так тоже нельзя.

- Я не молчу, - сказала она.

- Ну, ложись тогда, раз пришла, я не знаю, что делать.

- Я завтра у тебя уберусь, - сказала она.

- Давно пора, - сказал он.

Она легла на его место, а он лег на ее место. Потом они поменялись местами, и она легла на свое место, и он лег на свое место. Потом они легли на одно место - на его, потом они легли оба на одно место - на ее. Потом само понятие "твое место", "мое место" исчезло, а как только исчезло, "места" перестало хватать. И тогда местом стало все более или менее подходящее. Он включил свет, и она сказала: "Зачем ты включил свет, выключи". - "Я хочу на тебя смотреть", - ответил он. Она спросила: "Тебе приятно на меня смотреть?" "Очень приятно", - сказал он, - а тебе что, тоже приятно?" - "Очень приятно, ответила она. "Что тут может быть приятного, никак не могу поверить, что ты меня любишь". Она указала туда, где была красота.

- Да, - сказал Додостоевский, - красиво, то есть уровень есть. - Там было еще метров сто пятьдесят красоты над уровнем моря, и там в тумане, как в тумане, передвигались люди. - Ты отвлекаешься, - сказал он, - и забываешь, что надо делать.

Отвлекал шум, который доносился снизу: катеров, если внизу было море, машин, если внизу было шоссе. Наконец, если катера, то встали на якорь, если машины, то - на прикол. Их заменили самолеты, и шум перешел вверх, на потолок, который мог быть небом, которое могло быть потолком. "Сколько звезд, - сказала Ирра, - так красиво, что у меня ничего не получается". - "Я говорил, что в красоте жить нельзя, что ничего не получится". И Додостоевский укрыл ее с головой одеялом, которое было теперь потолком, который был небом, которое было одеялом. "Так хорошо?" - спросил он. За несколько часов уровень воды снизился, а уровень красоты не поднялся, а тоже снизился. Стало светать. Все стало белесым: катера - машины - самолеты. "А может, я пойду кататься на лыжах". "На лыжах ты кататься не пойдешь". Стали видны лыжни, если на воде, то от водных лыж, если на снегу, то от простых. "Еще пять минут", - сказала она. "Ну, давай же", - сказал он. И наконец стало пусто: улетели все самолеты, разъехались машины, лыжники и катера, красота стала ниже всякого уровня. "Ты меня любишь?" - спросил он. "Что?" - сказала она. "Скажи, что ты меня любишь". - "Какой ты разговорчивый", - сказала она. Он сжал ей шею, и ей стало больно. "Ты хочешь меня задушить?" - спросила Ирра. "А ты этого хочешь?" - "Не сейчас", - сказала она.

- Оденься, - попросил Додостоевский.

- Но почему?

- Оденешься ты или нет!

Она оделась. "Ты хочешь, чтобы я ушла?" Он подал ей сумочку. "Но я тебя люблю, - сказала, - я тебя люблю методом исключения: то есть ты мне не нравишься, ты меня не понимаешь, я тебя не понимаю. Остается только одно, потому что, если не люблю, то что? Понимаешь?" - "Понимаю, но метод неправилен. Иди". Она вышла. И дальше уже за дверью был фон: холодильник, посудные ящики, спящий на горизонте Тоестьлстой. Она села на стул и стала частью фона.