Леонид Нетребо - Черный доктор (рассказы) Страница 7

В салоне тетка недобро уставилась на меня: "Это ты меня по почке ударил? Рано успокоился. Это еще не все..." Я посмотрел на ее руки-кувалды и подумал, что мне опять придется резко пригибаться со своим "радиком", будь он неладен. "Радик" тут же отозвался - в пояснице так прострелило, что я зажмурился от боли. И сразу же ощутил два удара в голову - спереди и сзади: кулак влепился мне под глаз, после чего затылок шмякнулся о металлическую обшивку салона...

Вслед за этим я услышал короткий возглас каратиста, женский стон и окрик сержанта: "Студент!..."

Боксера-молотобойца сдали в женское отделение на окраине города.

В вытрезвителе мне оказали первую помощь и усадили на стульчик у входа в "приемный покой". Успокоили: сейчас прибывших оформим, и всех помощников, вместе с дневной сменой, развезем по домам. Перед тем как усесться в позе зрителя (от дальнейшей работы, ввиду полученных повреждений "при исполнении", я был освобожден), глянул на себя в зеркало. Глаз был лилово-красный, как у белого кролика, видимо лопнул сосуд. Под глазом медленно, но верно начинал проявляться фингал. Болел затылок. Постреливал радикулит, злорадствуя: ты мной был недоволен, теперь вот узнай, что такое настоящая неприятность.

Начали разбираться с прибывшими. "Татарин", за дорогу немного протрезвев, наконец, выговорил правильно свою национальность: "Болгарин". Перед ним извинились и отправили по указанному адресу. Человек в шляпе и при галстуке оказался исполкомовским работником. Его "случайно" все же сфотографировали, но просили не беспокоится. Он вызвал машину и уехал. Сержант кивнул ему вслед, а затем на фотоаппарат: "Теперь свой человек в исполкоме. На кукане."

Трясущийся юнец был как смиренный агнец и первым, в одних трусах, пошел в спальную камеру.

Два мирных парковых забулдыги раздели мокрого бича, разделись сами и все трое были мирно препровождены на ночлег. Немного повозились с морским офицером, который не хотел раздеваться, призывая персонал медвытрезвителя к справедливости и благоразумию. Упрямство имело результатом то, что офицеру заломили руки и стали раздевать насильно.

- Разоблачайтесь, товарищ лейтенант! - ернически восклицал сержант, расстегивая клиенту ширинку. - Не извольте дрыгаться, я же вам помогаю! А то придется вас в ласточку связывать, пол холодный... Тпр-ру, товарищ лейтенант!...

Тут я понял, что такое "ласточка": - в конце коридора, тихо постанывая, изредка поворачиваясь с бока на бок, лежал, видимо, один из непокорных ноги и руки связаны в один узел за спиной, грудь колесом.

Морской офицер, зажатый с двух сторон, затих в полусогнутом состоянии, с красным от физического и морального напряжения лицом, и стал внимательно смотреть только на голову ловко работающего сержанта. А когда наконец поймал его взгляд, веско произнес, покряхтывая от боли:

- Да!... И все же я лейтенант. А ты - сержант.

- Ну что хотят, то и делают с людями!... - на пороге в приемный покой вытрезвителя, облокотившись на косяк, рука в бок, в зубах папироса, стояла... сошедшая с мультфильмовой киноленты старуха Шапокляк. - Привет, мусорам! - Она задержала взгляд на мне и, видимо, оценив кровавый глаз, добавила: - И клиентам! - Предвидя недобрую реакцию со стороны присутствующих, она шутливо-фамильярно прикрикнула на сержанта: - Нервы!...

У персонала вытрезвителя было неплохое настроение после трудного дня: план почти выполнен, "больные" рассредоточены по палатам, акты оформлены. Эта бродяжка под легкой "мухой", случайно заглянувшая в их заведение, сулила небольшое развлечение, разрядку.

Старуха рассказала несколько анекдотов на милицейскую тему. Когда ей гостеприимно предложили ночлег в теплой камере, она вдруг страшно захохотала, потом затряслась, рухнула на скамью, где фотографируют клиентов, и истошно завопила:

- У меня во время войны немецкий солдат ребенка под машину бросил!...

Естественно, было уже не до смеха. Даже видавшие виды санитары потупили взоры, присели кто где мог.

Когда старуха вышла из истерического состояния, зрители стали из вежливости задавать ей вопросы. Старуха, обессилено выкрикивая короткие фразы, поведала, что немцы проходили через их деревню, обоз: машины, подводы, конные и пешие... Подбежали два пьяных немца, один выхватил ребенка, другой замахнулся на нее прикладом... Помнит, что тельце упало прямо под колесо, тонкий вскрик, хруст ... Удар по голове... Потом у нее бывали редкие проблески сознания: она обнаруживала себя на каких-то вокзалах, под мостами, в кустах, среди больших собак... Куда-то шла, ехала... Ее кто-то кормил, бил, насиловал... Когда полностью пришла в себя, война как раз кончилась, а она находилась в нашем городе. Не могла вспомнить фамилию, родителей, мужа (наверное, был), какой ребенок - мальчик или девочка. Только и помнила: свое имя - Ядвига и место - Белоруссия, деревня... И тот страшный фрагмент, который все время и стоит перед глазами.

Я, поглаживая ноющий затылок, вдруг ощутил во встряхнутой недавно голове обычно тяжелые для этой самой головы философские мысли: как это, наверно, страшно - не иметь в памяти ни детства, ни молодости, ни родины, ни какой-либо, даже бедной, истории - ничего. Только какой-то уродливый кусок дикого события, произошедший, может быть, даже и не с тобой. Представил человека, вылупившегося из гигантского яйца: он может двигаться, говорить, у него все есть, кроме прошлого. Человек-цыпленок. Бр-р-р!... Вспомнил о каратисте, отыскал его глазами. Он сидел такой же, как и в салоне "воронка", сосредоточенно уставившись куда-то в пустоту.

- Что ж ты ему камнем, что ли, по башке не дала? - нарушил тягостное молчание сержант. - Ах, да!... Ну, в отряд бы подалась партизанский, ну я не знаю...

Старуха резко сменила тональность и перешла на прежний фамильярно-шутливый тон:

- Да подалась бы, подалась!... - Постучала по своей растрепанной седой голове: - Соображаловка ведь поздно вернулась, войне капут. А сейчас что, воюй с кем хочешь, хоть вон с этими американцами, с проклятыми, во Вьетнаме, - так и там, говорят все кончилось. В Афганистан - не берут. Подавайся куда хочешь, хоть в ментовку. Возьмете?

Все облегченно засмеялись.

- Возьмем! А ты стрелять-то, маршировать умеешь?

Старуха соскочила со скамьи:

- Стрелять научишь. А маршировать - смотри: раз-два, раз-два!

Она резво замаршировала на месте, высоко поднимая острые коленки, добросовестно размахивая руками. Сержант взял на себя роль командира:

- Стой! - раз-два!... Нале-во! Напра-во! Молодец! Смирно! Вольно! А сейчас - ложись!...

"Шапокляк" под дружный хохот растянулась на широкой скамье лицом кверху, руки по швам. Сержант присел на корточки от смеха.

- Ты же не так легла, Ядвига! А, понимаю, это у тебя профессиональная поза!

Ядвига окончательно поняла, что здесь к ней хорошо относятся, и в ближайшее время ей ничего не грозит. Лежа, не меняя позы, вытащила свежую папиросу, дунула, закурила, равнодушно уставившись в потолок.

Я, сержант и студент вышли во двор медвытрезвителя к машине, "воронку", который должен был развезти нас по домам. Залезли в салон, ступеньки показались неудобными, скользкими. Сержант вытащил бутылку коньяка, отобранную у морского офицера, наполнил под самые каемки два граненых стакана, протянул один мне, кивнул на студента: "Он не пьет". Выпили, закусили конфетами. Я представил, каким сейчас явлюсь пред очи жены: пьяный, с синяком под глазом. "Откуда?" - "Из вытрезвителя!..." Улыбка озарила мое лицо. Сержант принял это в свой адрес и тоже, впервые за весь вечер как-то необычно, по-детски улыбнулся: "Еще придешь ко мне на дежурство?" Я, не переставая улыбаться, пожал плечами: "Радикулит!". Он подал команду водителю трогаться, дожевал конфету и повернулся к каратисту:

- Слушай, ты бы попросился следующий раз, для разнообразия, куда-нибудь в дом культуры, в городской сквер. Танцы, девочки - во! Или на пеший патруль... Боишься, что побьют?... Нет ведь.

Ф А Р Т О В Ы Й Ч А Р Л И

Чарли всегда умудрялся взять стол не на отшибе, но и не в середине зала, а где ни будь у центрального окна, - дабы не задевали без необходимости снующие официанты и публика из числа танцоров, в то же время, чтобы кампанию было видно и посетителям, и музыкантам. Как правило, столик на шестерых; пятеро персон - девочки. На острие всеобщего внимания единственный мужчина шестерки - великолепный Чарли. Он в белом костюме, вместо тривиального галстука - золотистая бабочка. Наш "Чарли Чаплин" гораздо крупнее одноименной кинозвезды, осанка прямая, что делает его раза в полтора выше знаменитого американца. Лоб высокий, броский, с глубокими для двадцати двух лет пролысинами. Широко расставленные глаза настолько велики и выпуклы, что собеседнику, словно ученику на уроке биологии, предоставляется редкая возможность видеть, как происходит процесс моргания: верхние веки, отороченные кудрявыми ресницами, как шоры обволакивают глаза, смазывая глазные яблоки, а затем медленно задираются вверх. Густые брови недвижимо застыли, взметнувшиеся к небу, в вечном удивлении - дальше удивляться просто некуда, что непостижимым образом придает лицу уверенность, замешанную на равнодушии к внешней суете. Танец в исполнении Чарли собирает, кроме девушек его стола, всех резвящихся на пятачке возле оркестрового подиума. Никому и в голову не приходит, что этот супермен в белом костюме, руки в карманах брюк, - всего лишь студент технического института.