Александр Солженицын - Знают истину танки ! Страница 7

- Слушайте, дОцент! А не поменять ли нам плечи?

Останавливаются. Меженинов:

- Ну, командуйте.

- Раз-два-бросили!

Скидывают с плеч трубу и увертываются от нее.

стук и призвон трубы.

Разминают плечи. Кряхтят. Задний показывает куда-то:

- Объясните мне, пожалуйста, член-корреспонден, куда смотрит, например, Госплан! Почему в безлесной пустыне такую громадину...

Над просторной производственной зоной - длинный, высокий корпус - из еще не потемневшего струганого дерева.

Его кончают строить: по стропилам положили продольную обрешетку и во многих местах уже покрыли тесом.

В разных местах перед корпусом и на крыше его - рабочее движение черных фигурок.

...отгрохали из чистого дерева! Ведь это дерево везли сюда за три тысячи километров!

Голос Меженинова:

- Полковник! Какой вы стали ужасный критик!

А небось, ходя в погончиках, считали, что "все действительное разумно"?

СТЯЖКА КРУЖКОМ

вокруг двух фигурок на гребне здания.

И УВЕЛИЧЕНИЕ.

Это Климов и Гай сидят на самом коньке. Вблизи них никого.

но оживленный плотничий стук.

Гай:

- ...и ничего никогда здесь из побегов не выйдет. Подлезали под проволоку и уходили подкопом,- а далеко? Кого мотоциклами не догнали,- высмотрели самолетом. Разве нас держит проволока? Нас держит пустыня! - четыреста километров без воды, без еды, среди чужого народа - их пройти надо! Полыганова я умней считал, а тебя тем более.

- Павел! Чем ждать, пока в БУРе или на каменном карьере загнешься,- лучше бежать! Что-то делать!

- Не бежать надо, Петя!

- А что-о!?

Вдохновение на лице Гая:

- Не нам от них бежать! А заставить, чтоб о н и от нас побежали!!

Климов пытается угадать мысль Гая. Веселый голос поет неподалеку.

- чом, чом, чернобров,

чом до мэне нэ прийшов!

Это ниже, где крыша еще не покрыта,- с чердака высунулся меж обрешетки тот мордастый молодой Ы-655, сосед бандуриста, такой упитанный, будто он и не в лагере:

- мабуть, в тэбе, чернобров,

шапци немае?..

И оглядясь:

...Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты!

ОТ НЕГО ВИДИМ

как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше сюда, вниз, и спрыгивают на чердак.

Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом крыши, в уголке чердака. Здороваются.

- Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас!

Богдан:

- Що ж, панство, можливо буты спочинать? От мусульманского центра- е, от литовского - е, у русских ниякого центра нэма, Петька будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых украинцев, руки завсе на ножах, тильки свистни!

плотничий стук - отдаленным фоном.

КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ

то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не молод). Смуглого стройного литовца Антонаса - какими бывают они, будто сошедши с классического барельефа. Румяного самодовольного Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая:

- Друзья! Вы видите - до какого мы края... Нас доводят голодом, калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли. Срока наши не кончатся никогда! Милосердия от них...? - никогда! Мы тут новые, но десять поколений арестантов сложили кости в этой пустыне и в этих рудниках! И мы - тоже сложим! Если не поднимемся с колен! МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас стукачами большими и малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами на себя каждый день и каждый час доносим начальству. Так какой же выход? Чтоб мы могли собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один:

Лицо Гая. Он страшен.

- Н о ж в с е р д ц е с т у к а ч а!

Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец.

Да это трибунал!

...Пусть скажет нам Бог христианский, Бог мусульманский, Бог нашей совести - какой нам оставили выход другой?!

Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь!

...Не сами ли стукачи поползли за смертью?!..

ЗАТЕМНЕНИЕ.

музыка возмездия!

В серых тревожно шевелящихся клубах - экран. Меж них в середине - беззащитная, равномерно дышащая грудь спящего. Сорочка с печатью "Лагерь N..."

Кромка одеяла.

И вдруг взметается (крупная) рука с ножом.

Удар в грудь! - и поворот дважды.

Снова взлет руки. С ножа каплет кровь. И струйкой потекла из раны.

Клубится, клубится экран, как дым извержения.

Удар!! - и поворот дважды!

и в музыке эти удары!

Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране.

протяжный болезненный человеческий крик:

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а...

Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий на нижнем щите вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле.

И вокруг - еще спавшие, теперь в испуге поднимающиеся с вагонок люди

от крика:

- А-а-а-а...!

Комнатка - на семь тесно составленных вагонок. За обрешеченным окном - темно.

Это кричит - старик-дневальный в дверях, обронив швабру и мусорный совок. Это он первый увидел убитого и криком поднял спящих. Теперь, когда он не один перед трупом,

крик его стихает.

Все молча смотрят на убитого. Непроницаемые лица. Жалости нет.

ШТОРКА.

В той же комнате. Все - так же. Перед трупом стоит Бекеч. Два надзирателя. Режущим взглядом обводит Бекеч

- И ни-кто? Ниче-го? Не видел?!

заключенных. Они:

- Мы спали... Мы спали, гражданин начальник...

Дневальный

- Только подъем был! Гражданин надзиратель только барак отперли! Я за шваброй пошел. Прихожу, а уж он...

Бекеч сощурился.

- Тебя-то я первого и арестую! Ты мне назовешь, кто не спал!

КОРОТКОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

те же серые клубы по экрану. та же музыка возмездия.

И тот же взмах руки с ножом. Вынутый нож кровоточит.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Больничная палата, ярко освещенная. За обрешеченным окном темно. На пятерых койках - больные. С шестой выносят на носилках тело.

Голос:

- В операционную! Быстро!

Тело вынесли, и Бекеч спиной своей прикрыл за носильщиками дверь:

- И вы?! То-же-ска-жете-что-не-ви-дели?!..

вонзающимся взглядом озирает он

оставшихся оцепеневших больных в своих койках.

...Не слышали, как здесь убивали? Десять ножевых ран - и вы хрипа не слышали? Тумбочку опрокинули,- а вы спали?

Больные - при смерти от страха, но не шелохнутся. Глаза их остановились. Еще раньше остановились, чем пришел Бекеч их пугать.

Крик Бекеча возносится до тонкого:

- Спали?! Одеялами накрылись, чтобы не видеть?

ШТОРКА.

Операционная. Врач с седыми висками из-под белой шапочки. Сосредоточен на работе. Его молодой помощник (больше виден со спины).

Очень тихо. Редко, неразборчиво - команды хирурга.

Операционный брат четко, поспешно, беззвучно выполняет приказания. У окна стоит Бекеч, следит пристально. Белый халат внаброску, поверх его кителя.

Хирург чуть поворачивается в сторону Бекеча. Негромко:

- Он умирает.

Бекеч порывается:

- Доктор! Очень важно! Хотя бы полчаса сознания! Десять минут! Чтобы я мог его допросить! - кто убийца?

Хирург работает.

Неразборчивые команды. Иногда - стук инструмента, положенного на стекло. Тишина.

Хирург наклонился и замер.

Выпрямился. Бесстрастно:

- Он умер.

ШТОРКА.

В предоперационной - хирург и его помощник. Они уже сняли маски, расстегивают халаты. Видны номера у них на груди.

Молодой увлеченно:

- Галактион Адрианович!.. Простите мою дерзость, но во время операции мне показалось, что вы могли бы... Почему вы не...?

И шапочку снял хирург. Уважение и доверие внушает его бесстрастное лицо. К такому - без колебания ляжешь под скальпель.

Посмотрел на собеседника.

В сторону вниз.

Опять на собеседника:

- Сколько вы сидите, Юрочка? Молодой врач:

- Два года. Третий.

- А я - четырнадцать. Я - четырнадцать...

Пауза.

ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.

Гул многих голосов. Это гудит строй арестантов.

Здание барака со светящимися обрешеченными окошками, и еще два ярких фонаря над его крыльцом.

Спинами к нам - заключенные. Темные спины, построенные по пять перед тем, как их загонят а барак. Сзади сплошали, не построились, разброд.

Еще сзади к ним подкрадывается надзиратель-"морячок".

Вдруг взмахивает короткой плеткой и по шее одного! другого!

Крик ужаленных.

Все бросаются строиться... "Морячок" смеется. У него истеричный смех, и все черты истеричные.

И там, на крыльце, под фонарями, смеется кто-то маленький с дощечкой в руке:

- Давай их, надзиратель! Давай их, дураков!

МЫ НЕСЁМСЯ К НЕМУ

над головами строя. Это - Возгряков, старший барака. Он трясется в полубеззубом смехе. И карандашом стучит по фанерной дощечке:

- Ну, разбирайся! А то запрем барак и уйдем. Будете тут стоять!

Первые ряды, как видны они с крыльца Возгрякову. Молодой мрачный ингуш раздвигает передних и продирается вперед. Омерзение на его лице.

Возгряков:

- Ты куда? Тоже плетки...?

- Но ингуш с ножом!!