Сергей Лукницкий - Отель Империал - выход из WINDOWS Страница 7

Номер машины оперов в данный момент был неизвестен, он все время менялся, они сами должны были выйти на Данилова уже в Московской области. Тяжеловато было этим операм -- на одной и той же машине "пасти" контрабандный груз, да еще и с наркотиками от самой границы -- бешеный риск. Физиономии свои засветить очень легко, да и машину не будешь красить после каждого перегона. Но важно было, очень важно было узнать покупателя.

Группа, возглавляемая Даниловым, подъехала в район деревни Чулково в среду, в полдень. В двадцати метрах от леса -- пост БДД. День солнечный, весна на сносях, того гляди хлынет все, прорвет плотины зимние -- польется тепло, взорвутся почки зеленью, возликуют птицы, зашумят весело реки. Юрий Алексеевич в минуты душевного покоя был романтиком. Теперь же он отложил на соседнее сиденье журнал знакомств, вышел из машины, потянулся и, вдохнув всей грудью прохладный солнечный воздух, ощутил такую знакомую щекотку в солнечном сплетении, словно через минуту должен выходить на сцену. Никакого покоя. "Покой нам только снится". И, увы, сквозь кровь и пыль...

Свои машины оперативники задвинули дальше в лес, благо грунтовая дорога сразу за постом БДД поворачивала за деревья. На всякий случай оставили на стоянке за постом одну машину -- Ярового, заместителя начальника 8-го отдела управления экономической контрразведки ФСБ. Его дело -- садиться в седло, сразу после таможенной проверки груза, ехать за фурами, "пасти-выпасывать" дальше.

Только пока ждал Юрий Алексеевич свои фуры, Яровой со своей наружкой исчез куда-то, а через два часа появился у поста, но уже вдребадан пьяный. Юрию Алексеевичу тогда померещилось, что опьянение Ярового было отчаянным, намеренным что ли, показным, чтобы он понял: вся ответственность на нем, на Данилове. А фурами на горизонте и не пахло. У Ярового, следившего за дорогой трезвым краем глаза, хмель начинал выветриваться, его сотрудники храпели в машине, а фуры и не думали показываться на пустой широченной трассе. Начинало темнеть.

СЕРАФИМОВА

Жила Нонна Богдановна одна в небольшой однокомнатной квартире на Чистых прудах, за "Современником". Все в ее доме говорило о любви к одиночеству и творческой натуре хозяйки. Она своими силами отремонтировала и оклеила комнату и кухню, придумав композиционное решение с обоями двух разных орнаментов, украсила коридор глиняными куклами на веревочках, а кухню -луковичными гирляндами и несколькими лентами живых традесканций.

Она сварила себе кофе -- без кофе она не засыпала -- и пошла искать сегодняшнюю утреннюю газету, где, как она помнила, была статья о грозящих приватизаторам неприятностях. Включив телевизор, у которого не было звука, она удобно устроилась в кресле и еще раз пробежала глазами статью. Та называлась "Приватизация на мушке". В ней сообщалось, что некая инициативная группа объявила о намерении создать общественную организацию под названием "Трибунал", целью которой станет наказание гадов-приватизаторов за распродажу и разграбление народной собственности.

"Развитие демократического правового государства и гражданского общества в нашей стране, -- писала журналистка, -- не может происходить без применения исключительных мер к нечестным чиновникам и банкирам. И пока парламент спит, за наведение порядка решили взяться простые болеющие за свою страну граждане". Серафимова отбросила газету, не испытав от полу-ченной информации каких-либо импульсов к построению дополнительной версии. Выключила немой телевизор, в котором тоже ничего интересного не обнаружила.

Ложась в постель, она уже не могла четко мыслить, кости ее болели, во всем теле чувствовалось напряжение.

"Что там говорил Княжицкий об очередном убийстве девушки маньяком-"лифтером"?.." -- только-то и успела подумать Нонна Богдановна перед тем, как сон взял ее за руку и дернул на себя, словно ведущий танго партнер. И закружилась Серафимова, попав в какую-то черную трубу, оказавшуюся кабиной падающего лифта. Она не почувствовала страха, но ей захотелось вырваться из кабины, остановить ее, а лифт не останавливался, разве что на каком-то этаже распахнулась дверь и вошел человек. Серафиме не дано было увидеть его лица, но она знала, что это серийный убийца, "лифтер", по паспорту Алексей Запоев, которого она "разрабатывала" уже четвертый месяц. Единственное, что удалось выяснить, что он поэт, член Союза писателей, но ни там, ни в многочисленных установленных местах жительства его обнаружить не смогли. Оперативники называли, правда, адрес его подружки с Таганки, тоже поэтессочки, бывшей адвокатессы. Серафимова на миг проснулась, записала на приколотом тут же на случай к тумбочке листе бумаги: затребовать стихотворные вирши подружки злоумышленника, -- и стала досматривать сон...

"Лифтер" приближался. Серафимова приготовилась к нападению, но на всякий случай сказала, что лифт падает, что его нельзя уже остановить и что он, лифт, приватизирован ею и является теперь ее собственностью, и чтобы он немедленно поэтому выметался к чертовой бабушке. Над головой ее белело свежее утреннее небо. И действительно, открыв глаза, она обнаружила, что настал новый день.

ПРОБУЖДЕНИЕ

В голове ее, словно только что вымытые хрустальные бокалы на полках, ярко и упорядоченно выстроились детали вчерашнего происшествия.

Еще не встав с кровати -- широкой разложенной софы, заправленной розовым комплектным бельем, -- она составляла план на сегодняшний день, затягиваясь сладчайшей утренней сигаретой. Самозабвенно вдыхая дым, она, как всегда за последние пятнадцать лет, говорила себе: нужно бросать курить. А стала она курить во время развода. Серафимов, ее бывший муж, окрутил ее в два счета. Проходя свидетелем по делу об изнасиловании малолетней с причинением тяжких телес-ных повреждений, он сумел расположить к себе молодого следователя... Наступила романтическая история, закончившаяся через месяц после свадьбы.

Серафимов оказался тем самым мерзавцем-преступником. Запуганная девчонка не только не хотела, но и физически не могла дать показания против него: у нее начались постоянные припадки, врачи кололи наркотики. Кто примет как доказательство такие показания? А он все дальше и дальше уводил следствие от истины. Нонна Богдановна тогда не видела ничего вокруг, кроме своего мужа. Так продолжалось, пока она не заметила его пристального внимания к своей маленькой племяннице, той самой, что учится сейчас в медицинском. Муж сам во всем сознался, но нагло потребовал, чтобы она нашла повод прекратить дело.

Все -- и работа, и любовь, и ее собственная жизнь, -- стали для нее с тех пор обыденными, незначимыми явлениями. И ничто не могло встряхнуть ее и возвратить к жизни. Мир стал для Нонны черным, как похоронный "кадиллак". Мужа она посадила, вернее, передала посадить подруге из соседнего отдела, брак расторгла, и с тех пор ни одного мужчины не подпустила к себе, ни одному не дала повода превысить допустимые между коллегами отношения. Всю любовь она отдавала племяннице, а всю энергию -- работе. Она уже привыкла к такому образу жизни, только иногда было страшно оставаться дома одной, да вот еще телевизор починить было некому. От девичьей фамилии Зейналова она отвыкла быстро...

Первым позвонил психиатр, ее лучший друг -- Михаил Иванович Буянов.

-- Нонночка, что за ересь про тебя в утренних газетах? До чего омерзавились писаки!

Она не уточнила, что именно пишут утренние газеты, но хмуро сказала:

-- Вчера опять опозорилась, грохнулась, как институтка.

-- А что, Нонночка, тяжелый случай?

-- Рубленая рана. Черт, вспомнила сон.

-- Что именно?

-- Падающий лифт.

-- Разбилась?

-- Нет. Не помню.

-- Значит, не разбилась. Тебе необходима помощь и поддержка, -заключил психиатр.

-- Можно подумать, Миша, что это только из сновидения можно вывести. Она мне всегда необходима. Вроде кажется, что лучше без помощников, когда все берешь сама в свои руки, лучше выходит... А порой думаю: да куда я без них, без ребят?

-- Ты бы отпуск взяла, Нонночка, -- понимая бессмысленность предложения, сказал Михаил Иванович, и они распрощались.

Они были знакомы уже пять лет. Познакомил их, конечно же, брат Вазген, вечно пытающийся пристроить сестренку, которой уже перевалило, пусть совсем пока еще ненамного, но уже за четвертый десяток. В его доме всегда собиралась веселая компания докторов, они, стараясь шокировать непосвященных дам, наперебой расска-зывали страшилки из врачебной практики, умело веселя слушателей своим пренебрежительным от--ноше-нием к человеческой жизни.

Буянов предложил ей несколько сеансов психологической разгрузки, а по сути оказался духовным наставником Нонны Богдановны. Может быть, только один Михаил Иванович и знал, что порой творилось в душе женщины, избравшей себе профессией -- искать людей, погубивших человеческую жизнь.

Нонна Богдановна надела тренировочный костюм и, перепрыгивая через ступени, сбежала вниз на улицу. Дорожки Чистопрудного бульвара уже подсохли, а еще оставшиеся кое-где совсем уж какие-то черные, похожие на куски угольной породы, наледи, казались навсегда закостеневшими, не поддающимися апрельскому солнцу. Лед на пруду давно растаял, а по бетонной кромке пруда вперевалочку ходили утки, поглядывая на гуляющих молодых мамаш и беременных.