Сергей Максимов - Денис Бушуев Страница 7

– Почем же ты ему продал? – перебил деда любопытный председатель сельсовета.

– Да недорого… по 23 рубля с сажени.

– А Васька Булатов нам нынче продал, – вдруг вмешался молчавший все время молоденький милиционер, – так тот по двадцатке только взял.

Но следователя дрова не интересовали, и он поторопился вернуться к прежней теме:

– Ладно. Не в этом дело. Ну, дальше рассказывай. Значит – сторговались?

– Да торговли никакой и не было; я назвал цену, он сразу согласился. Пошли на берег дрова смотреть…

– А в дом не заходили?

– Нет… Тут сразу и на Волгу пошли. Посмотрел он дрова, расплатился. Подтащили мы их на приплеск, чтоб волной не снесло, на этом дело и покончили.

– А потом?

– А потом он вместе с Гришей в гору пошел, домой, стало быть…

– А ты?

– Я?

– Да, ты?

– Сел в лодку и поехал назад…

Следователь снял очки и потер глаза: видно было, что он намотался за день. Записал показания, подумал.

– Говорят, Северьян Михайлович, ты с покойником личные счеты имел?

– Не припомню что-то.

– А ты попробуй… припомни. Я не тороплю.

Захрипели тяжелые стенные часы. Открылись резные дверки, и ярко-красная кукушка стала кланяться, опаздывая, не попадая в такт ударам. Все подняли головы и до последнего, двенадцатого, удара не спускали глаз с часов. Кукушка застыла, и резные дверки захлопнулись.

– Н-да… – протянул следователь, – забавные часы. Только красоты нет, соотношения боя, так сказать…

– Были раньше… отношения, как же – были, – поторопился объяснить Ананий Северьяныч, усиленно почесывая спину, – да Дениска, сын, стало быть с конца на конец, попортил.

Следователь сделал строгое лицо и повернулся снова к деду Северьяну.

– Вспомнил?

– Нет.

– Ну так я тебе напомню: пять лет тому назад порубил ты ему завозню по неизвестным причинам. Завозня затонула, и кладь подмокла. Говорят, что это ты сделал.

– Я никакой завозни не рубил. Понапрасну он тогда на меня… – хмуро ответил дед Северьян, – к тому же встречались мы потом… и все по-хорошему… вроде как бы помирились…

– Скажи, старик, – перебил его следователь, – а не ходил ты еще раз в сад, после, как ушел Алим с Гришей?

– Нет, не ходил.

Следователь встал, потянулся, зевнул.

– На… подпиши вот эту бумагу, что никуда не уедешь из села.

– Я неграмотный.

– Тогда поставь крестик… Вот здесь. Видишь?

Дед Северьян встал во весь свой огромный рост, стукнулся головой о лампу, погладил ушибленное место и неуклюже, корявыми толстыми пальцами взял карандаш.

– Где?

– Вот здесь.

Запахивая пиджаки и стуча кожаными сапогами, гости направились к двери. Следователь выходил последним. Перешагнул порог и вдруг остановился. Повернулся, смерил взглядом деда Северьяна с головы до ног.

– А все-таки, старик, дельце это не без тебя обошлось… Вот только концов еще у меня нет. Найду – плохо тебе будет, старик.

И вышел, хлопнув дверью.

VII

Татарская слобода стояла на левом берегу Волги, чуть пониже села Отважного. Отважинцы занимались, главным образом, работой на водном транспорте и отхожим промыслом, татары же – исключительно земледелием. Из Казани при Екатерине II бежали сюда несколько татарских семей и построились на месте нынешней слободы. Слобода быстро росла и ко времени коллективизации насчитывала 105 дворов. После коллективизации число дворов несколько уменьшилось, и к моменту назначения Алима Ахтырова на пост председателя колхоза было 85 дворов.

Алим Ахтыров был сильный и властный человек. Преданный делу, искренне желая помочь народу, он работал с утра до ночи. У него было много друзей и врагов. Брат же его, покойный Мустафа, служил приказчиком в слободском кооперативе и никаких особенных счетов ни с кем не имел. Зная его за доброго, в общем, малого, все были поражены его страшной смертью.

Дело сильно запуталось. Молодой следователь Макаров сбился совершенно с толку. Ни допрос Алима, ни его жены, ни Гриши Банного, ни деда Северьяна – ничего, в сущности, не дали.

Первым обнаружил убийство мальчик Степка, забравшийся в сад к Ахтыровым проведать, не поспела ли клубника. Раздвинув кусты, он заметил лежащего в тени на траве человека, укрытого легким одеялом. Одеяло, очевидно, служило спящему защитой от мух. Приглядевшись, мальчик увидел, что голова у человека как-то неестественно подогнута и, словно сургуч, красная. Так же подозрительной показалась ему и красная трава вокруг головы. Подойдя ближе, он понял, что это кровь, и, заплакав с испуга, бросился в дом Ахтыровых. В сенях он столкнулся с Алимом, – во всем доме находился только Алим. Манефа ушла на полдни доить корову. Гриша же Банный, после покупки Алимом дров у Северьяна Михайловича, прямо с берега пошел в пивную и просидел там до пяти часов вечера, распивая с сапожником Яликом жигулевское пиво. Алим, по словам мальчика Степки, как сумасшедший, бросился к месту преступления, едва только мальчик успел сказать ему несколько слов.

Удар был нанесен, очевидно, острием топора, сильно, со всего размаха, в висок, через край одеяла и голубую феску, сдвинутую на левое ухо. Смерть наступила мгновенно. Кровь смешалась с вытекшим желтовато-белым мозгом. Топор, должно быть, убийца унес с собой, и найти орудие смерти не удалось. Проверили кой у кого наличие топоров – все оказались на месте и без всяких признаков крови.

– Чёрт знает что! – вслух ругался следователь Макаров, идя на другой день с допроса Гриши Банного, – в чем же тут заковырка? Кто же это его кокнул?

На подозрении у следователя были пока что трое: Алим Ахтыров, Манефа и дед Северьян. В первую минуту он почему-то подумал, что Мустафу убили по сговору Алим и Манефа. Но этот первый вариант как-то сам по себе быстро отпал в начале следствия – уж очень нелепо было это предположение, ибо в отношениях мужа и жены он уловил что-то такое, что исключало какой-либо сговор. Тогда он стал ощупывать их поодиночке. Алим был сражен смертью брата. Он ходил, как лунатик, и твердил каждому встречному, что если убийца найдется, то он задушит его своими руками. Иногда, в бессильной ярости, он сжимал кулаки и блестел слезами в черных глазах. Манефа, придя с полдней в день убийства и узнав от собравшейся толпы возле ахтыровского дома страшную новость, молча села на траву, закрыла лицо руками, и через полчаса ее, окаменевшую, ничего не сознающую, Алим отвел в дом. Закрывшись на крючок, она долгое время никого не хотела видеть, и хотя заметно было, что ей трудно собраться с мыслями, она четко и ясно давала показания на следствии.

На поведение Алима и Манефы следователь не особенно обращал внимания, ибо тут могла быть и игра в деланое горе, но свидетельские показания ставили его в тупик: все в один голос заявляли, что Мустафа был любим и Алимом, и Манефой и что жил он с ними в большой дружбе.

Поняв, что ни у Алима, ни у Манефы не было никаких причин убивать Мустафу, Макаров решил копнуть тайну с другой стороны, более легкой: кто находился в доме в момент убийства? Оказалось: Алим, и на несколько минут в сад заходил дед Северьян. Допустив, что Алим в деле не замешан, следователь обратил внимание на деда Северьяна. У старика нашлись старые, хоть и слабые, счеты с покойным Мустафой, а значит – и причины к преступлению. Доказательств же не находилось никаких.

В общем, дело было темное и путаное.

Пробившись, как рыба об лед, целую неделю, следователь стал было охладевать, но новый маленький факт дал совершенно обратный ход делу, приоткрыл, как ему казалось, занавес над тайной.

И он с новым пылом принялся за расследование.

Сапожник Ялик показал, что Гриша Банный, посидев с ним очень недолго, ушел куда-то и пропадал около часа. Вернулся он чрезвычайно взволнованный, на вопросы Ялика отвечал невпопад, на лбу у него сверкала свежая ссадина…

И Макаров решил допросить еще раз Гришу Банного.

VIII

На Троицу, с утра, вся семья Бушуевых рядилась в самое лучшее. Денис надел штаны из «чёртовой кожи» и клетчатую рубашку «ковбойку». Длинный и худой Кирилл облачился во флотскую форму, оставшуюся у него после демобилизации; широченные брюки-клеш болтались на его худых ногах, как паруса. От всей его нескладной фигуры, от приглаженных водой с сахаром черных волос и от маленького курносого носа веяло довольством и удалью.

– Смотри, Дениска, ежели что… ежели драча какая… карнахинские задираться будут, так чтоб всем вместе… так и ребятам своим скажи, – учил он меньшего брата, поминутно смахивая слезу с левого, чуть косящего, глаза.

Традиции умирали. Новые праздники с каждым годом все больше и больше вытесняли старые. Уже не все дома украшали ветки березок, и не бросали девки венки из ромашек в Волгу. Но все-таки неохотно и туго русский человек расставался с дорогими его сердцу и памяти веками установившимися обычаями. Старики праздновали Троицу потому, что это – Троица, великий праздник, молодежь – потому, что представлялся случай повеселиться, поухаживать за девушками. Как бы то ни было, но гулянье в Отважном на этот год выдалось большое и шумное.