Юлия Шмуклер - Рассказы Страница 7

Куколки уходили домой с провожатыми, рискуя доносом; прочее быдло перлось своим ходом - мальчики с мальчиками, девочки с девочками, чувствуя себя так, будто мыла наелись. Мысль о сексуальных отношениях, изгоняемая в дверь, лезла в окно с такой страшной силой, что стекла лопались. Женька слышала обрывки странных разговоров, в которых упоминались свечи, используемые не по назначению, и прочие фаллические предметы.

До учения ли было в подобных стесненных обстоятельствах? Ох нет, не до учения. Вот тут на сцену являлась Женька - полкласса списывало у нее математику, полкласса-французский. Женьку считали неподверженной мукам пола - из-за сильной сублимации (она целый день играла на пианино), а также по младости лет - она поступила сразу во второй класс. Уроками Женька почти не занималась, оставаясь первой по всем предметам - это вызывало искреннее восхищение. Ею гордились, как местной достопримечательностью; ее даже за еврейку как бы не считали - прощали по доброте душевной.

Другое дело - Гликман. Гликман, выражаясь словами Гоголя, "сильно означила свое жидовское присутствие в той стороне". Главный ее враг Зара Моцоева, здоровенная дылда, осетинка, будучи в настроении, исполняла для Гликман свой коронный номер:

"Старушка не спеша,

Дорожку перешла,

Ее остановил милиционер..."

При этом Зарема била себя ладонями по коленям и груди, как это делают в ансамбле Игоря Моисеева. Часть слов она произносила по-осетински, поэтому вместо "старушки" она пела "жарондыш", а вместо "дорожки" - тоже какую-то чепуху, отчего получалось дико смешно, все просто со смеху падали.

"Ах, боже мой,

пела Зара с еврейским акцентом, выпучивая глаза,

Я спешу домой,

Сегодня мой Абраша выходной!".

Гликман краснея, старалась убраться подальше. "Несу я курочку, Кусочек уточки..." - не унималась злодейская Зара, преследуя ее - пока не являлась учительница, или Женька. Женьку Зарема слушалась, потому как совершенно не осознавала вреда списывания.

Собираясь уходить, Зарема крикнула со своего места Женьке.

- Сочинение до завтра даш?

У Заремы были трудности с русским.

Женька посмотрела на ее широкое, с низким лбом, по-восточному красивое лицо и подумала, что Зарема на погром пойдет, более того - поведет. И вот этой горилле, которая их через неделю душить будет, надо было кротко вложить в пасть тетрадку, помочь обрубить собственные хитросплетенные фразы, чтобы полученное филе вполне соответствовало Зареминому духу, не вызывало подозрений. Многого Зара хотела, многого. Хотела четверку по русскому дядя тогда обещал устроить в Институт международных отношений. Дипломатом хотела стать, посланником. Чтоб на приемах в длинном платье со шлейфом, разговор по-французски. Где они с Раей будут в это время?

- Не могу, - впервые в жизни сказала Женька. - Рая просила.

Сердце у нее сильно билось, и на Зару она не смотрела. Зарема даже рот открыла, потрясенная. Громадяне, слухайте! Законы товарищества нарушались, самым бессовестным образом! Тарас Бульба несомненно утопил бы Женьку в Днепре, доводись ему повторить свой славный подвиг.

- Своим, значит, - глубокомысленно изрекла Зара, очухавшись несколько.

- Ага, - кивнула Женька. Разговаривать вроде бы стало не о чем.

Зара ругнулась по-осетински, полезла из-за мелкой парты, огромная, как мастодонт.

- Слушай, - спросила она, - среди врачей-убийц твоих родственников нет? Ты ж меня без ножа режешь.

- Они все мои родственники, - вдруг тихо ответила Женька, неожиданно для себя самой.

Кругом замолчали, переваривая. Это было серьезное заявление; могли бы и посадить, если бы Зара донесла. Да что Зара - десять человек слышало; совершенно точно должны были посадить.

- Значит, сама признаешь, - и Зара палец подняла, как Иосиф Виссарионович. - Все жиды заодно. Национальная измэна.

- Измэна, измэна, - злобно передразнила ее Женька, которую уже понесло, - учиться надо, русский язык учить. Тогда не будешь у жидов побираться.

- Ишь, собака, зубы показывает, - раздумчиво произнесла Зара.

- Сама ты падаль, - трясясь, сказала Женька. Зарема двинулась было к ней, но девчонки загалдели, задержали - не стоило обращать внимания на эту сумасшедшую. Глаза у Женьки сверкали, она дышала ртом и, действительно, могла кинуться. В мужской школе давно была бы драка, давно какой-нибудь Семочка упал бы, закрывая лицо руками - но и тогда ему еще дали бы, дружно, ногами, в поддых. В женской школе драк не водилось, к тому же из коридора доносился Ксанин пронзительный голос. Слышно было, как Ксана говорит кому-то капризно: "Культмассовый сектор совершенно запущен...".

- Пустите, - сказала Зарема. - Я с этим сволочем потом поговорю.

И ушла величественно, оскорбление шлепая длинными плоскими полуботинками 40-го размера, а за ней потянулись остальные - поглядывая встревоженно, даже огорченно. Женька осталась сидеть - сердце ее так и прыгало от выделившегося адреналина. Она была одна в пустом классе; за окном мело. Кончался февраль - влажный, короткий. Ходили слухи, что в марте начнется. В "Правде" уже была готова статья "Защитим еврейский народ от справедливого гнева русского народа". Погромы должны были пройти как по месту жительства, так и по пути следования, в теплушках.

Женькино семейство должны были громить Петютины родители. Петютя, похожий на запущенного, видавшего виды котенка, жил по соседству и ходил к ним бумкать на пианино, когда его брали с пятидневки. В последний свой визит он сказал тете Лиле: "Вон ту вашу калтинку я возьму себе". На стене в рамке красного дерева висела "калтинка", французская вышивка - двое влюбленных на качелях, кругом листья и травы. Кто-то когда-то подарил ее Женькиной маме.

- Ка-ак? Без разрешения? - специальным, сладким голосом осведомилась тетя Лиля, заранее улыбаясь тому, что сморозит Петютя.

- А зачем лазлешение, - сказал Петютя. - Как плидем блосать вас из окна, так я и возьму.

- Кто тебе сказал, что нас будут бросать из окна? - спросила Женька строго, - Ну-ка, быстро.

- Папка, - ответил Петютя и посмотрел честно. Папка Петютин должен был знать, потому как был милиционер. "Зара их опередит", - подумала Женька. Она представила себе, как милиционер борется с Зарой и кричит: "Куды! Куды ты! Мне пианино надо, у меня сын растет!" Гликманов, небось, целый квартал побежит грабить: хрусталь, фарфор, картины в золотых рамах... Узлы будут паковать, в скатерти заворачивать, люстру с мясом вырвут... Вот уже действительно: "Запирайте етажи, нынче будут грабежи!". Нет, у Гликманов не было ни малейшей надежды уцелеть, если только они не бросят свое добро и не скроются - куда? Рыжие евреи - куда они побегут?

"А что если - в Биробиджан?.. Самим, - придумала Женька, - в мягком вагоне?" Она даже развеселилась, но потом вспомнила Раиных родителей толстых, напуганных - и поняла, что никуда они не поедут. Не хватит у них пороху.

И они, Левины, тоже никуда не поедут, по другой причине. "Что со всеми будет, то и с нами, - подумала Женька. - Что мы, лучше других, что ли?"

Это были странные мысли, и странно было, что все это наяву. Такая действительность не имела права существовать; наверное, можно было как-нибудь проснуться, усилием воли. Женька вздохнула, собрала книжки, пошла. Снег падал косо, по диагонали сиреневого параллелепипеда, образуемого мостовой, двумя рядами домов и низким серым небом. Только сейчас ей стало страшно - боже мой, что это такое она наговорила! Ведь за ерунду сажают, а тут... Папа, бедный, побежит с передачами, будет просить, унижаться... О господи, надо пересидеть дома, как Рая, не ходить... Уехать...

Она не спала ночь, ни папе, ни тете Лиле ничего не сказала, а утром, еле живая, побрела в класс - дома оставаться было еще страшнее. Так хоть по лицам можно было что-то узнать, и, вообще, на людях.

- Уколы делают, прямо через рукав... Так вот прямо всунет и готово, рак... - таковы были первые слова, которые она услышала, открыв дверь. Увидев ее, все замолчали. Девицы, как пчелы, роились вокруг парты, за которой сидела Зарема, крупная, как и полагается матке, и осуществляла общее руководство. Под их взглядами Женька прошла к парте, стараясь не горбиться, достала книжку и сделала вид, что читает. Ну, что ж, пусть послушает, что народ говорит.

- Вчера в ЦУМе женщина кричала. Как раз сапожки давали; она кричит, задыхается...

- Какие сапожки?

- Ничего, симпатичные...

- А я вот слышала, - начала Зара, пресекая легкомыслие, - как один еврей из мальчика собаку сделал. У него соседи собаку украли, так он что сделал, украл сына ихнего, маленького, посадил в подвал и лаять учил. Пришли, а уж он не говорит, только лает.

- Ах, паразит! Вместо собаки!

- Ой, девочки, что деется!

- Я б его сожгла, живьем. Или в землю закопала.

- Его милиция отбила, - сказала Зара важно. - Судить хотят.

- Да-а, знаем мы, судить... Сунут взятку, и поминай как звали.

- Они все такие. Их засудить очень трудно, очень.